Плот медленно подплывал все ближе и ближе и наконец с хрустом приткнулся к краю ледяного поля. Так как обе поверхности находились примерно на одном уровне, плот лежал у края поля, словно лодка у причала, и мы без труда переправили отряд Бартлетта на нашу сторону.
Хотя полынья могла вскрыться прямо посреди такой льдины, как наша, мы не могли терять часы сна в ожидании этого события. Поскольку мы лишились иглу, нам не оставалось ничего другого, как построить новые и немедленно лечь спать. Нечего и говорить, лишняя работа никому не доставила особого удовольствия. В ту ночь мы спали в рукавицах, в любой момент готовые ко всякой случайности. И если бы новая трещина, пройдя прямо через возвышение для сна в иглу, сбросила нас в ледяную воду, мы бы после первого шока от холодного купания выбрались на лед, отжали нашу меховую одежду и приготовились к следующему ходу нашего злокозненного противника — льда.
Мы страшно устали, а наше положение на льдине было весьма ненадежно. Но все же за этот переход мы оставили далеко позади мой рекорд трехлетней давности (вероятно, 86°12′ северной широты), так что заснул я, довольный тем, что побил наконец свой собственный рекорд, а уж утром будь что будет.
Следующий день, 29 марта, принес нам мало радости. Хотя мы все настолько устали, что отдых бы нам не помешал, нам вовсе не улыбалось располагаться на пикник возле этого арктического Флегетона [147], который, словно степной пожар, час за часом извергал черный дым на север, северо-запад и северо-восток. Образовавшееся от сгущения паров облако и его отражение в черной воде внизу было таким густым, что мы не видели противоположного берега полыньи — если только у нее вообще был северный берег. Казалось, мы стали лагерем у края того самого, выдуманного мифотворцами, открытого Полярного моря, которое якобы навеки преграждает путь человеку к северному концу земной оси.
Как ни мучительно было ждать, иного выхода не оставалось. Позавтракав, мы осмотрели сани, произвели необходимый ремонт и просушили одежду над небольшими керосинками, специально предназначенными для этой цели. Бартлетт попытался измерить глубину моря, но, вытравив 1260 морских саженей [148] проволоки, дна не достиг. Сматывать с барабана всю проволоку он не стал, опасаясь, что вследствие какого-нибудь дефекта проволока оборвется и мы потеряем ее, а нам хотелось сохранить всю проволоку, какая у нас была, для нашего крайнего северного промера. Мы надеялись, что он будет произведен на самом полюсе. Так как у нас оставался всего один лот, я не хотел рисковать им в этом пункте маршрута, а потому велел Бартлетту привязать к проволоке пару полозьев, которые мы взяли от последних сломанных саней.
Увидев по часам, что настало время для сна, — ведь солнце светило круглые сутки, — мы снова легли спать в иглу, наспех построенных после волнующих переживаний накануне. От массы черной воды перед нами, словно от далекого прибоя, исходил низкий, все нарастающий рокот. Людям неискушенным он показался бы зловещим, но нас он только ободрял, так как мы знали, что он означает сужение, а то и закрытие полосы открытой воды, преградившей нам путь. Так что в эту «ночь» мы сладко спали в своих ледяных хижинах.
Глава 29Бартлетт доходит до 87°47′ северной широты
Наши надежды скоро оправдались. 30 марта я проснулся и взглянул на часы: был 1 час ночи. Рокот закрывающейся полыньи перешел в хриплый рев, перемежаемый стонами и выстрелами, как из винтовок, замирающими на западе и востоке, подобно отзвукам линии фронта. Выглянув в смотровое оконце, я увидел, что черная завеса разредилась; сквозь нее виднелась другая, еще более черная завеса — еще одна полынья на нашем пути.
К 8 часам утра температура упала до -30° [149], дул резкий северо-западный ветер. Стоны и скрежет льда прекратились, туман и мгла рассеялись, как бывает обычно, когда полынья закрывается или замерзает. Мы ринулись вперед, не дожидаясь, пока лед вскроется вновь. В этот день все три отряда — Бартлетта, Хенсона и мой — шли вместе, то и дело перебираясь через узкие полосы молодого льда, на месте которого еще недавно была открытая вода. Нам пришлось пересечь озеро молодого льда в шесть или семь миль шириной; лед был тонкий и прогибался под нами, когда мы во весь опор гнали собак к противоположному берегу. Мы изо всех сил старались наверстать упущенное время, и когда разбили лагерь на старом тяжелом ледяном поле, пройденное нами за день расстояние составило добрых 20 миль.
Область, через которую мы шли последние четыре перехода, перспективами на будущее не радовала. Мы слишком хорошо понимали, что достаточно нескольких часов сильного ветра — и лед придет в движение по всем направлениям. Пересечь подобную зону по пути на север — это только полдела, ведь предстоит еще возвращение обратно. И хотя девизом Арктики должно быть: «Довлеет дневи злоба его», мы горячо надеялись, что до тех пор, пока мы снова не окажемся к югу от этой зоны, уже совершая обратный путь, — до тех пор сильных ветров не будет.
Бартлетту предстоял последний переход, и он выжимал из себя все, что мог. Дорога была сравнительно хорошая, однако день стоял облачный. Резкий северный ветер дул нам прямо в лицо, температура держалась ниже 30° [150]. Все же мы предпочитали северный ветер, хоть он и затруднял ходьбу, восточному или западному; в последнем случае нам пришлось бы плавать по открытой воде, северный же ветер закрывал за нами все полыньи, облегчая возвращение вспомогательному отряду Бартлетта. Правда, давлением ветра лед, по которому мы шли, отгоняло на юг, и мы проигрывали целые мили расстояния, однако замерзшие полыньи компенсировали это.
Последнюю половину перехода Бартлетт проделал в таком быстром темпе, что если я по какой-нибудь причине останавливался на мгновенье, мне приходилось вскакивать в сани или бежать, чтобы догнать его. Последние несколько миль я шел с Бартлеттом в авангарде. Он был настроен серьезно и хотел идти дальше, но по плану ему полагалось повернуть обратно во главе четвертого вспомогательного отряда, так как у нас не было достаточно провианта, чтобы основной отряд мог идти в расширенном составе. Если бы мы израсходовали продовольствие, необходимое для того, чтобы его отряд прошел от этого пункта до полюса и обратно, это могло привести к тому, что нам всем пришлось бы голодать, прежде чем мы достигли бы суши.
При ясной погоде мы несомненно могли бы покрыть за этот переход 25 миль; однако при пасмурной погоде след не прокладывается так быстро, поэтому в тот день нам удалось пройти только 20 миль. Мы знали, что если мы не достигли 88-й параллели или не подошли к ней вплотную, то только потому, что северные ветры, господствовавшие последние два дня, отгоняли ледяные поля к югу, сминая молодой лед в полыньях между нами и материком.
Как раз в тот момент, когда мы собирались стать лагерем, показалось солнце; похоже было, что на следующий день Бартлетт сможет при ясной погоде определить высоту солнца над меридианом в крайнем северном пункте своего маршрута.
Когда мы закончили постройку иглу, я сказал двум эскимосам, Кешунгва и Карко, что на следующий день они выйдут в обратный путь с капитаном, и велел им получше просушить одежду, так как у них едва ли найдется время заниматься этим делом при форсированном марше домой. Бартлетт возвращался с ними на одних санях с восемнадцатью собаками.
В 5 часов утра, после четырехчасового сна я поднял всех на ноги. Всю ночь не переставая дул сильный северный ветер.
После завтрака Бартлетт прошел пешком пять или шесть миль на север, чтобы уж наверняка достичь 88-й параллели. По возвращении он должен был измерить высоту солнца над меридианом и определить наше местонахождение. Я отобрал лучших собак из его упряжек для основного отряда, а худших отдал ему. В целом собаки были в очень хорошем состоянии — гораздо лучшем, чем в любую из моих прошлых экспедиций.
Я избегал брать на себя тяжесть передвижения на слабых собаках таких, которые, по моему мнению, скоро должны были сдать, и приберегал лучших собак для последнего броска. Моя установка сводилась к тому, чтобы выжать из вспомогательных отрядов все, что возможно, и сохранить силы основного отряда; соответственно, на всем пути следования на север насколько возможно облегчалась работа людям, которых я с самого начала наметил в окончательный состав основного отряда. Людьми этими были Ута, Хенсон и Эгингва. По мере возможности я уменьшал груз на их санях, давал им лучших собак, а собак похуже переводил в упряжки эскимосов, которые, по моим расчетам, должны были вернуться на материк. Я сознательно заставлял вспомогательные отряды работать как можно больше, чтобы как можно дольше сохранить силы основного отряда.
Я с самого начала наметил эскимосов, которые дойдут со мной до полюса, если только этому не воспрепятствуют какие-либо непредвиденные обстоятельства. В отношении других я твердо решил, что далеко со мной они не пойдут, а относительно третьих можно было решить и так, и этак. Случись что-нибудь с людьми, отобранными с самого начала, я предполагал найти им замену среди лучших из остальных, которые все готовы были сопровождать меня.
По возвращении Бартлетта эскимосы построили обычное укрытие от ветра, и Бартлетт произвел определение широты. Результат оказался 87°46′49″ северной широты.
Естественно, Бартлетт был очень разочарован, что, даже учитывая его 5-мильную утреннюю прогулку на север, ему не удалось достичь 88-й параллели. Это было прямым следствием северного ветра, который дул последние два дня, смещая лед в южном направлении. За последние пять переходов мы прошли на двенадцать миль больше, чем показывали результаты его наблюдений, но потеряли эти мили из-за сжатия молодого льда в тылу и закрытия разводьев.