Миллер выдержал долгую паузу, оглядел зал, выделил из собравшихся несколько знакомых лиц и продолжил:
– На все эти вопросы, иногда недоуменные, иногда тревожные, я могу дать ясный и определенный ответ: да, армия жива, несмотря на разбросанность офицеров и солдат, полки еще существуют, и десятки тысяч воинов, помимо забот о хлебе насущном, живут, проникнутые глубокой верой в святое призвание армии помочь спасти Россию и восстановить в ней законность и порядок.
Миллер говорил долго, речь его была суха, но, тем не менее, вызвала много аплодисментов, особенно в тех местах, где он говорил о том, что армия жива и будет жить, что, несмотря на разбросанность, она являет собою единый механизм. Что касается последнего утверждения, здесь Миллер выдавал желаемое за действительное: не могли, никак не могли солдаты, попавшие в Уругвай или в Аргентину, жить одной жизнью и дышать одним воздухом с теми, кто находился в Париже или в Галлиполи. Говорил генерал также и о попытках ошельмовать белых офицеров в Болгарии, сделавшейся неожиданно враждебной к русским, касался и многих других важных тем.
В Болгарии находилась большая часть Галлиполийского отряда – примерно восемь с половиной тысяч человек плюс четыре тысячи донских казаков. Русские люди вкалывали, загибались на самых тяжелых работах, в рудниках и на виноградниках, на фабриках и в ремонтных мастерских, на строительстве дорог, на заводах в труднейших условиях, зарабатывали от сорока до ста левов в сутки – эта сумма была очень небольшой, годной лишь на то, чтобы сводить концы с концами.
Были солдаты разбиты на группы, в каждой группе имелся свой командир. Всего из галлиполийцев было образовано шестьдесят групп. Казаки также были разбиты на группы.
Жили в казармах, где могли найти приют и стол – за небольшую плату – все, кто был одет в рубаху русского солдата.
В таких непростых условиях умудрялись работать даже военные училища; две тысячи юнкеров за три года, прошедшие после эвакуации, сумели получить среднее образование, причем упор, кроме военных дисциплин, делался на дисциплины сугубо гражданские, а именно, как отметил Миллер, – топографию, механику, химию, строительное дело и так далее. Молодым людям, знакомым с этими науками, легче было найти себе работу.
В Сербии, где осел сам Врангель, обстановка была лучше – часть солдат ушла служить в сербскую пограничную стражу, остальные, сохраняя воинскую структуру – взводами, эскадронами, сотнями и даже целыми полками, – вкалывали. Так вкалывали, что, кажется, даже небо от напряжения делалось темным. Всего русских солдат там насчитывалось четыре тысячи, располагались эти люди в двадцати пяти пунктах, жили в бараках и землянках, построенных ими самими же (и жилье это было неплохое), частью стояли на квартирах.
Небольшая группа конников служила еще в финансовой страже, они зарабатывали лучше всех и часть денег сдавали в казну главного командования, чтобы можно было поддержать неимущих.
В Бизерте – нынешнем «самостийном» Тунисе[33], а в ту пору – французской колонии – стоял русский флот, уведенный из Крыма. Флот хотя и был законсервирован на долгое пребывание у причалов, но Андреевские флаги, тем не менее, не были спущены с кораблей – полотнища бодро реяли над эскадрой, команды, живущие на воде, получали от французского правительства паек, топливо, электроэнергию.
Часть моряков сошла на берег, устроилась на работу в Тунисе, часть – уехала во Францию. Там для них также нашлась работа на судах. Пожалуй, самая значительная часть отбыла в Америку.
В Бизерте функционировало и учебное заведение – Морской корпус, который выпустил двести пятьдесят воспитанников с так называемым «окончательным морским образованием», а также сто человек – с образованием средним. Еще пятьсот человек продолжали учиться по программе среднего образования, и французское правительство эту программу финансировало.
Хуже всех жили те солдаты, которые находились в Болгарии, на угольных копях в Пернике. Там иногда даже питьевой воды не было, не говоря уже о воде для мытья. Жили эти люди в полуразрушенных грязных бараках, плотно набитых клопами и вшами.
Часть этих людей под командой подполковника Дядюрма переехала во Францию, на юг, в Деказвильские копи, где была приятно поражена условиями работы и быта: чистая койка, обильная пища, беспристрастность обращения местных властей – как и со всеми прочими иностранцами, внимательное отношение заводской администрации, быстро оценившей добросовестную работу офицера русской армии, возможность иметь сверх квартиры и еды ежедневно еще 6–8 франков на личные расходы… Об этом писал и Миллер в своем докладе.
Началось массовое переселение галлиполийцев из Болгарии во Францию и Бельгию. Если у кого-то не хватало денег на переезд – пускали шапку по кругу, скидывались… Если этих денег не хватало в Болгарии, то сбрасывались офицеры, живущие во Франции. Люди, сами бедствующие, стремились помочь другим. Это было по-русски…
– Господа, можете ли вы указать среди беженцев, сплоченных в бытовые и профессиональные организации, много примеров такой солидарности, такой спайки не на словах, не в блестящих речах за стаканом вина или с кафедры под гром аплодисментов, а на деле, в кругу своих, без шума, скромно? – спросил Миллер у сидевших в зале, вгляделся в лица.
Зал взорвался аплодисментами.
Во Францию начали переселяться беженцы, живущие в Германии и в Польше.
Свою речь Миллер завершил следующим теоретическим пассажем:
– Русская армия стоит на трех китах: первое – абсолютная непримиримость с советской властью, второе – безграничная жертвенность всех чинов ее ради спасения Родины, третье – горячая вера в высокое призвание армии, верность национальному знамени, полное доверие своему главнокомандующему и радостное нетерпение следовать по указанному им пути за великим князем Николаем Николаевичем!
Прошло совсем немного времени, и РОВС организовал первую террористическую акцию на территории Советской России – в Ленинграде был взорван центральный партийный клуб. Операцию провели три боевика – опытный бомбист Виктор Ларионов и два молодых его сподвижника Дима (Дмитрий Мономахов) и Сергей (Сергей Соловьев). В результате один человек был убит, двое тяжело ранены, кроме того, двадцать три человека получили различные ранения. (Ларионов, кстати, оставил любопытные воспоминания о приключениях «боевой тройки» в Ленинграде.)
Факт этот вызвал обеспокоенность в Москве на Лубянке. В ЧК хорошо понимали, что за первым террористическим актом наверняка последуют второй, а потом и третий и что именно в такой деятельности и заключается «новая форма бытия русской армии», о которой так много говорил в своем докладе Миллер.
В Москву тем временем поступили сведения о том, что генерал Кутепов настаивает на усилении террористической деятельности в СССР: взрыв в партийном клубе – это, дескать, жалкие цветочки, а должны быть ягодки. Ягод давай! Причем такие, чтобы большевики потели от страха даже во сне.
Однако большевики спокойно, совершенно не потея, приступили к разработке знаменитой операции «Трест», которая впоследствии, как известно, нанесла планам и Кутепова, и Миллера непоправимый урон.
Тем временем совершенно неожиданно в возрасте сорока девяти лет скончался председатель Русского общевоинского союза барон Врангель. Как известно, «свято место пусто не бывает» – его кресло занял Александр Павлович Кутепов, любитель побряцать шашкой и пострелять из маузера.
В годы Первой мировой войны Кутепов был командиром батальона, его наградили Георгиевским оружием и орденом Святого Георгия четвертой степени, с декабря семнадцатого года он служил в Добровольческой армии.
В марте восемнадцатого года Кутепов получил звание генерал-майора, через год стал генерал-лейтенантом, а в эвакуации, в Галлиполи, был произведен в полные генералы – стал генералом от инфантерии.
Назначение Кутепова на должность обеспокоило Москву еще больше. Ведь именно этот человек был сторонником терроризма и призывал бороться с большевиками не словами, как это делала значительная часть эмиграции, а оружием.
Но противник у Кутепова был более могущественный, чем он сам, в результате двадцать шестого января 1930 года генерал Кутепов был похищен агентами НКВД в Париже. Доподлинно известно, что вскоре его не стало.
Есть три версии его смерти. По одной версии, он умер от разрыва сердца во время похищения; по второй – скончался на борту судна, идущего в Советский Союз, – умер уже практически в наших водах, когда до Новороссийска оставалось всего сто миль; по третьей – убит во время задержания, когда стал оказывать сопротивление – его ударил ножом в спину французский коммунист Онель, помогавший чекистам. Похоронен же Кутепов был, по этой версии, в пригороде Парижа, во дворе дома одного из агентов советской разведки (об этом, кстати, писал в своей книге один из руководителей наших разведорганов Павел Судоплатов[34], а уж он-то, как никто, знал это совершенно достоверно).
В общем, как бы там ни было, Кутепова не стало.
Кресло председателя Русского общевоинского союза занял Миллер.
Противостояние московских чекистов, имевших хорошую агентуру в среде белогвардейцев, и боевиков РОВСа усилилось. Кровь полилась, как во время военных действий.
В частности, погибла Мария Захарченко-Шульц, по прозвищу «Племянница» – она действительно была племянницей генерала Кутепова (урожденная Лысова) и одновременно очень удачливой, отчаянной террористкой. В одиннадцатом окончила Смольный институт, в пятнадцатом добровольно ушла на фронт, была награждена двумя Георгиевскими крестами, с 1920 года находилась в эмиграции. Несколько раз благополучно пересекала границу и совершала в стране Советов террористические акты.
Десятого июня 1927 года она вместе с двумя боевиками Эдуардом Опперпутом-Стауницем и Юрием Петерсом попыталась поджечь в Москве общежитие чекистов, попытка не удалась – вполне возможно, потому, что Опперпут уже несколько лет был агентом чекистов (первый раз он был арестован, кстати, довольно давно, в двадцать первом году, в двадцать втором стал секретным сотрудником ОГПУ). Пришлось бежать…