– Довольно!
Сон людей, переполнивших ледокол, был тревожным. В вязкой, плохо расползающейся темноте утра двинулись дальше, а когда часа через два все-таки стало светлее и обозначилась линия горизонта, обнаружилось, что за «Мининым» погоня, за ним увязался ледокол «Канада», который когда-то с такой помпой встречал Миллера, следовавшего из Европы в Архангельск.
Капитан второго ранга исследовал увязавшийся ледокол в цейсовскую оптику и молча передал бинокль Миллеру.
Тот прижал окуляры к глазам, подправил линзы и отчетливо увидел на корме «Канады» красный флаг.
Как выяснилось потом, организовали погоню некие комиссары, три человека – их фамилии история сохранила для нас: Дубровский, Бубновский и Николаев. Шли красные за Миллером аж из самого Архангельска, не поленились пуститься во все тяжкие.
На нос «Канады» забрался матросик, что-то начал семафорить флажками, но что он там семафорил, разобрать невозможно было даже в бинокль.
Подойдя к «Минину» на пять километров, «Канада» открыла огонь из орудия, установленного у нее на носу. Однако сколько ни пытались артиллеристы «Канады» попасть в уходящий ледокол, снаряды их лишь шлепались в торосы, разносили вдребезги голубые ледовые нагромождения, а в цель не попадали.
Дубровский выматерил артиллеристов.
Те – также с матом – оправдывались:
– Так дальность же – пять километров. Такие расстояния орудия даже на земле не берут.
– Не берут, не берут… – Дубровский снова выматерился. – Так и уплывут беляки с народным имуществом нашим куда-нибудь под мышку к лорду Керзону. Нам это надо?
– Нам это не надо, – отвечали артиллеристы, заталкивая в ствол пушки очередной снаряд.
Хлобысь! – громкий раскатистый звук заставлял приподниматься небо, с торосов слетала искристая алмазная пыль, и снаряд разносил в крошки очередную ледовую кучу.
Дубровский понимал, что достаточно всего-навсего одного попадания, чтобы «Минин» навсегда замер посреди ледяного поля либо вообще пошел на дно, – и кто знает, вдруг за это придется отвечать, вдруг среди убегающих беляков есть свои агенты, – озадаченно кашлял в кулак. В конце концов он направился в рубку к радисту.
– Отстучи в Архангельск радио, – велел он чернявому подвижному матросу с розовым шрамом на щеке.
Матрос с готовностью протянул ему лист бумаги.
– Пишите текст, товарищ комиссар.
– Без текста нельзя? – спросил Дубровский, стараясь нагнать в свой голос побольше грозных ноток.
Писал он с ошибками, поэтому боялся, что грамотный радист поднимет его на смех и тогда комиссар потеряет свой авторитет.
– Без текста нельзя, – сказал радист.
– Бюрократ хренов, – произнес комиссар недовольно и, высунув язык, сел писать текст радиограммы.
Пока он писал текст, орудие, до этого беспрестанно гавкавшее на носу ледокола, молчало. Правильно, кстати, делало, комиссар это одобрял, ведь снаряды надо было беречь, иначе запаса их не хватит и беляки спокойно уплывут в страну буржуинскую, готовую их пригреть, и народное добро – целый ледокол с дымящейся трубой – уволокут следом. Этого Дубровский никак не мог допустить.
«На все наши предложения сдаться „Минин“ ответил отказом, – написал Дубровский в радиограмме, хотя никаких сообщений „Минин“ ему не передавал ни по радио, ни по флажковой почте, – веду по ледоколу стрельбу из артиллерийских средств, имеющихся на борту „Канады“».
Прочитал радиограмму, подписал ее и торжественно передал чернявому матросу:
– Отбей спешно!
– Есть! – браво ответил матрос и принялся за дело.
Дубровский с облегчением вытер о бушлат руки.
– Теперь мы «Минина» потопим. Вместе с пассажирами и бриллиантами, которые они вознамерились увезти из России. – Голос его сделался возбужденным. – Не получится, господа!
Он почти выкрикнул свою угрозу, вновь вытер о бушлат руки и поспешил на нос ледокола, где стояло старое, с облезшим стволом орудие, которое обслуживали два таких же облезших небритых артиллериста.
– Заряжай! – скомандовал им Дубровский.
Артиллеристы неспешно загнали в ствол орудия снаряд.
– Поторапливайтесь, – подогнал их Дубровский. – Чего на ходу на собственные слюни наступаете? Так бестолковки себе повредить можете.
– Торопежка знаешь где нужна, комиссар? – лениво ответствовали ему артиллеристы. – При ловле блонда на перемещениях на чужой жене с одного края на другой…
– Поговорите тут у меня. – Дубровский повысил голос: – Огонь!
Орудие рявкнуло устало, подпрыгнуло на палубе, но, окороченное цепями, всадилось колесами и станиной в железный лист. Сильно запахло горелым.
На «Минине» каждый такой выстрел противника ждали с содроганием: брони ведь на ледоколе никакой, защиты – тоже, все обнажено. К тому же народу полно, кричат женщины, плачут дети. Одно попадание может вызвать пожар, панику, катастрофу. Люди, находившиеся на палубе, невольно сжимались, когда с «Канады» доносился очередной пушечный хлопок.
– Ы-ы-ы, – не сдержал себя кто-то из стариков-купцов, завыл – умирать не хотелось.
Снаряд черкнул по льду метрах в пятидесяти от «Минина», взбил длинный сноп огненных брызг, дал «козла» – взлетел над торосами метров на сорок, приземляясь, всадился в твердый надолб и отпрыгнул в сторону. Мог совершить опасный прыжок к ледоколу и всадиться в его борт, но рука Всевышнего отвела опасность – снаряд ушел в противоположную сторону.
Громыхнул взрыв. Вверх гигантским фонтаном полетело искристое ледяное сеево.
Пушки, снятые с «Ярославны», были необдуманно поставлены на нос, чтобы ответить «Канаде», надо было развернуться к ней носом, что во льдах не всегда можно сделать. Кроме того, из одного орудия нельзя было стрелять: когда его поднимали на борт «Минина», оказался свернутым замок.
– Сбросьте поврежденную пушку за борт! – раздраженным тоном приказал Миллер.
Покалеченное орудие сбросили на лед, чинить его все равно было некому, вторую пушку с трудом перетащили на корму и, чтобы она не подпрыгивала при выстреле по команде «Пли!», прикрутили толстой проволокой к двухтавровым металлическим балкам, которыми была укреплена палуба.
Руководил работами седой артиллерийский подполковник со спокойным, каким-то застывшим лицом – это был след контузии на германском фронте; офицеры, собравшиеся на палубе, подгоняли его, но на все понукания подполковник не обращал никакого внимания.
«Канада» тем временем дала еще пару залпов и взяла «Минина» в вилку.
Фронтовые офицеры, хорошо знавшие, что такое «вилка», удрученно замолчали. В трюмах, где находились люди – в основном нижние чины, началась паника.
– Заряжай! – скомандовал подполковник своим помощникам.
Помогали ему два артиллериста – прапорщик и подпоручик с двумя солдатскими Георгиями, пришпиленными к шинели. Со стороны «Канады» пришел еще один снаряд, лег недалеко от «Минина» в лед, срубил толстый, похожий на огромный сейф надолб и нырнул в забитую снегом глубокую трещину.
Подпоручик с солдатскими Георгиями проворно подхватил из ящика снаряд, передал его прапорщику, тот ловко загнал чушку в ствол орудия.
Подполковник на глаз прикинул расстояние, разделявшее два ледокола, поправил прицел и, подав самому себе команду, дернул пушку за кожаный шнур.
Раздался выстрел.
Когда с беззащитно невооруженного «Минина», который можно было взять голыми руками, раздался выстрел, Дубровский даже вспотел от неожиданности – залп этот прозвучал очень уж внезапно, – комиссар выругался и стер пот со лба. Снаряд пронесся над мачтами «Канады» и шлепнулся в черную дымящуюся воду, взбил ее пенистым шипучим столбом.
– Вот белые сволочи! – выругался Дубровский. – Откуда у них пушка взялась, а? Вот скоты!
Орудие на «Минине» ударило вновь. Белый расчет стрелял точнее, чем красный, – второй снаряд лег к «Канаде» еще ближе, и был он страшнее, чем первый. Дубровский на этот раз присел и закричал на артиллеристов:
– Вы чего телитесь, мазилы? Заряжайте скорее пушку, не телитесь!
Если уж в спокойной обстановке, когда в «Минин» можно было попасть плевком, расчет не мог взять верный прицел, то в суматохе он тем более мазал. Очередной снаряд у шел в сторону настолько далеко, что не было видно даже взрыва. Лишь дрогнул лед да с нескольких надолбов слетели непрочные снежные шапки.
– Мазилы! – отчаянно запричитал Дубровский. – Руки у вас такие кривые, что вы, наверное, даже ложку мимо рта пронести можете. Заряжай орудью снова!
Артиллеристы поспешно зарядили пушку.
– Пли! – истошным командным голосом прокричал Дубровский.
Пушка, словно бы отзываясь на команду, послушно рявкнула, приподнялась над железной палубой «Канады» и со всего маху хлобыстнулась колесами в металл. Вслед за рявканьем послышался печальный звон.
С «Канады» было видно, как раскаленный снаряд проткнул пространство, оставил в нем темную длинную полосу и шлепнулся на ледяную площадку, скрытую грядой высоких торосов. Взрыва не последовало – снаряд оказался бракованным, не взорвался.
Следующий снаряд также ушел в сторону.
– Бабы вы, а не пушкари! – прокричал Дубровский, содрал с себя бескозырку – он модничал и ходил в мороз в бескозырке, которая никак не сочеталась с романовским полушубком. – У вас что, руки из зада растут? Пехалыцики!
Что такое «пехалыцики», артиллеристы не знали, дружно насупились и сказали Дубровскому:
– Знаешь что, комиссар, попробуй сам стрелять из этой дуры! У нее ствол кривой!
– У самих у вас кривые стволы! – проорал в ответ комиссар и скомандовал вновь: – Заряжай!
– Не будем, – угрюмо проговорили артиллеристы.
Дубровский лапнул себя за бок, где висел маузер.
– Заряжай!
Артиллеристы нехотя загнали снаряд в ствол орудия. Вполне возможно, что именно эта разобщенность, несогласованность в действиях красного расчета сыграла свою роль, и «Минину» удалось уйти; возможно, что сыграло роль и другое: белый расчет под руководством профессионального артиллериста-подполковника стрелял много точнее красных.