Митя Глотов случайно увидел, как крытый серый грузовик с цветным дипломатическим номером, выехавший из двора советской школы, остановился около одного из домов, в ту же секунду на подножку вскочила знакомая фигурка – это была Анечка Бойченко. Митя заспешил было к ней, но в следующее мгновение остановился: у грузовика возник человек, которого он дважды видел на приеме в советском посольстве.
Митя бывал там на приемах вместе с друзьями – французскими журналистами. Только на этих приемах и можно было отведать русские блюда, в том числе и роскошную паюсную икру и малосольную селедку-залом… И вообще – почувствовать, чем пахнет Россия.
Аня поспешно соскочила с подножки большого, тяжело вздыхающего мотором грузовика, посольский деятель выговорил ей что-то строго, девушка вытянулась перед ним, как взводный перед полковым командиром, молча выслушала нотацию. Посольский чиновник, отпуская Аню, сунул ей в руку что-то – то ли деньги, то ли бумаги, издали было не рассмотреть, – и, сохраняя на лице строгость, забрался в кабину автомобиля.
Грузовик взревел мотором и, взяв с места хорошую скорость, понесся по улице, с ветром проскочил мимо Мити, на перекрестке свернул в проулок и исчез.
Аня проводила грузовик взглядом, Митю не заметила и медленной походкой двинулась по тротуару к перекрестку. Все ближе и ближе к Мите.
Неожиданно Митя подумал о том, что ему страшно за Аню – судя по тому, как ею командовал этот посольский деятель со строгим свинцовым лицом, она находится в беде и ей требуется помощь… Его помощь, Мити Глотова, мужчины. Он вспомнил о том, что не раз в канцелярии Миллера слышал тихие, опасливым шепотком произнесенные странные слова «Рука Москвы»; разговоры эти, про «руку», в последнее время окрепли, слова эти странные стали произносить все чаще и чаще.
Митя кинулся навстречу Ане и разом запыхался – сердце забилось в висках громко и больно. Он хотел было остановиться, перевести дыхание, но вместо этого еще более ускорил шаг и очень быстро очутился рядом с Аней.
– Аня! – выкрикнул он, ощутил, что крик застрял у него в горле, прилип к языку, воздух не замедлил забить глотку. – Аня!
Девушка глянула на него испуганно и одновременно враждебно, остановилась, откинула голову назад, словно бы хотела рассмотреть Митю повнимательнее.
– Что?
– Анечка! – произнес он надорванно, закашлялся. Поймал взгляд суженой, заметил в нем жесткие огоньки, будто внутри, в самих глазах, заполыхал недобрый костер, и почувствовал, как у него по коже поползли холодные, с колючими неприятными лапками мурашики.
– Что? – В Анином голосе зазвенел металл.
Митя засек его, но решил не обращать внимания – так будет лучше. Он нутром, сердцем своим чуял: Аня угодила в беду, ей надо помочь и всякие там мелочи, нюансы – это дело второстепенное, третьестепенное. Главное – она, Анечка Бойченко, и он…
– Я тебя видел с этим страшным человеком, – частя, проглатывая буквы, произнес он. – Берегись его!
На Анином лице расцвела ослепительная улыбка, она мигом преобразила облик этой хмурой, загадочной, так и не познанной Митей до конца девушки, сделала милым, каким-то беззащитным… Аня взяла Митю под руку:
– Расскажи, расскажи, пожалуйста, где ты меня и с кем видел? – попросила Аня.
Митя несколькими точными словами – журналистика научила экономить слова и выражаться емко, учитывая знаменитую формулу «Краткость – сестра таланта» (правда, у этой формулы есть продолжение «но теща гонорара»), – рассказал. Аня теснее прижала его локоть к своему боку и с нервным смешком поинтересовалась:
– Уж не приревновал ли ты меня?
– Ни в коем разе. Такое чувство, как ревность, мне неведомо.
– Жаль! – только и сказала Аня.
– Вуаля! – Митя печально усмехнулся.
У французов, как успел заметить Глотов, есть два любимых слова – «вуаля» и «алер». «Алер» – в переводе на русский – «значит», «вуаля» – «вот». Всякий ответ на любой, даже самый непростой вопрос французы начинают со слова «алер», заканчивают же пресловутым «вуаля». У этого слова есть не менее сотни разных психологических оттенков – и радость, и досада, и неверие, и восхищение, и жалость, и восторг, и удовлетворение, и любовь, и злость, и ирония, и нетерпение, и испуг. Специалисты вообще считают, что сотня оттенков – это мало, слово это имеет несколько сотен оттенков – едва приметных, нежнейших, с легкими переходами от одного психологического тона к другому.
– Вуаля! – Аня тоже усмехнулась. – Я хочу есть.
– Пошли в «Ле Аль», – предложил Митя.
– В «Ле Аль» еще рано, – с сомнением произнесла Аня, – туда ранее десяти часов вечера вообще нет смысла ходить.
«Ле Аль» или, иначе говоря, «Чрево Парижа» – огромный привоз, куда ночью стекаются деликатесы со всего мира – пряности из Индии, авокадо из Марокко, манго из Танганьики, баранина из Арса, маслины из Александрии, лангусты из Австралии, сардины из Португалии, сельдь из Исландии, говядина из Испании, осьминоги из Египта, ананасы из Сингапура, икра из России, виноград из Шампани, сыр из Руана – эта огромная машина шумно вздыхала, отпускала и принимала товары, шевелилась, работала только ночью. И именно из ресторанов сюда приезжали повара и прочие специалисты по ублажению желудка, закупали тут наисвежайшие продукты – они хорошо знали, что вчерашнюю тухлятину здесь не продадут, на громоздких трофейных «Магирусах» прибывали приказчики из модных гастрономов, а на хозяйских шестицилиндровых «Паккардах»-кабриолетах – лакеи с длинными списками – купить то-то и то-то…
Днем же «Ле Аль» спал, поскольку ночью ему опять предстояло работать.
– Таверна «Пье де Кошон» работает и днем, – сказал Митя. – Там подают роскошный луковый суп. Очень недорогой, между прочим.
– Ладно, поехали в «Пье де Кошон», – согласилась Аня.
В переводе на русский «Пьеде Кошон» – «Свиная ножка», тут можно было отведать не только лукового супа, но и копченых угрей, и марсельской рыбной похлебки, и салата из свежей спаржи с копченой утиной грудкой, и тунелаты – тунца с нежным молодым картофелем, специально отваренным для этой рыбы, и «гравлакса» – малосольной балтийской семги, и перепелиных яиц под шубой из майонеза – в общем, там было все. Что же касается супов, то кроме лукового супа и марсельской похлебки здесь предлагали еще крем-суп из белой спаржи, густой, будто варенье, на российские супы совсем не похожий, а также бульон из бычьих хвостов.
– Правильно, гулять так гулять! – сказал Митя, и они поехали в «Чрево Парижа».
Рестораны в «Ле Але» в ту пору существовали двух разрядов: первый – для высшего слоя парижского общества, для степенных буржуа, не привыкших считать деньги, для чиновников и банковских работников верхнего уровня; второй – для всех остальных. В этот ходили обычные люди, мясники и железнодорожные инженеры, журналисты и капитаны речных пароходов, пекари и офицеры национальной гвардии… В первом разряде обстановка была чинная, с накрахмаленными скатертями, с официантами, склоняющимися в полупоклоне, с дорогим оркестром, способным с лету, без нот, сыграть любую мелодию – от государственного гимна Аргентины до марша гренадерского полка, расквартированного в Тулузе…
Рестораны высшего разряда бывали пусты до позднего ночного часа, до криков первых петухов – живых, которые тоже водились в «Ле Але», а потом в этих ресторанах появлялись седые джентльмены в дорогих костюмах, с шелковыми платками, торчащими из нагрудных карманов пиджаков, держали за руки юных глазастых спутниц, испуганно поглядывавших на загадочные темные строения ночного «Чрева». Впрочем, через некоторое время и эти неофитки переступали некую невидимую черту и становились в «Ле Але» своими.
Богатые посетители пили то же вино, что и простые люди в заведениях второго разряда, мясники, водители, грузчики, инженеры, мусорщики, ели ту же еду, но платили за все это раз в тридцать больше, прикрывали своими телами испуганных спутниц и слушали музыку, наблюдая в окна за бурной жизнью «Чрева».
Никогда посетители этих двух разрядов не пересекались и никогда не заходили на территорию друг друга.
Митя Глотов уже бывал здесь несколько раз – он задумал написать о «Ле Але» книгу и был твердо уверен, что такую книгу напишет, и она будет интересной, только вот один вопрос был нерешенным – кто эту книгу издаст? И пока на этот вопрос не было ответа.
Сев за столик, Аня огляделась. Произнесла что-то тихим, сделавшимся каким-то незнакомым голосом – не могла прийти в себя от того, что Митя стал свидетелем ее контакта с сотрудником советского посольства. Еще хуже было то, что он заметил серый грузовик с черным верхом. Она понимала, что рано или поздно серый грузовик с дипломатическим номером обязательно всплывет… И тогда Митя сопоставит одно с другим и поймет, кто она…
Может быть, поговорить с Митей начистоту, откровенно ему все объяснить? Ведь она сначала хотела привлечь его к операции… Однако потом поняла, что добивается невозможного, и отказалась от этой затеи. Смятение отразилось на ее лице и тут же исчезло. Митя – человек чистый, бесхитростный, не способный вести сложные игры, он ничего не поймет – это во-первых, а во-вторых – выдаст ее.
– Ну! – Митя воодушевленно потер руки, спросил у спутницы: – Что будем есть?
– Мы же договорились – луковый суп.
– А что еще? Ты же голодна.
Аня удивленно глянула на него.
– Здесь даже воздух стоит денег.
– Не беспокойся, Анечка, сегодня деньги у меня есть, я получил гонорар в газете. – Митя придвинул к ней меню, закованное в тяжелый кожаный переплет. – Выбирай!
– Я бы съела простой кусок мяса. Бифштекс с кровью.
– Я тоже съем бифштекс с кровью, – сказал Митя. – К мясу возьмем бутылку красного вина.
– Не бери только дорогое вино, не гусарь, – предупредила его Аня. – Иначе завтра тебе даже кусок хлеба не на что будет купить.
– Заработаем еще, – беспечно ответил Митя, сцепил руки, глянул на Аню в упор, и она вдруг увидела в его глазах страх и одновременно – тоску. Поспешно отвела свой взгляд в сторону. – Ну-у… – произнес Митя вопросительным тоном и умолк.