Александр Леонтьев:
Представляя себе будущую песню, я вдохновлялся двумя образами, увиденными мной не раз. Первый – Мишка Горшенев, спящий в купе поезда, лежащий, как солдатик, на спине, руки вдоль тела, зубы стиснуты, а на стене над ним мелькают причудливые пятна света и тени от проносящихся встречных поездов, фонарей на заснеженных станциях, и эти пятна как будто живут сами по себе, в виде какой-то неизвестной энергии. Второй – Мишка, исступленно пляшущий в чаду, дыму концерта, среди мельтешащих лучей, на самом краю сцены, словно пытаясь стряхнуть с себя что-то, запрокинув голову, глядя вверх, тяжело дыша, подлетая время от времени так, что некоторые фотографии потом казались нереальными.
Страны и города действительно проплывали мимо него практически незамеченными. Вспомнить хотя бы тур по Штатам, когда мы все вывалились толпой из автобуса по дороге из Бостона в Чикаго и смотрели Ниагарский водопад, фотографировались, покупали сувениры какие-то дурацкие. А Мишка все это время спал себе в доме на колесах, на котором мы передвигались в том туре. Вылез в дверь к нам навстречу, когда все уже вернулись, и, потягиваясь, спросил: «Ну, поехали уже, что ли?» На водопад даже взгляд не бросил… В Израиле, правда, он пошел как-то раз гулять в Тель-Авиве, с местными панками общаться, они у него тогда еще обратный билет сперли на память. А в Иерусалим на старый город смотреть, например, с нами не поехал ни разу.
Тень в данном случае – собирательный образ, она не добро и не зло. Это внутренние и внешние демоны, которые сделали его в свое время тем, кем он стал. Через страсть, через любовь, через наркотики, через алкоголь, через творчество, амбиции, наконец. Тема наркотиков вообще очень сложная, но нельзя отрицать, что они оказали на становление его личности очень большое влияние, он и сам это понимал прекрасно. И заплатил потом за это самую высокую цену, какая может быть. Он много раз пытался совсем избавиться от этой Тени, но не смог. Она была с ним до последней минуты. И эта Тень, подпитывающая его темной энергией, странным образом осталась с нами, когда он ушел. Она больше не может причинить ему вреда. Поэтому просто осталась здесь танцевать.
За безудержным желанием героя песни вновь и вновь возвращаться в прошлое, чтобы еще пять минут провести с убитой подругой, также кроется мизантропическая неприспособленность к жизни и неумение завязывать долгосрочные отношения с реальными девушками. Еще до премьеры Саша анонсировал ее как посвящение Андрею Князеву. Песня стилизована под сюжетные произведения «Короля и Шута». о безумных изобретателях и визионерах («Любовь и пропеллер», «Фред», «Тайна хозяйки старинных часов» и др). Впрочем, Саша признается, что сделано это было ненамеренно.
Александр Леонтьев:
Про посвящение Князю – это была шутка. Речь шла не столько о посвящении, сколько о дружеской подколке. Я действительно написал текст очень быстро на студии, набросав его минут за 15 на табуретке. Посмотрел фильм «Машина времени» по Уэллсу и подумал, почему бы и нет? Просто немножко видоизменил фабулу: по фильму он пытается что-то исправить, а у меня речь идет об истинной любви, когда понимаешь: что бы ты ни делал, ты этот континуум не изменишь. Ты возвращаешься, а она все равно умрет, даже если спасешь. Рано или поздно понимаешь, что все бесполезно, и у тебя есть пять минут, когда она с тобой живет. Ты настолько ее любишь, что готов заново и заново переживать смерть родного тебе человека.
Также на песню повлиял эпизод из одного сериала, герой которого впадал в кому и потом рассказывал, что был в аду и видел там своего отца, которого убили. Потом добавлял: самое страшное, что его в аду «валят» каждый день. Здесь та же тема. Он знает, что ему придется это пережить вновь и вновь, но тем не менее все равно возвращаешься.
В песне «Любовь и время» использованы сочные хоровые подпевки. Идею их задействовать подсказал при записи альбома саундпродюсер Ансси Киппо.
Александр Леонтьев:
Кое-что из таких подпевок в альбоме планировалось заранее. Но вообще это заслуга Ансси. В частности, в «Поднимая знамя» он нас все третировал и заставлял это делать. Это чисто его фишка и те важные 5 %, которые он в наш материал добавил.
Александр Куликов:
Я бы поостерегся называть себя бэк-вокалистом. Может быть, на фоне завуалированности Реником и слияния с Яковом не так ощутимы косяки моего голоса, которые мне самому жутко не нравятся. Вероятно, они как-то сглаживаются, и в пачке они вроде как выглядят пристойно. Но никакого тембра у меня нет. Ковердейла вот этого нет…
Подытожена «Мизантропия» эпической балладой «Последний человек на Земле», в которой Ренегат намеренно избегает однозначных выводов и окончательных приговоров. С одной стороны, каждый мизантроп втайне мечтает остаться в гордом одиночестве в большом городе после какого-нибудь катаклизма. С другой – далеко не всякий способен выжить и не сойти с ума в столь экстремальных обстоятельствах.
Александр Леонтьев:
Очень личная песня, поэтому я ее играть не люблю. Много вечеров я провел на кухне один, глядя в окно. Довольно депрессивное состояние. Чувствуешь острейшее ощущение одиночества и тоски. Мне даже тяжело говорить на эту тему. Кризис среднего возраста – куда деваться.
Александр Куликов:
Если внимательно послушать «Последнего человека на Земле», можно понять, что там очень интересная басовая партия. У меня было множество вариантов ее игры, Саня очень парился, ему много чего не нравилось. Он все предлагал сыграть то так, то иначе. В итоге мы играли, и Ансси Киппо вдруг сказал об одном из вариантов: «О, это же Faith No More, отлично!» И Саня тоже, наконец, одобрил: «Да, круто, давай – пишем так».
Павел Сажинов:
Самую неожиданную хоровую подпевку в альбоме Ансси Киппо предложил в «Последнем человеке на Земле» – вокализ «ооооо». Мы сначала подумали: что за глэм-рок? А потом записали и поняли, что получилось хорошо.
Писать «Мизантропию» решили в Финляндии на студии Ансси Киппо. Парням пришлось столкнуться там с массой непредвиденных трудностей.
Александр Леонтьев:
Было физически тяжело и непривычно. Как выяснилось, западная методика дает лучший результат не потому, что лучше студия или режиссер более классный. Нет, все то же самое. Просто они более ответственно и правильно подходят к процессу. Не буду лукавить, я на нескольких песнях просто стирал себе пальцы в кровь. Надо понимать, что на гитаре я играю 28 лет, и у меня теперь при взятии крови из пальца просто не входит в подушечки игла из-за трудовых мозолей. Но в Финляндии мне приходилось сидеть на этом стуле, который у Ансси называется «троном страданий». Нас он об этом сразу честно предупредил в начале записи с ласковой ухмылкой. Мы потом поняли, в чем дело.
Яков Цвиркунов:
Было тяжело. Сидишь, випиливаешь-выпиливаешь. Но это не тот труд, от которого хочется убежать. Бывали, конечно, моменты, когда не получалось, и ты уходишь на перерыв попить кофе. На следующий день возвращаешься к каким-то партиям, пробуешь в них что-то поменять. Но в итоге все складывается.
Александр Щиголев:
Это не страдания, а просто такая музыкальная технология. Как опытный саунпродюсер, он видит, что ты хорошо играешь, и понимает, что ты можешь сыграть еще лучше. Ты просто не знаешь своего предела, так давай его найдем. И вот искали. Ты не нервничаешь, потому что понимаешь, что это нужно для общей идеи.
Павел Сажинов:
Было интересно все время. К моменту записи «Мизантропии» Ансси для меня уже был звездой, потому что к своим сорока он записал три «золотых» альбома моих любимых Children of Bodom. Когда я к нему ехал, я ожидал, что человек, который всю жизнь работает в металле, начнет говорить, что у нас тут фигня. Оказалось, что за много лет звукорежиссерской работы он писал и фолк, и массу другой музыки. Для него на студии было главным, чтобы материал максимально правильно отобразился на носителе. А качество музыки он вообще не комментирует.
Когда мы приступили к работе, мне понравилась легкость, с которой он взаимодействует с людьми. В России звукорежиссер обычно видит для себя приемлемый вариант, поэтому после записи 3–4 дорожек он из них пытается что-то сделать. Я думал, что переборку на «Поднимая знамя» Реник запишет за полчаса. А ему пришлось дважды прерываться, потому что у него были мозоли. В итоге он этот фрагмент писал часа два. Признаюсь честно, разницу между первым и десятым тейком я понимал не всегда. Но Ансси что-то в этом слышал. Он тоже оставлял по несколько тейков, но некоторые вещи сразу стирал.
А. Куликов, саундчек, первый сольный концерт группы, Вологда, сентябрь 2014 г.
Александр Леонтьев:
У Ансси такая методика – не объяснять тебе как, чего и где поправить. Он может терпеливо часами сидеть и ждать, когда ты сам достигнешь нужного результата. Ты пишешь, пока не получится. Допустим, сорок минут я пишу один и тот же рифф, охлаждая руку о стоящий рядом огромный кассетный магнитофон в металлическом корпусе, а Ансси с грустной улыбкой говорит: я скажу, когда будет хорошо. Я, конечно, не суперспец, но замечаю ему, что сыграно все ровно – ровнее некуда, правильно и вкусно. Он в ответ: «А мне не надо ровно – мне надо, чтобы ты был в груве с барабанщиком. Когда ты так сыграешь, я тебе скажу».
Рано или поздно этот момент наступает, и Ансси тебе говорит: «О, отлично – переходим к следующему риффу». А ты уже натурально падаешь со стула. Злишься, не понимаешь, чего от тебя хотят. Но это дает свой результат. У Ансси такая методика, по которой он работает уже больше 20 лет, поэтому ему можно доверять. У него писалась куча довольно крутых людей, и вообще в Финляндии с гитарным роком все хорошо. Мы за этим и поехали.