— И много будет... этих знатоков? — осторожно поинтересовался Скоблин.
— Человек пять.
— Лично вы будете участвовать в операции?
— Не знаю. Как решит начальство.
— Сколько времени отводите на подготовку?
— Месяц.
— Мало.
— Больше не получится. Слишком уж напряжённая международная обстановка...
техник с автомобильного завода Жабер — смешливый малый с лошадиными зубами, решивший изучать русский язык.
В это время в другом месте Парижа, в дешёвеньком студенческом ресторанчике, куда ходила половина Латинского квартала, также сидели трое. Аня Бойченко, Митя Глотов и новый Митин приятель.
— За Россией — будущее, — первым делом заявил он Анне, когда Митя представил их друг другу.
Аня в ответ улыбнулась, она была с этим согласна. Что же касается Мити, то он тоже разделял этот постулат, но не столь безоговорочно, как это делала Аня: у Мити на этот счёт имелись кое-какие сомнения. Слишком уж многие ненавидели Россию, вредили ей. В таких условиях не только будущего — настоящего может не быть.
Глотов ощутил, как что-то сжало его скулы, глаза повлажнели, он отвернулся в сторону.
Говорливый Жабер, добродушно скаля лошадиные зубы, продолжал болтать с Аней. Говорили они теперь обо всём сразу и в ту же пору — ни о чём. О парижских новостях и походах полярных экспедиций на север; о голоде в центральной части Африки и о беде, посетившей Монмартр, — там начали лысеть голуби; о том, что в спасательных операциях хорошо использовать дирижабли, и о предстоящем ремонте театра «Гранд-опера».
— Какой может быть ремонт в оперном театре? — недоумевал Жабер и вновь скалил зубы. — Если только двум басам починить глотку и трём тенорам почистить внешность. Починка мебели и обновление стен свежей краской носит совсем другое название.
Аня посмеивалась, лицо её светилось довольно, она слушала говорливого француза чересчур внимательно, и это задевало Митю.
Наконец Жабер заметил, что его приятель нахохлился, и хлопнул ладонью о ладонь.
— Засиделся я тут с вами, хотя и не собирался, — сказал он. — Мне пора бежать. Дел накопилось — во! — Жабер попилил пальцем по горлу. — Гора будет повыше Монблана.
— Посидите ещё, — предложила Аня, и Митя внутренне поморщился — ему не терпелось как можно скорее остаться с Аней наедине, без всяких там дружков с зубами, которые, кажется, способны перекусить моток железной проволоки, как будто это варёные макароны. Митя покосился на Аню и проговорил фальшивым голосом:
— Действительно, посиди с нами ещё, Жабер.
— Нет, нет, нет! — Приятель поднял обе руки, сделал несколько суетливых движений, но уходить, тем не менее, не собирался.
Митя встал.
— Ну что ж, Жабер, жаль, что ты не хочешь побыть с нами ещё немного.
— Не «не хочу», а не могу. Это разные вещи. — По лицу Жабера пробежала суматошная тень, он сделал ещё несколько суетливых движений и откланялся.
— Хороший малый, — глядя ему вслед, благодарно произнёс Митя.
— Болтливый только очень, — строго добавила Аня. — Говорит, говорит — не остановить.
— Это называется — человек с женским характером.
— Что-то ты совсем низко стал ценить нашего брата...
Аня с Митей были уже на «ты». Митя поспешно взял Анину руку в свою, прижал тонкие, пахнущие медовым духом пальцы к губам.
— Прости меня.
Аня махнула рукой — жест был красноречивым и одновременно неопределённым, в нём были сокрыты нежность и забота, тепло и стремление подчинить себе этого человека, Митя всё понял, улыбнулся.
— Чего бы я хотел сейчас очень — очутиться в России.
— Я тоже, — сказала Аня.
— Может, из России не надо было уезжать?
— Может.
С одной стороны, из России, может быть, уезжать не стоило, но с другой стороны, чего хорошего в России? Все офицеры, оставшиеся в Крыму, например, были расстреляны Троцким, какой-то партийной бабой-еврейкой, невесть откуда взявшейся в тех краях, венгром Белой Куном... То же самое произошло и в других местах.
— Революция — дело совсем не русское. Я где-то слышал, что теперь Россию и ещё, по-моему, Мексику считают экспортёрами революций, но, скорее, революция всё-таки штука французская.
Аня улыбнулась, приподняла плечо, мигом превращаясь в девчонку. Митя успел заметить, что у его знакомой имеется несколько жестов, которые преображали её неузнаваемо.
— Не знаю.
Митя налил ей вина, потянулся через стол своим бокалом к её бокалу.
— Аня, я тебя люблю, — тихо, неразличимо, стесняясь самого себя, произнёс он.
Слова эти трудно было расслышать, но Аня их расслышала, улыбнулась им загадочно, тонко, словно Мона Лиза, лицо у неё посветлело.
— Ах, прапорщик, прапорщик, — произнесла она так же тихо.
Митя внимательно наблюдал за всеми изменениями, происходящими в лице Ани, у него встревоженно сжалось сердце — а вдруг Аня поймёт его слова не так? В голове шумело, затылок сжимала сладкая, ставшая привычной боль.
— Ах, прапорщик, прапорщик, — повторила Аня прежним тихим голосом.
— Выходи за меня замуж, — произнёс Митя прерывающимся голосом, он не ожидал от себя, что осмелится произнести эти слова, они родились и соскочили с языка помимо его воли, однако когда он их сказал, ему сразу сделалось легче. Митя оглянулся, словно в углу этого студенческого ресторана рассчитывал увидеть кого-то из своих друзей, готовых прийти ему на помощь, но друзей в тесном, с закопчёнными деревянными стенами зале не было — две пары пожилых, с унылыми сморщенными лицами французов были не в счёт, и Митя невольно сжался, ожидая Аниного ответа.
Аня коснулась тонкими невесомыми пальцами его руки, проговорила едва слышно:
— Митя, а война-то ведь ещё не кончилась.
— С чего ты взяла, Аня? Кончилась война, всё осталось позади... Войны больше не будет. Да и при чём здесь война? — В Митином голосе зазвенели встревоженные нотки.
— Война делает людей несчастными, — помрачнев, проговорила девушка, — ведь человек, если в самом деле любит, то он словно лебедь: погибает один — второй умирает добровольно.
— Аня, я готов умереть ради тебя добровольно. — Митя прижал руку к груди. — Хоть сейчас.
Губы у Ани Бойченко печально дрогнули — видимо, она знала нечто такое, чего не знал Глотов.
— Денег я немного накопил — заработал в «Возрождении», на первых порах нам хватит, — заговорил Митя горячо, — далее господин де Витт обещает мне подкинуть денежную работёнку, так что, Аня, продержимся...
— Де Витт? — проговорила Аня удивлённо.
Де Витт был громкой фигурой в эмигрантских кругах. Блестящий офицер, знаток истории, остроумный собеседник. Он сумел обольстить саму принцессу Бонапарт, вызвав тем самым зависть и у молодых, и у старых. Став мужем принцессы, де Витт нисколько не заважничал и этим выгодно отличался от другого «принца» — Зубкова, который до недавнего времени подвизался в ресторациях в качестве штатного танцора, потом женился на немецкой принцессе, занятие своё бросил и стал неприступным. Принцесса была в два раза старше его — шестидесятилетняя сестра кайзера Вильгельма, некрасивая, чопорная, настырная...
— Де Витт, — подтвердил Митя.
— И чего же он тебе пообещал?
— Он собрался написать книгу о своей фамилии, о генеалогическом древе, о предках, о том, как они воевали, как служили царю, о родовом поместье и так далее. Но в делах литературных он смыслит не больше, чем, скажем, в науке о землетрясениях, поэтому я обещал ему помочь.
— Хорошее дело, — одобрила Аня, — всё лучше, чем ловить тараканов в офицерских меблирашках или ковыряться в моторе такси.
Митя вновь перехватил Анину руку, поднёс пальцы к губам, поцеловал.
— Пальцы твои пахнут хорошим русским вином, — сказал он, — из голицынских подвалов. — Вино «Слёзы Христа», которое любил царь, имеет вкус мёда.
— Так мы и пьём вино.
— Французское вино, но не русское.
— У всякого вина — основа одна: винная ягода, поэтому, Митя, что французское вино, что русское...
— Ох, и упрямая же ты, Ань! У тебя мужской характер.
Аня улыбнулась, улыбка её была смущённой, какой-то заторможенной.
— Такой меня сделала война, — сказала она, — если не иметь мужского характера — можно легко погибнуть... Женщины, не имеющие мужского характера, обречены.
Вместо ответа Митя отрицательно покачал головой, опять поднёс к губам её пальцы.
— Что, ты не согласен? — удивилась Аня.
— Не согласен. Женщина должна оставаться женщиной даже на войне, иначе на вымирание будет обречён весь мир.
— Ты тоже упрямый.
— А как же! Я всё-таки мужчина.
— Вот и нашла коса на камень... — Аня рассмеялась.
— Но когда надо, я бываю покладистым, — с жаром воскликнул Митя, прижал руки к груди. — Я — хороший!
— Это ещё надо проверить, — продолжала смеяться Аня.
— Разве моего слова — слова дворянина — недостаточно?
— Недостаточно.
Митя выпил залпом бокал вина, пальцами подбил усы — это был залихватский жест, свидетельствовавший о мужской независимости, — и налил себе ещё вина.
— Вино — не вода, — сказал он, — жажду не утоляет, — сделал несколько глотков из бокала и поставил его на стол. — Анечка! — Взгляд его стал умоляющим. — Выходи за меня замуж. Пожалуйста! — Митя молитвенно сложил ладони вместе, посмотрел вверх, в потолок. — Пожалуйста, дай положительный ответ!
У Ани дрогнули и приподнялись уголки рта, она отогнула рукав изящного, сшитого из тонкой кожи пиджака, глянула на небольшую серебряную луковку, притороченную к ремешку, — наручные часы.
Митя невольно приподнялся на стуле — ему хотелось побольше побыть с Аней, но, видимо, из этого ничего не получится.
— Ты спешишь?
— К сожалению, мне поручили провести одну встречу.
— Отменить её нельзя?