Когда следователь Власов задавал такие вопросы, то сразу делался дружелюбным и придвигал к Миллеру картонную пачку с папиросами «Казбек». Так это было и сегодня.
— Спасибо, я не курю, — сухо, в который уже раз ответил Миллер, и Власов сунул пачку знаменитых советских папирос в стол.
— Может быть, чаю? — великосветским тоном предложил следователь.
Губы у Миллера дрогнули, он отрицательно покачал головой.
— Вспомните, пожалуйста, господин Миллер, какие антисоветские группы, подчинённые РОВСу, находятся на нашей территории?
Миллер отрицательно подвигал перед собой ладонью:
— Никаких.
— Быть того не может!
Миллер подумал, подумал и заявил:
— Знаете, молодой человек, я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы не дадите мне возможность связаться с моей женой.
— Это не в моей компетенции, — проговорил следователь, чётко печатая слова, глянул на Миллера в упор. У него был особый взгляд — он мог смотреть на человека и одновременно — сквозь него. — Такие вопросы решаю не я.
— Так передайте мою просьбу наверх, — проговорил Миллер.
— Ладно, — односложно отозвался следователь и прекратил допрос.
Миллер поднялся — его должны были отвести в камеру, глянул на Власова испытующе, засек что-то угрожающее и сгорбился невольно, ожидая, что следователь наконец-то ударит его, но тот лишь нажал на кнопку звонка и отвернулся от Миллера, словно бы генерал больше не представлял для него интереса.
Первый допрос состоялся ещё двадцать девятого сентября тридцать седьмого года — ровно через неделю после того, когда он так опрометчиво отправился на свидание, назначенное на углу двух улиц. С тех пор прошло вон сколько времени.
— Я постараюсь сделать всё, что от меня зависит, — неожиданно пообещал следователь.
— Велите подать мне в камеру бумагу, — попросил Миллер.
— Зачем?
— Я постараюсь ответить на ваши вопросы письменно.
Следователь глянул на генерала мрачно, в глазах у него застыли недобрые тени.
— Хорошо, я распоряжусь, — наконец произнёс он.
В камере Миллер повалился на нары, застеленные плохоньким одеялом, буквально светящимся насквозь, заложил руки за голову. В прошлой жизни к нему много раз приходили люди, самые разные, которые предлагали объединить РОВС с некими могущественными организациями, чтобы вместе бороться против Советов, но в большинстве своём это были обычные неудачники либо некие проходимцы, жаждущие погреть руки на политическом костре и наполнить свой кошелёк хрустящими банкнотами, и Миллер старался всякий раз мягко, чтобы никого не обидеть, выпроводить эту публику из своего кабинета.
Первым таким ходоком был генерал Глазенап[48] из «армии Кирпича», как высший офицерский состав называл Николая Николая Юденича[49]; ныне уже, к сожалению, покойного, — Глазенап расстался с Юденичем ещё в Эстонии. Придя к Миллеру, Глазенап говорил о том, что у него есть связи с офицерским подпольем в России, — преданных людей там много, и если ему будет оказана финансовая поддержка, он через три дня окажется в Петрограде, ставшем ныне Ленинградом, и поднимет местное население на восстание.
— Через три недели в России будет новая власть, — обещал он. — Главное сейчас — достать деньги. Несколько десятков тысяч франков.
Глазенап говорил убедительно, горячо, не поверить ему было нельзя, и Миллер решил доложить об этом визитёре Врангелю.
Ответ Врангеля был короток:
— В переговоры с Глазенапом больше прошу не вступать.
Исполнительный Миллер так и сделал.
В тридцать первом году, когда Миллер прилетел в Белград, к нему явился некий Маслов, представившийся председателем Крестьянской партии, — очень говорливый оказался господин, он предложил объединить его партию и РОВС в один боевой кулак. Посетитель довольно убедительно, — но очень долго — рассуждал о том, что крестьяне ныне составляют основную массу населения в Советском Союзе, поэтому они хоть сегодня готовы поддержать Крестьянскую партию, жаждущую свергнуть власть большевиков. Правда, ставят одно условие — чтобы их «родная» партия была объединена с РОВСом. Такой же точки зрения придерживался и сам Маслов.
Главной силой в советской стране, даже более мощной, чем армия, Маслов считал крестьян, уверял, если крестьяне поднимутся — а они по его призыву обязательно поднимутся, — то вся большевистская верхушка будет вывезена на навозной тележке в поле. Вместе с червяками и свежим коровьим помётом.
Миллер внимательно выслушал посетителя, захлебывающегося от восторга, и спросил спокойно, довольно холодным тоном:
— Кого вы склонны считать главной движущейся силой новой организации?
Маслов ответил, не задумываясь:
— Крестьян-эмигрантов.
Миллер отрицательно качнул головой:
— Насколько мне известно, среди крестьян нет эмигрантов.
— Ну как же! — горячо воскликнул Маслов и в следующее мгновение умолк. Вид у него сделался растерянным: а ведь среди эмигрантов действительно не было крестьян.
— Если у кого-то в паспорте и написано, что он — крестьянин такой-то губернии, то эмигрировал он на Запад совсем не как крестьянин — как солдат Белой армии...
Маслов продолжал молчать. Без всяких уточняющих и наводящих вопросов было понятно, чего ему надо... Денег.
— Давайте отложим наш разговор до Парижа, — предложил Миллер и, поскольку Маслов продолжал молчать, вежливо наклонил голову, прощаясь с ним.
Он думал, что никогда больше не встретит этого человека, но не тут-то было: Маслов принадлежал к категории людей, которые, если их выгоняют за дверь, влезают в дом через форточку.
Однажды — это было зимой тридцать третьего года — Миллер обнаружил Маслова у себя на кухне в парижской квартире: тот, расплываясь, будто блин, который намазали сметаной, что-то ворковал на ухо экономке, довольно смазливой француженке; увидев Миллера, он вскочил и лихо стукнул задниками лакированных галош.
— Пройдёмте ко мне в кабинет, — сухо велел ему Миллер.
Гость, подмигнув экономке, поспешил переместиться в кабинет председателя РОВСа, по самый потолок заставленный книгами.
— Ну-с, я вас слушаю, — сухо и сдержанно произнёс Миллер.
— Я нашёл деньги для борьбы с советской властью, — с пафосом воскликнул Маслов. — Большие деньги.
— И-и... кто же их даёт вам? — с улыбкой спросил Миллер.
— Английская герцогиня Атольская.
— Не слышал о такой.
— Атольская тесно связана с группой крупных финансистов. Финансирование будет надёжное, деньги польются широким потоком. Условие одно, прежнее, что было и раньше: две самые крупные русские организации должны быть объединены...
— Какие организации?
— Крестьянская партия и РОВС.
РОВС, конечно, был крупной организацией, но вот «Крестьянская Россия», которую представлял этот господин... В многочисленности и весе этой партии Миллер не был уверен.
Чутьё его не подвело: вскоре он узнал, что Маслов — это обыкновенный щипач, жулик, специалист по мелкому, не самому умному на свете мошенничеству: чтобы добыть деньги, он готов был объединить кого угодно с кем угодно, румынского короля с мотоциклеткой, а албанского феодала с ангорской козой, лишь бы это дело принесло «бакшиш» — желательно монетой звонкой золотой чеканки. Иногда обман ему удавался, и Маслов торжествовал...
— Что вы можете сказать о белой эмиграции, находящейся ныне в Китае, в частности в Харбине? — спросил у Миллера следователь.
— Контакты у Парижа с Харбином были очень слабые... Это дело не сложилось.
— А если поточнее?
— В тридцатом году генерал Дитерихс[50], возглавлявший Дальневосточный отдел РОВСа, сообщил мне из Шанхая, что в приграничной полосе в Сибири, в Приморской области, в Приамурском крае и в Забайкалье вспыхнуло восстание, и просил поддержать его. Вопрос сводился к поддержке деньгами и людьми. Ещё — оружием...
Миллер замолчал, следователь нетерпеливо пристукнул карандашом по столу.
— Что было дальше?
— Дайте вспомнить. Дальше Гире Михаил Николаевич — он был председателем Совещания послов — высказался против денежной помощи, причём сделал это очень резко, категорично. Что же касается помощи оружием, то очень скоро выяснилось, что ни в одном европейском порту мы не можем погрузить оружие на борт судна — все порты по рукам и ногам связаны международными запрещающими соглашениями. Была ещё бредовая идея купить собственный пароход, но она оказалась невыполнима — у нас не было таких денег. — Миллер неожиданно вздохнул, развёл руки в стороны, словно бы иллюстрируя этим беспомощным движением ситуацию. — А потом оказалось, что и помощь наша здорово запоздала: летом тридцатого года от того восстания остались лишь одни воспоминания.
— Такие люди, как братья Стульба, вам известны?
— Они приходили ко мне в тридцать третьем либо в тридцать четвёртом году, точно не помню...
— Что вы о них можете сказать?
— Обыкновенные авантюристы. Как и Маслов.
— Что они у вас просили?
— То же, что и все, — денег.
— Что вы им пообещали?
— Перебросить несколько боевых групп в Петербургскую губернию, чтобы поднять там восстание.
— Петербургской губернии уже нет — есть Ленинградская область.
— Всё равно, — равнодушным, недрогнувшим голосом произнёс Миллер — он уже устал.
Когда Миллеру наконец принесли в камеру стопку желтоватой, выцветшей от времени бумаги, ручку со скрипучим стальным пером «рондо» и школьную чернильницу-непроливашку, он немедленно уселся за стол и написал многостраничную записку «Повстанческая работа в России», куда включил все сведения, известные ему, о попытках поднять восстание в стране Советов. (Эта записка ныне хранится в Центральном архиве ФСБ России. —