— Расскажи, расскажи, пожалуйста, где ты меня и с кем видел? — попросила Аня.
Митя несколькими точными словами — журналистика научила экономить слова и выражаться ёмко, учитывая знаменитую формулу «Краткость — сестра таланта» (правда, у этой формулы есть продолжение «но тёща гонорара»), — рассказал. Аня теснее прижала его локоть к своему боку и с нервным смешком поинтересовалась:
— Уж не приревновал ли ты меня?
— Ни в коем разе. Такое чувство, как ревность, мне неведомо.
— Жаль! — только и сказала Аня.
— Вуаля! — Митя печально усмехнулся.
У французов, как успел заметить Глотов, есть два любимых слова — «вуаля» и «алер». «Алер» — в переводе на русский — «значит», «вуаля» — «вот». Всякий ответ на любой, даже самый непростой вопрос французы начинают со слова «алер», заканчивают же пресловутым «вуаля». У этого слова есть не менее сотни разных психологических оттенков — и радость, и досада, и неверие, и восхищение, и жалость, и восторг, и удовлетворение, и любовь, и злость, и ирония, и нетерпение, и испуг. Специалисты вообще считают, что сотня оттенков — это мало, слово это имеет несколько сотен оттенков — едва приметных, нежнейших, с лёгкими переходами от одного психологического тона к другому.
— Вуаля! — Аня тоже усмехнулась. — Я хочу есть.
— Пошли в «Ле Аль», — предложил Митя.
— В «Ле Аль» ещё рано, — с сомнением произнесла Аня, — туда ранее десяти часов вечера вообще нет смысла ходить.
«Ле Аль» или, иначе говоря, «Чрево Парижа» — огромный привоз, куда ночью стекаются деликатесы со всего мира — пряности из Индии, авокадо из Марокко, манго из Танганьики, баранина из Арса, маслины из Александрии, лангусты из Австралии, сардины из Португалии, сельдь из Исландии, говядина из Испании, осьминоги из Египта, ананасы из Сингапура, икра из России, виноград из Шампани, сыр из Руана — эта огромная машина шумно вздыхала, отпускала и принимала товары, шевелилась, работала только ночью. И именно из ресторанов сюда приезжали повара и прочие специалисты по ублажению желудка, закупали тут наисвежайшие продукты — они хорошо знали, что вчерашнюю тухлятину здесь не продадут, на громоздких трофейных «Магирусах» прибывали приказчики из модных гастрономов, а на хозяйских шестицилиндровых «Паккардах»-кабриолетах — лакеи с длинными списками — купить то-то и то-то...
Днём же «Ле Аль» спал, поскольку ночью ему опять предстояло работать.
— Таверна «Пье де Кошон» работает и днём, — сказал Митя. — Там подают роскошный луковый суп. Очень недорогой, между прочим.
— Ладно, поехали в «Пье де Кошон», — согласилась Аня.
В переводе на русский «Пье де Кошон» — «Свиная ножка», тут можно было отведать не только лукового супа, но и копчёных угрей, и марсельской рыбной похлёбки, и салата из свежей спаржи с копчёной утиной грудкой, и тунелаты — тунца с нежным молодым картофелем, специально отваренным для этой рыбы, и «гравлакса» — малосольной балтийской сёмги, и перепелиных яиц под шубой из майонеза — в общем, там было всё. Что же касается супов, то кроме лукового супа и марсельской похлёбки здесь предлагали ещё крем-суп из белой спаржи, густой, будто варенье, на российские супы совсем не похожий, а также бульон из бычьих хвостов.
— Правильно, гулять так гулять! — сказал Митя, и они поехали в «Чрево Парижа».
Рестораны в «Ле Але» в ту пору существовали двух разрядов: первый — для высшего слоя парижского общества, для степенных буржуа, не привыкших считать деньги, для чиновников и банковских работников верхнего уровня; второй — для всех остальных. В этот ходили обычные люди, мясники и железнодорожные инженеры, журналисты и капитаны речных пароходов, пекари и офицеры национальной гвардии... В первом разряде обстановка была чинная, с накрахмаленными скатертями, с официантами, склоняющимися в полупоклоне, с дорогим оркестром, способным с лёту, без нот, сыграть любую мелодию — от государственного гимна Аргентины до марша гренадерского полка, расквартированного в Тулузе...
Рестораны высшего разряда бывали пусты до позднего ночного часа, до криков первых петухов — живых, которые тоже водились в «Ле Але», а потом в этих ресторанах появлялись седые джентльмены в дорогих костюмах, с шёлковыми платками, торчащими из нагрудных карманов пиджаков, держали за руки юных глазастых спутниц, испуганно поглядывавших на загадочные тёмные строения ночного «Чрева». Впрочем, через некоторое время и эти неофитки переступали некую невидимую черту и становились в «Ле Але» своими.
Богатые посетители пили то же вино, что и простые люди в заведениях второго разряда, мясники, водители, грузчики, инженеры, мусорщики, ели ту же еду, но платили за всё это раз в тридцать больше, прикрывали своими телами испуганных спутниц и слушали музыку, наблюдая в окна за бурной жизнью «Чрева».
Никогда посетители этих двух разрядов не пересекались и никогда не заходили на территорию друг друга.
Митя Глотов уже бывал здесь несколько раз — он задумал написать о «Ле Але» книгу и был твёрдо уверен, что такую книгу напишет, и она будет интересной, только вот один вопрос был нерешённым — кто эту книгу издаст? И пока на этот вопрос не было ответа.
Сев за столик, Аня огляделась. Произнесла тихим, сделавшимся каким-то незнакомым голосом — не могла прийти в себя от того, что Митя стал свидетелем её контакта с сотрудником советского посольства. Ещё хуже было то, что он заметил серый грузовик с чёрным верхом. Она понимала, что рано или поздно серый грузовик с дипломатическим номером обязательно всплывёт... И тогда Митя сопоставит одно с другим и поймёт, кто она...
Может быть, поговорить с Митей начистоту, откровенно ему всё объяснить? Ведь она сначала хотела привлечь его к операции... Однако потом поняла, что добивается невозможного, и отказалась от этой затеи. Смятение отразилось на её лице и тут же исчезло. Митя — человек чистый, бесхитростный, не способный вести сложные игры, он ничего не поймёт — это во-первых, а во-вторых — выдаст её.
— Ну! — Митя воодушевлённо потёр руки, спросил у спутницы: — Что будем есть?
— Мы же договорились — луковый суп.
— А что ещё? Ты же голодна.
Аня удивлённо глянула на него.
— Здесь даже воздух стоит денег.
— Не беспокойся, Анечка, сегодня деньги у меня есть, я получил гонорар в газете. — Митя придвинул к ней меню, закованное в тяжёлый кожаный переплёт. — Выбирай!
— Я бы съела простой кусок мяса. Бифштекс с кровью.
— Я тоже съем бифштекс с кровью, — сказал Митя. — К мясу возьмём бутылку красного вина.
— Не бери только дорогое вино, не гусарь, — предупредила его Аня. — Иначе завтра тебе даже кусок хлеба не на что будет купить.
— Заработаем ещё, — беспечно ответил Митя, сцепил руки, глянул на Аню в упор, и она вдруг увидела в его глазах страх и одновременно — тоску. Поспешно отвела свой взгляд в сторону. — Ну-у... — произнёс Митя вопросительным тоном и умолк.
Аня тоже молчала. Потом, понимая, что лучший способ защиты — это нападение, вскинула перед собой руку — ей показалось, что рука у неё затекла, покрутила пальцами, .разминая их, и произнесла тихо, спокойно:
— Тот деятель, которого ты видел, приходил к нам в РОВС... Обычный серый человек. Я даже не знала, что он работает в советском посольстве.
— Да, он работает в советском посольстве, и как мне сказали французские друзья, человек он — страшный.
— В каком смысле?
— Чекист!
Аня сделала круглые глаза:
— Да-а-а? Вот уж никогда бы не подумала! — С рассеянным видом она помяла пальцы. — А твои французские друзья откуда это знают?
— Им сказали польские друзья, а у польских друзей есть надёжный канал информации. — Митя выкладывал всё, что знал про «страшного человека» и вообще про всех людей из советского посольства. Он полагал, что сам он и Аня — единое целое, без пяти минут муж и жена, и секретов от неё у него просто быть не может, не должно.
— Канал информации — в посольстве? — удивилась Аня.
— Да, в посольстве. Через какую-то там техничку...
— Не верю я техничкам, которые стучат налево-направо и получают за это неплохие гонорары, — мрачно проговорила Аня, — гораздо больше, чем ты в газете.
Вскоре принесли чудеснейший луковый суп.
— Ладно, не будем об этом, — миролюбиво проговорил Митя, — забудем и про служащего советского посольства, заштатного чекиста, которого видно за версту, и серый грузовик, видимо, приспособленный для перевозки покойников. — Митя подцепил ложкой немного лукового супа, с удовольствием отправил в рот и почмокал губами: — Очень недурная штука! Ты ешь, ешь!
Аня запоздало ощутила, как в ней всё похолодело: Митя прошёлся по своеобразным реперным точкам, которые он никогда не забудет: «служащий посольства», «серый грузовик»... Ещё не хватало, чтобы он запомнил номер грузовика, Ане сделалось ещё холоднее, и она уткнулась в тарелку. Всё-таки ей интересно: что за канал информации имеется у поляков в советском посольстве, что это за техничка? Надо будет сообщить об этом товарищам — пусть понаблюдают за посольскими работниками.
Аккуратно зачерпывая ложкой луковый суп, Аня подносила её ко рту, беззвучно схлёбывала, иногда поднимала глаза на Митю и тут же опускала их. Суп, судя по Митиному лицу, был вкусным и сытным, грел душу, радовал, радость проступала на Митином лице, она плескалась в его глазах, была сокрыта в уголках губ, в крыльях носа, в ресницах, густых, как у девчонки... Митя Глотов не умел быть скрытным и чувства свои прятать тоже не умел. Наверное, должны были пройти годы, прежде чем он сможет овладеть этим искусством. А пока...
Пока что было, то было. Аня, продолжая беззвучно работать ложкой, сощурила глаза беспомощно, будто плохо видела, глянула на Митю и вдруг вместо молодого розового лица увидела гладкий, словно отмытый до белёсого блеска череп его, чёрные костяные пустоты вместо глаз и крепкие, плотно стиснутые зубы.
— Ты чего, Ань? — встревожился Митя.