Дело, которое вёл следователь Власов, было незамедлительно уничтожено, лишь несколько листков сохранилось совершенно случайно — они но ошибке были подшиты к другому делу.
Печально сложилась судьба и участников похищения генерала Миллера — в частности, Скоблина и его жены певицы Надежды Плевицкой, которую муж нежно называл Васенькой.
Скоблин благополучно скрылся из Парижа, а Плевицкой исчезнуть не удалось — её арестовала французская полиция. Состоялся суд. На суде было доказано, что она, как и её муж, являлась агентом НКВД, и «Васенька» получила двадцать лет тюрьмы.
Там, в тюрьме, она и умерла. Скоблину, очень тосковавшему по своей жене, не удалось с ней встретиться.
Существует версия, что компрометирующие документы на маршала Тухачевского и его соратников попали в Советский Союз не без помощи Скоблина. Есть у этой версии и продолжение. Всё дело в том, что Советский Союз, взявший тогда курс на сближение с Германией и знавший, как сильна военная машина этой страны, стремился направить эту мощь в обратную от себя сторону, на Запад, в частности на Англию и Францию.
Так на Лубянке возник план превращения РОВСа в прогерманскую «пятую колонну», которая помогала бы Гитлеру. Позиция Миллера, который не захотел изменять своей родине, России, здорово мешала воплощению этого плана в жизнь. Поэтому судьба генерала была решена... А наши спецслужбы, используя Скоблина как двойного агента — и ОГПУ, и немецкой СД, — бросили Гейдриху документы, из которых следовало, что главной своей опасностью Гитлер должен считать Запад...
Скоблин был убит. Как конкретно он окончил свои дни, неизвестно, это тайна. Ведомо только, что Скоблин после Парижа объявился в Испании.
Там, по одним данным, он погиб во время бомбёжки Барселоны франкистской авиацией, по другим — во время перелёта из Франции в Испанию был выброшен из самолёта...
Ведомо и другое: он пытался похитить Деникина, так же, как и Миллер, настроенного антигермански. Двадцатого сентября 1937 года Скоблин явился на квартиру к Деникину, когда тот находился дома один, и стал настойчиво приглашать его в поездку на автомобиле за город. Деникин, будучи человеком осторожным, отказался.
Говорят, что был предусмотрен и силовой вариант похищения Антона Ивановича — в машине, стоявшей у деникинского подъезда, сидели двое дюжих молодцов, которые ожидали сигнала...
Но сигнал этот не последовал — к Деникину явился казак, который должен был помочь генералу в ремонте квартиры, Скоблин глянул на широкие плечи казака и поспешил откланяться — понял, что с бравым воякой ему не справиться. Да и за первым казаком могли явиться ещё несколько...
Через два дня был похищен Миллер.
Вообще, Деникин, обладавший, как всякий образованный штабист, аналитическим умом, ещё за десять лет до этого, в двадцать седьмом году, пришёл к выводу, что бывший начальник геройской Корниловской дивизии Скоблин работает на... чекистов.
Никто тогда в его версию не поверил, но это было так. Существует расписка «б. генерала Николая Владимировича Скоблина» о сотрудничестве с «представителями разведки Красной армии», датирована расписка эта, правда, не двадцать седьмым годом, а двадцать первым января 1931 года...
После похищения Миллера РОВСом стал руководить генерал-лейтенант Фёдор Фёдорович Абрамов[53], бывший начальник Первой Донской конной дивизии, а потом — командир Донского корпуса, но занимал он этот пост недолго: некоторое время спустя он переехал в Америку, где дожил до преклонного возраста. Когда ему исполнилось девяносто три года, попал в автомобильную катастрофу и погиб.
Руководство РОВСом перешло к заместителю Абрамова генерал-лейтенанту Алексею Петровичу Архангельскому[54].
У Архангельского не было того авторитета, что имелся у Кутепова или у Миллера. Российский общевоинский союз начал распадаться. Обычный штабной генерал, который успел поработать и у красных, и у белых, но никак не отличившийся на военном поприще, не сумел препятствовать этому распаду. В конце концов, РОВС «приказал долго жить». Европу тем временем уже накрывал дым Второй мировой войны.
Архангельский переехал из Парижа в Бельгию.
Когда Бельгия была очищена от нацистов — произошло это в сорок четвёртом году, — советское правительство потребовало выдачи Архангельского. Бельгийцы в этом Москве отказали, и Архангельский занялся восстановлением РОВСа как патриотической структуры, способной объединить эмигрантов-военных. Работа эта шла вяло, и в 1959 году Архангельский передал председательский портфель генерал- майору фон Лампе Алексею Александровичу.
К слову сказать, фон Лампе хоть и был по национальности немцем, и настроен был прогермански, но не опустился до того, что сделали генералы Краснов, Шкуро, Семенов, Султан-Гирей Клыч, Бакшеев, которые в трудную для России пору, в Великую Отечественную войну, пытались поднять народ (и прежде всего казаков) на борьбу с Советами.
В Югославии тогда были созданы так называемые «охранные части», которые вошли в состав вермахта и воевали против партизан; командовал этими частями бывший белый генерал-лейтенант Штейфон Борис Александрович, в своё время, кстати, исключённый из РОВСа лично Врангелем. Против партизан в Югославии воевал и известный казачий генерал Улагай.
А вот полковник Махин стал генерал-полковником в армии Тито. Белоэмигрант инженер Смирнов также стал генералом Народно-освободительной армии Югославии.
Жизнь оказалась много сложнее, запутаннее, чем её представляли или тем более — планировали — эти люди.
Жимерский, который когда-то командовал полком у Деникина и водил солдат в штыковые атаки на красных, стал главнокомандующим Войска Польского и был награждён советским орденом Победы.
Легендарный лётчик Ткачёв, генерал, возглавлявший врангелевскую авиацию, один из лучших пилотов Гражданской войны, — вообще решил вернуться в Россию сразу же после Второй мировой... Пути Господни неисповедимы.
А у генерала Кусонского Павла Алексеевича судьба оказалась трагической. В день нападения гитлеровцев на Советский Союз — двадцать второго июня сорок первого года — он был арестован гестаповцами в Бельгии, из гестапо попал в концлагерь Брейндонг, где через месяц скончался от пыток. Был Кусонскому всего шестьдесят один год...
Дважды был арестован гестаповцами и фон Лампе — как мы уже знаем, активный сторонник сотрудничества с немцами, вот ведь как бывает, — но это ему гестаповцы не засчитали, не повезло фон Лампе... И всё-таки ему удалось выбраться на волю, уйти оттуда, откуда мало кто выбирался, умер фон Лампе в Париже в преклонном возрасте, издав семь томов сборника «Белое дело» и книгу «Путь верных»...
Когда знакомишься с документами той поры — независимо от их политического цвета, красными они были написаны или белыми, независимо от того, чья фамилия стоит под ними — Миллера, Колчака, Фрунзе или Тухачевского, — бумаги эти рождают одну сокрушающе-тревожную, замешанную на сожалении мысль: что было бы, если бы красные и белые объединили свои усилия по налаживанию нормальной жизни в России?
Ведь никто из них, за исключением откровенных предателей, не желал России худого будущего, все стремились к тому, чтобы на этой исстрадавшейся, обильно политой русской кровью земле установилась счастливая жизнь, чтобы в домах пахло не ружейной смазкой, а свежим хлебом, чтобы в городах и сёлах, в тиши тамошней, звучали не песни пуль, а песни детей...
И те и другие, и красные и белые, хотели, чтобы Россия была именно такой — счастливой, сытой, довольной своей жизнью.
Если бы красные и белые объединились в те годы — проповедовали-то ведь одно и то же, превозносили одни и те же истины, — мы бы жили совершенно в другой стране.
Но произошло то, что произошло.
В центре Архангельска, на невысоком бетонном постаменте стоит старый английский танк — тот самый, который мешал спать семейству Миллеров по ночам; лязгая гусеницами, громыхая своей неуклюжей стальной требухой, он совершал по городским улицам короткие патрульные перемещения.
Двигаться он мог со скоростью мокрицы, его запросто обгоняла курица, не говоря уже о пешеходах, впечатление танк производил крайне несуразное — походил на огромную консервную банку, угодившую под копыто коня, с множеством заклёпок, с двумя выносными, торчащими прямо из серёдки огромных гусениц башенками, из которых было удобно разить пехоту противника, с квадратной верхней башней, похожей на грубо сколоченный ящик для белья и одновременно — на мусорный бак. Производил этот танк впечатление ужасающее, люди перед ним впечатывались в грязь, немели, окаменевали — считали, что с приходом этой коробки должен наступить конец света.
Никому из них не приходило в голову запузырить в танк снаряд или бросить гранату — а ведь снаряд явно проломил бы в железе дырку и спалил всех, кто находился внутри этой громадины, — нет, лишь одна мысль пришибала людей к земле: это — конец света...
Остановить танк могла только какая-нибудь глубокая лужа или канава, может быть, ещё пара поваленных деревьев. Другой силы не существовало.
Привезённый морем с далёких берегов Темзы в Архангельск танк в Архангельске так и остался. Навсегда.
Летом, под лучами солнца, он раскалялся так, что на него опасались садиться даже голуби — поэтому на танке не было ни одного грязного птичьего шлепка, ни одного пятна, в то время как головы на памятниках нашим великим соотечественникам, которых в Архангельске немало, украшали целые нахлобучки из птичьих экскрементов, похожие на диковинные шляпы.
Тихо стоит танк на бетонном постаменте, никому не мешает, горожане проходят мимо, совершенно не обращая на него внимания, — танк для них стал чем- то вроде обычного неуклюжего сооружения, возведённого на детской площадке, где малышня изображает космических пришельцев — пилотов летающих тарелок.