Собравшиеся тоже молчали. Пауза затягивалась.
– В Онежском районе уже давно нет ни одного англичанина, – наконец прервал паузу Миллер, – может, это и стало причиной бунта, – в голосе генерала появились вопросительные нотки. – А может, и другое… Например, отчаянная агитация, которую красные ведут в наших частях, плюс наши доморощенные предатели типа Скоморохова… Вот мы и имеем то, что имеем. Но, право, враги просчитаются. Сил у нас более чем достаточно.
Сил у Миллера было действительно вполне достаточно. Фронт состоял из семи направлений – это примерно пятнадцать полновесных полков. Плюс запасной стрелковый полк, Архангельская местная бригада, Национальное ополчение, Первый автомобильный дивизион, Северный драгунский дивизион, несколько батальонов белых партизан. Мурманский авиадивизион, четыре артиллерийских дивизиона, отдельные траншейная мортирная, тяжелая и легкая полевые батареи, три инженерных роты, отдельный рабочий батальон, три железнодорожных роты, флотилия Ледовитого океана во главе с броненосцем «Чесма», Онежская озерная флотилия, Северо-Двинская и Печерская речные флотилии, бронепоезда «Адмирал Колчак» и «Адмирал Непенин», укомплектованные морскими офицерами… Плюс – военные училища и школы, службы связи, маяков и лоций, охрана водных районов, несколько экспедиций, Архангельская отдельная флотская рота, Первый морской стрелковый батальон и так далее. Даже Марушевский, человек очень скрупулезный, дотошный, и тот не в состоянии был с ходу перечислить все части Северной армии – обязательно что-нибудь пропускал…
Однако при всем обилии частей войск все же не хватало. Не хватало роты либо батальона стремительного реагирования. Случилась где-нибудь беда – батальон этот немедленно поднимается и перемещается туда наводить порядок. Случилась беда в Онеге, восстали там пьяные обозники – тут же следует сигнал тревоги, и через пару-тройку часов батальон уже находится на месте. Очень важно иметь под руками такую часть.
– С восстанием в Онеге мы справимся. – Миллер достал из кармана надушенный белоснежный платок, вытер им потные ладони. – В монастыре на Кож-озере находится наш экспедиционный отряд – вернем его в Онегу, на реке стоит группа судов вместе с миноноской… В общем, справимся. Но главное не это. Главное – создать боеспособную, желательно офицерскую часть, которая могла бы подниматься по первому зову. Поручаю создание такой части лично генерал-лейтенанту Марушевскому.
Марушевский резко наклонил голову:
– Почту за честь!
Надо отдать должное, Марушевский взялся за это дело сразу после совещания, действовал стремительно, справедливо посчитав, что промедление может быть смерти подобно, и вскоре была создана такая часть, да к тому же офицерская, благо из Англии и Финляндии прибыла целая группа боевых командиров, вдосталь понюхавших пороха на Салоникском и Персидском фронтах. Все пулеметы, которые имелись на складах оружия в Архангельске, были отданы новой части.
Марушевский издал приказ, согласно которому в распоряжение командира особой роты поступали все офицеры-фронтовики, приехавшие в Архангельск по служебной надобности.
В общем, получилась довольно сильная компактная часть с хорошим вооружением, с железной дисциплиной, способная быстро передвигаться к нужному участку на автомобилях. Офицеров этой части расселили в одном районе, чтобы ночью можно было легко всех собрать. Миллер не смог скрыть восхищения, поаплодировал Марушевскому:
– Браво, Владимир Владимирович!
Чижов принял запоздалое решение – дал приказ отходить. Если бы он принял его на сорок минут раньше, все сложилось бы по-иному и красные пулеметчики не сумели бы за это время выкосить у него половину отряда. Поручик вытащил из брезентовой кобуры ракетницу, загнал в ствол патрон с бруснично-алым ободком и выстрелил.
В сером небе вспух яркий красный шар. Пулеметы, словно среагировав на ракету, разом смолкли.
Остатки двух отрядов начали оттягиваться к бревенчатой дороге. Несколько человек попали к красным в плен.
Пока шел бой, на улице заполошно трещали пулеметы да гулко, по-собачьи, гавкали винтовки. Арсюха вышиб прикладом дверь в монастырской конторе и залетел в помещение. Там, в комнате, он штыком отжал верхний ящик конторского стола и выдернул ящик наружу. Довольно потер руки, увидев деньги. Арсюха не ошибся, чутье в очередной раз не подвело его.
Он ловким движением выволок деньги из ящика – ни одной кредитки не оставил, сумел взять все сразу, всю пачку, засунул ее во внутренний карман бушлата, затем пошарил пальцами в глубине стола – ведь здесь явно должны быть и монеты, может быть, даже «рыжики» – золотые николаевские червонцы. При мысли о «рыжиках» лицо Арсюхино распустилось, обмякло обрадованно, он понял теперь, что в проигрыше никак не окажется – теперь уже неважно, что не задались его торговые дела, он поправил положение на другом. Арсюха не выдержал, хлопнул себя по отдувшемуся карману бушлата, засмеялся счастливо и еще более ожесточенно зашарил в столе.
На улице, совсем рядом, грохнул громкий винтовочный выстрел, но Арсюха не обратил на него внимания – на войне, в бою, человек очень быстро привыкает к пальбе и перестает ее замечать; за первым выстрелом раздались еще два, почти спаренные, Арсюха от них отмахнулся с неподдельной досадою.
Он нашел то, что искал, – коробку с монетами. В коробке лежало восемь «рыжиков» – золотых десятирублевок, Арсюха не смог сдержать ликующего вскрика, подцепил желтые блестящие кругляши пальцами, одну монету за другой и вновь ликующе вскричал.
– Ну что, мужик, все отыскал? – неожиданно услышал он грубый насмешливый голос.
Арсюха вскинулся. В дверях стоял огромный старик с сивой густой бородой, с космами седых волос, нависающих на лоб, и недоверчивыми, по-медвежьи острыми глазами. Одет старик был в длинную, до пят, грубую монашескую рубаху черного цвета, в руках держал вилы. Арсюха почувствовал, как в горле у него что-то сухо заскрипело, он хотел что-то сказать, объяснить, но не смог – у него пропал голос.
– Ну и чего ты молчишь, мужик? – прежним насмешливым тоном поинтересовался старик. – Язык, что ли, проглотил?
Арсюха порыскал глазами по пространству – где же его винтовочка-то? Винтовку он легкомысленно оставил около дверей, в углу, – прислонил ее штыком к стенке… Старик в случае чего к винтовке поспевал раньше, чем Арсюха, но и без винтовки монах, считай, при оружии. Арсюха готов был слезно заскулить от страха и досады, но голоса не было, вместо него в глотке раздался странный зловещий скрип. Хоть и понимал Арсюха, что не успеет схватить винтовку, хоть и опасно это было, но он сделал к ней движение. В ответ старик насмешливо блеснул глазами, качнул тяжелой головой:
– Не шали, мужик!
Глаза у старика сжались в щелки, сделались крохотными, беспощадными. Арсюха отшатнулся от него.
– А деньги ты все-таки положи на место, – сказал ему старик, – туда, где взял. Там они должны быть, а не у тебя в штанах, – старик не удержался, фыркнул в бороду.
Вместо ответа Арсюха отрицательно мотнул головой, краем глаза засек, что старик предупреждающе приподнял вилы и, решив, что гусей дразнить не стоит, поспешно полез в карман бушлата. Скрип, возникший у него в глотке, сделался громче. Арсюха жалобно сморщился.
– Не морщись, не морщись, будто тебя в сортире собрались утопить, – сказал ему старик, – авось не благородный. Это дамочка в накрахмаленной юбке может морщиться, а тебе, прожженному пердаку, чего морщиться?
Арсюха достал из кармана деньги и положил их на стол, проговорил незнакомым голосом, ощущая, как у него противно приплясывает нижняя губа:
– Это все.
– Все, говоришь? – старик хрипло рассмеялся. – Ой ли?
– Все, – тупо повторил Арсюха.
– А теперь сунь руку в боковой карман и достань оттуда золотые монеты.
Вновь жалобно сморщившись, будто он попал под динамо-машину и его шибануло током, пробило до самого пупка, Арсюха отрицательно качнул головой, повторил в третий раз незнакомым, чужим голосом:
– Все!
В груди у старика что-то заклекотало, он выбил из себя кашель, поймал его в кулак и проговорил с угрожающим хрипом:
– Вытряхивай из кармана монеты, кому сказал!
Арсюха поспешно сунул руку в боковой карман бушлата, выудил оттуда одну монету, с треском опустил на стол, потом достал вторую, также с треском, будто выстрелил из пистолета, положил на стол, глянул на старика с жалобным видом:
– Все!
– Вот нехристь! – выругался тот, красноречивым движением приподнял свои страшные вилы.
Арсюха вновь поспешно сунул руку в боковой карман, достал следующую десятирублевку, с револьверным хряском опустил ее на стол.
– Давай-давай, – одобрил его действия старик, – иначе я сам займусь этим. Тогда тебе будет хуже. Я найду даже то, что ты спрятал в желудке.
Арсюха остановил свой ускользающий плутоватый взор на старике и неожиданно прижал к груди обе руки. Произнес свистящим, шепотом:
– Я счас… счас!
Он бесшумно передвинулся по полу на полшага – на полшага стал ближе к винтовке; в голове у него мелькнула мысль, что жаль, не держал он у себя в кармане какой-нибудь захудалый револьверишко – оружия этого в руки к нему попадало много, но оно не задерживалось, уходило, – а сейчас очень даже пригодился бы даже дамский пугач. Он мог бы прямо из кармана уложить этого наглого старика. От досады Арсюха чуть не застонал. Знать бы, где упадешь, – подстелил бы соломки… Ну что стоило ему сунуть в карман маленький дамский браунинг – очень нарядный, кстати, с блестящими перламутровыми щечками, украшающими рукоятку, – валялся бы он в бушлате, ждал бы своего часа… Ведь жрать-то он, в конце концов, не просил. Нет, не сделал этого Арсюха. И теперь ему надлежит расплатиться за собственную неосмотрительность. Хоть криком кричи.
Он глянул в глаза старику и невольно съежился – слишком много там было ненависти, она переливала через край. Арсюха вновь сделал крохотный шажок к винтовке. Если честно, он не верил в свою смерть – не отлита еще та пуля, которая должна его поразить. А раз так, то и бояться нечего. Он сделал еще один крохотный шажок к трехлинейке. Потом еще.