– Генерал-майору свиты Барятинскому я имел честь быть представленным. Светлый человек. Герой Японской войны – за бои под Мукденом получил Георгия. В него прицельно били японцы, а он стоял в это время перед осколком зеркала, укрепленном на ветке, и брился…
Когда Митька Платонов принес чай, лейтенант обеими руками обхватил кружку.
– Вот это по-русски, – похвалил он, – это наш напиток. – С удовольствием отхлебнул из кружки. – Крепкий чай. Черный, как деготь.
– Главное – вкусный, – подал голос молчаливый поручик Чижов.
– Сутки вам добираться до монастыря, двое суток – на наведение порядка в окрестностях, и еще сутки – на дорогу обратно. Я вас буду ожидать здесь. Какие будут суждения? – Лебедев вновь отпил из кружки, довольно качнул головой. – Прошу высказываться.
– Значит, еще немного пройти вверх не удастся? – спросил Слепцов.
– Не удастся. Сядем на киль. Тогда нам отсюда вообще не уйти.
– Жаль. Что касается остального, – на лысом темени Слепцова собралась лесенка морщин, – добавьте еще один резервный день. Мало ли что у нас может произойти…
Лебедев согласно кивнул, отпил еще из кружки чая.
– Предложение принято.
Чижов первым поднялся из-за стола.
– Пора!
Через десять минут на реке завозились, шумно зашлепали плацами мониторы, подгребая к берегу. Над мониторами двумя темными шевелящимися облаками висели комары. Арсюха смотрел на комаров, лениво похлестывал себя веткой и думал о том, что, с одной стороны, неплохо бы с пехотой совершить пробежку по окрестным деревням и раскидать свой товар – не тащить же его, в конце концов, назад в Архангельск, а с другой стороны – в тайгу очень не хотелось лезть.
Пока Арсюха размышлял, прикидывая все «за» и «против», на баке раздался крик:
– Баринов!
Следом выкрикнули Андрюхину фамилию:
– Котлов!
Матросов вызывал к себе боцман, но задачу ставил не он, а старший офицер Рунге. Оглядел вызванных, снял с седой головы фуражку, протер ее внутри платком.
– Значит, так, – сказал он, – пойдете с отрядами на Кож-озеро для связи. Один – с отрядом капитана Слепцова, второй – поручика Чижова. Задача ясна?
Вот и не осталось никаких сомнений, вот все и определилось. Арсюха повеселел, кивнул:
– Так точно!
На воду сбросили шлюпку – к берегу решили не подходить, не рисковать, проще было доставить связных на шлюпке, – Андрюха проворно спрыгнул в нее, сел на скамейку, гордо именуемую банкой, пристроил на коленях небольшой сидор с едой, Арсюха замешкался – сидор у него, не в пример Андрюхиному, был в несколько десятков раз больше.
– А багаж тебе такой громоздкий зачем? – полюбопытствовал Рунге. – Ты чего, упаковал все свои манатки и на миноноску решил не возвращаться?
Арсюха угрюмо молчал, Рунге покачал головой. Виски его на мутном утреннем солнце отливали благородным серебром.
– Куда груз такой, спрашиваю? – Рунге повысил голос. – Ты чего, матрос, не слышишь?
– Слышу, – наконец отозвался Арсюха.
– Не дотянешь ведь. В походе будет трудно.
– Дотяну, – угрюмо пробормотал Арсюха. – Своя ноша плечи не тянет.
Рунге с сомнением покачал головой.
– Ну, смотри. Ежели что – вываливай содержимое своего мешка в канаву.
«Фига тебе, – мысленно откликнулся на этот совет Арсюха, губы у него дрогнули, поползли в сторону и замерли. – Чтобы свое да выложить в канаву? Никогда! Это же свое, а не казенное».
Он с трудом перелез через леер и опустился в шлюпку. Следом перетянул за собой мешок.
– Поехали! – скомандовал он белогубому, со светлой курчавой головой пареньку-матросу. Тот покорно сдвинул набок бескозырку и взмахнул веслами.
Андрюха зацепил в пригоршню воды, слил обратно в реку. Вода была мутная, желтоватая.
– Нехорошая вода, – сказал он, – много ила соскребает со дна, несет с собой.
– Ну и что? – раздраженно рявкнул на него Арсюха. – Тебе-то, недоделанный, чего до этого? Прорицатель хренов! Химик! Менделеев!
Андрюха усмехнулся и покачал головой: он не понимал причин раздражения Арсюхи.
Через несколько минут шлюпка мягко ткнулась носом в берег – белогубый матросик причалил мастерски, касание с твердью было едва приметным, но Арсюхе это не понравилось, и он заорал на матроса:
– Кормой разверни к берегу, губошлеп! Учить вас, учить, дураков, – не переучить.
Арсюхе хотелось сойти на берег, как адмиралу, – важно, с комфортом и не замочить ноги.
Прошло еще полчаса, и две пешие колонны, над которыми покачивались черные штыки винтовок, втянулись в лес.
От комаров не было спасения. Слепцов, громко шлепая себя ладонью по шее, ругался:
– Вот гады! Хуже большевиков!
Забыл, совсем забыл капитан, что совсем недавно он воевал на стороне большевиков и ел их хлеб.
Тайга, по которой они шли, была сырая, темная, встречалось много гибельных мест, укрепленных бревнами, положенными в несколько слоев, и сама дорога в монастырь была поперек застелена бревнами, ровно обрезанными и тесно прижатыми друг к дружке. Полотно было, конечно, узкое, лишь для одной пролетки, но кое-где оно расширялось – были специально сделаны бревенчатые площадки, чтобы могли разъехаться две повозки.
Слепцов продолжал шагать во главе своего отряда и в такт шагам отчаянно шлепал ладонью по шее: хрясь, хрясь, хрясь!
Глаза у капитана двигались, вращались по кругу, будто у летчика, ведущего свой «ньюпор» над вражеской территорией – капитан старался засекать в лесу всякую мелочь, всякие неприметные детали – боялся засады.
Если отряд попадет под огонь на деревянном полотне, среди топей, то от него ничего не останется – ни фуражек, ни ботинок, все уйдет на дно здешних болот, по которым проложена гать.
Но лес был спокоен. Громко трещали птицы, была слышна комариная звень.
Разведка уже донесла десантникам, что в монастыре на Кож-озере окопалась большая красноармейская часть – не меньше полка.
– Ать-два! – пришлепнув на шее очередного летающего разбойника – на этот раз крупного овода с огромными зелеными глазами, скомандовал Слепцов. – Ать-два! Не отставать!
С собой отряд Слепцова тащил два пулемета, два «максима» на железных станинах, колеса пулеметов глухо стучали по бревнам, пулеметчики кряхтели, ругались – тащить «максимы» было трудно.
Ночевали в лесу. Выбрали сухую гриву на берегу небольшой говорливой речушки, свалили несколько трухлявых деревьев, подпалили их изнутри и в сизых душистых клубах дыма завалились спать.
На всякий случай Слепцов выставил усиленное охранение – вдруг в темноте на них нападут лихие таежники в рваных папахах, перетянутых красными ленточками? Но ночь прошла спокойно – не раздалось ни одного выстрела, в расположении лагеря не показалось ни одного чужого человека.
Другое оказалось плохо – ночью все окутал студеный, просаживающий до костей туман. Пришлось поднимать мужиков, которые были подюжее комплекцией они свалили еще несколько деревьев, подожгли их. И – комаров не стало совсем и сделалось теплее.
– Ты бывал раньше в этих краях? – спросил Дроздов у Сомова, притиснулся спиной к земле, натянул на голову шинель.
– Не бывал, – ответил Сомов, также натянул на голову шинель. – Южнее приходилось бывать, здесь нет. А туман… туман – это оттого, что море недалеко.
Лежавший поблизости поручик Чижов поднял голову:
– Эй, друзья закадычные! Угомонитесь, прошу вас…
Чижов оглядел деревья с повисшими на ветках рваными клочьями тумана, солдат своих, лежавших рядом, и укрылся шинелью. По профессии поручик был историком, окончил в Москве университет, перед войной работал в архиве и готовил к изданию свою первую книгу о происхождении северных монастырей. Война перечеркнула все – и работу он оставил, и книга не увидела свет.
В книге той шла речь и о Богоявленском Кожозерском монастыре, куда сейчас направлялись два отряда – его и капитана Слепцова.
Никогда не думал Чижов о том, что явится в этот монастырь не ученым созерцателем, человеком, который приезжает в святые места с блокнотом в руках, чтобы сделать явью некие небесные тайны, а карателем. Чижов по поводу их похода и собственной миссии в нем не питал никаких иллюзий – какие уж тут иллюзии, если он находился в компании с таким человеком, как Слепцов, с которым Чижов в мирную пору, когда человек бывает волен в своих поступках, никогда не сел бы рядом, за один стол, не говоря уже о большем… Чижов стыдился самого себя, чувствовал виноватым перед прежним Чижовым – большеглазым романтичным молодым человеком, мечтавшим о научной карьере.
Потом был фронт, сделавший из него солдата, умеющего ползать по-пластунски и ходить в атаку, лихо печатать шаг в парадном строю и щелкать каблуками, приводить из разведки полоротых пленников и метко стрелять – Чижов умел пробить из винтовки семишник – двухкопеечную медную монету – с расстояния в двадцать пять метров. Офицеры завидовали ему…
Чижову было известно, что Кожозерской обители, в которую они шли, без малого пятьсот лет – в давно-давние времена здесь поселился стареющий пустынник Нифонт, несколько лет он жил один, потом к нему прибился казанский царевич Турсас, принявший после падения Казани крещение и нареченный Сергием. С них, с Нифонта и крещеного царевича, все и началось. Старец Нифонт постриг Сергея-Турсаса, выполнявшего все его наставления, совершенствовавшегося в послушании. Так отшельник стал иноком, получившим имя Серапион. Вскоре на Кож-озере была возведена обитель, в которой и жила братия – не менее сорока человек. Когда случился голодный мор, монастырский старец Серапион принес на своих плечах жернова, тем и спас людей – без этих жерновов невозможно было испечь хлеб… Чижов сомкнул глаза: интересно, как выглядел Серапион? Он видел однажды его изображение на редкой иконе, но не запомнил лик…
Впрочем, лики святых людей всегда прекрасны – среди них не встречается лиц злобных, ущербных, хитрых, перекошенных, заплывших жиром, косоглазых, криворотых – лица у святых людей всегда великолепны.
Километрах в десяти от монастыря Слепцов, шедший вместе с верным Крутиковым впереди отряда, неожиданно увидел беспечно шагающих им навстречу двух красноармейцев в шлемах-буденовках.