– Я попросил бы тебя быть поаккуратнее, Охотник, – предупредил форинг гостя, высокопоставленного, но отнюдь не желанного, а затем указал на столпившихся вдоль берега дружинников. – Каждая из этих бутылок – дар форингу Лотару от кого-то из его братьев. Все дары, что приносятся идущему в Валгаллу, – священны. И если ты разобьешь эту бутылку, то нанесешь оскорбление не только покойному, но и нам.
Датчане и дружинники приближенного к конунгу ярла Маргада – те, что после отвода норманнских войск остались у стен Цитадели оберегать конунга во время траурной церемонии, – не спускали настороженных глаз с ватиканской делегации. Норманны будто только и ждали приказа Фенрира, чтобы растерзать Охотников на куски. Впрочем, от дружинников сейчас требовалось немного – всего лишь сдерживать эмоции и неукоснительно блюсти договор о перемирии. А вот форингу датчан, помимо этого, приходилось демонстрировать еще и дружелюбие к врагу. И пусть оно являлось вынужденным и не особо пылким, тем не менее шаг этот требовал от Горма серьезного внутреннего компромисса с его принципами. То же самое требовалось и от Вороньего Когтя. И то, что Грингсон и Фенрир пошли на такой компромисс, было для делегации ватиканцев еще одним косвенным доказательством миролюбивых намерений скандинавов.
– Я знаю о святости ваших погребальных даров, – ответил Густав, а затем указал на винную этикетку и хмыкнул: – Традиции!.. А покойного Торвальдсона не оскорбит, что вы нагрузили его ладью не скандинавскими винами, а крупной партией трофейного кагора? Для нас это вино, между прочим, тоже священно, а вы применяете его…
Ларсен недоговорил. Он явно хотел сказать «применяете в языческом ритуале», но воздержался: во-первых, поостерегся в день норманнского траура бросаться такими обвинениями, а во-вторых, вряд ли сегодня Пророк выразит протест из-за использования видаристами кагора для своих обрядов и по этой причине расторгнет перемирие. На этот компромисс Его Наисвятейшество также мог пойти.
Охотник вернул бутылку в ящик и скомандовал сопровождающим, которые помогали ему инспектировать «Хрингхорни», чтобы те закруглялись и шли на берег. Помощники Ларсена, коих было всего двое, уже закончили проверку и теперь совали свои носы в короба с продовольствием и ящики с вином лишь для того, чтобы не стоять столбами в ожидании командира.
Несмотря на то что эйнхерий Лотар был снабжен в последний путь огромным количеством провианта – одного лишь вина, по грубым подсчетам, «Хрингхорни» вез полторы тысячи литров, – обыск открытой деревянной барки не вызвал особых хлопот. Охотники присутствовали при всем процессе погрузки и тщательно обследовали корпус ладьи изнутри и снаружи. А также внимательно исследовали русло и дно Тибра у речных ворот – на всякий случай, дабы получить лишнюю уверенность, что между финальной проверкой и прибытием «Хрингхорни» в Ватикан на борт судна не попадет никакой недозволенный груз.
– Ну так что, Охотник, доволен ты или нет? – повторил свой вопрос Фенрир, когда ступил на берег вслед за группой инспекторов.
– Не знаю, насколько квалифицирован ваш ледсагар в судовождении и способен ли он довести ладью до моря без происшествий, – ответил Кувалда, – но разрешение на отплытие я вам даю. Можете приступать к церемонии. И не забывайте, что, как только мы впустим судно в город и закроем ворота, вы, согласно договору, обязаны будете немедленно удалиться от стен Божественной Цитадели.
– Не волнуйся, – заверил его Горм. – Мы прекрасно помним о договоре. Наш речной флот в Базеле уже готов выдвинуться на север. Однако, пока мы здесь, хочу кое о чем тебя спросить. Это касается Стрелка Хенриксона. Тебе удалось устранить проблему?
– Пока нет, форинг… – По непроницаемому лицу Кувалды нельзя было определить, какие чувства испытывает он в настоящий момент, однако Охотник не сумел скрыть в голосе нотки разочарования и злобы. – Но мы имели возможность убедиться, что Хенриксон действительно в городе. Вчера утром он и его банда осмелились напасть на Главный Магистрат. Были взрывы, стрельба, есть несколько раненых с нашей стороны. Хорошо, что ты предупредил меня, а я – свое командование о появлении Стрелка, иначе мы могли бы счесть этот инцидент вашей провокацией и разорвать перемирие.
– Налет Хенриксона увенчался успехом?
– Это не имеет отношения к делу, форинг. Скажу только, что Стрелку и его людям удалось скрыться и все они до сих пор живы. Но из города им не уйти. Столица блокирована, и не сегодня-завтра всех их схватят. А уж наказание мы для них придумаем.
– Не сомневаюсь, Охотник, – кивнул Горм и откланялся: – Что ж, если ты закончил с проверкой, значит, я иду докладывать моему конунгу, что все готово к траурной церемонии. Прощай.
– Прощай, форинг. И будь спокоен насчет Хенриксона – я лично займусь им…
Сопровождаемый Фенриром и ярлом Маргадом, Вороний Коготь вышел из огромного шатра, где находилось тело его сына, и неторопливым шагом направился к «Хрингхорни». Конунг, форинг и ярл шли по живому коридору из дружинников, столпившихся по обе стороны пути, что вел от шатра до берега Тибра. Горм, взявший на себя обязанности носителя священной секиры, держал перед собой раскрытый футляр со Сверкающим Хьюки. Головы норманнов были не покрыты, и все присутствующие на церемонии сохраняли гробовое молчание. Оружие дружинники держали в руках, направив его стволами в небо.
Следом за конунгом и его сопровождающими шли шесть дренгов. Они несли большой деревянный щит, на котором возлежало тело их форинга. Никаких погребальных нарядов видаристы не признавали: на Лотаре была все та же полевая норманнская форма, разве что совершенно новая. По левую руку от него находился шлем, по правую, оторванную при взрыве и пришитую потом хирургом, – боевой норманнский нож в ножнах. У видаристов было не принято гримировать покойников, получивших перед смертью увечья, поэтому лицо Торвальдсона на четвертые сутки после гибели выглядело довольно жутко. Впрочем, так могли подумать только ватиканские наблюдатели, которым дозволили находиться неподалеку от причала. Но для норманнов все выглядело вполне пристойно – им порой приходилось провожать к траурным ладьям куда более обезображенных эйнхериев.
Замыкал процессию пожилой дружинник по имени Сэминг. Сегодня он служил в обозе у конунга, а в Скандинавии принадлежал к его дворцовой прислуге. Сэминг был единственным, кто не снял головного убора, но никто, даже сам Вороний Коготь, не смел потребовать у этого человека обнажить голову. Да и шлем, что был надет на Сэминге, разительно отличался от традиционного скандинавского боевого шлема. Изготовленный из белой кожи и украшенный древними орнаментами, этот шлем являлся главным отличительным знаком человека, избравшего для себя судьбу ледсагара.
Ледсагар имел при себе из оружия только традиционный нож, а в руках идущий на добровольную смерть держал незажженный факел. Лицо ледсагара превратилось в каменную маску, но во взгляде светилась гордость. Фенрир не солгал тогда Охотнику: Сэминг действительно был избран из нескольких кандидатов. Конунг сам отобрал ледсагара для сына, оказав честь слуге, который всю свою жизнь верой и правдой служил Грингсону и отправился с ним в поход, даже будучи пожилым и больным.
Процессия ступила на сходни, спущенные с борта «Хрингхорни». Сохраняя скорбное молчание, дружинники расформировали живой коридор и подтянулись к причалу, окружив его плотной толпой. Для Охотников подобное отсутствие строевой дисциплины выглядело непривычно, но они были в курсе, что в скандинавских дружинах строевая подготовка не проводится. Норманны не тратили времени на топтание по плацу, считая такую муштру совершенно бессмысленной, как парады и прочие показные мероприятия. Все военные традиции видаристов были скупы и необременительны. Даже их устав никогда не был напечатан на бумаге, поскольку являлся предельно лаконичным. Любой дренг, перед тем как вступить в дружину, уже знал свои права и обязанности назубок. Как и то, что его ждет в случае нарушения клятвы норманнского боевого братства.
Дренги внесли щит с телом Лотара на ладью и установили его на заранее подготовленный деревянный помост на носу «Хрингхорни». Под помостом были аккуратно уложены деревянные поленья и сухой хворост. Возле мачты стояли две канистры с бензином. Проводить обряд кремации, а также самосожжения ледсагар собирался уже в море, куда ладья должна была добраться как раз к закату.
Исполнив свои обязанности, дренги покинули корабль и встали неподалеку от сходен. На ладье остались только Торвальд, Горм, Маргад и Сэминг. Ледсагар воткнул факел в специальную подставку, после чего смиренно встал у изголовья ложа покойного.
Первым к Сэмингу приблизился Вороний Коготь. Положив руку на плечо старика-провожатого, конунг негромко произнес короткое напутствие, после чего отступил на шаг и поклонился ледсагару в пояс – честь, которой простые смертные никогда не удостаиваются. Сразу же вслед за Торвальдом в поклоне склонились Фенрир, ярл и все до единого стоявшие на берегу дружинники.
Охотники, естественно, кланяться не стали, но торжественностью момента прониклись: замерли без движения и опустили взгляды, будто присутствовали на похоронах кого-то из собратьев по оружию. Какие бы чувства ни испытывали Ларсен и прочие члены его делегации к норманнам, законы служебной этики обязывали Охотников уважать традиции врага во время перемирия.
Поклонившись Сэмингу, Торвальд напоследок крепко обнял его, после чего развернулся и, не оборачиваясь, сошел на берег. Горм и Маргад попрощались с ледсагаром таким же братским способом и спустились по сходням за конунгом. Дренги незамедлительно убрали трап и отшвартовали «Хрингхорни». Пока они занимались этим, Сэминг проследовал на корму, запустил двигатель и встал у штурвала, приготовившись к своей священной вахте. Ледсагар уже не смотрел на столпившихся у причала братьев – взгляд старика был устремлен только вперед…
– Прощай, Лотар! Прощай, Сэминг! Свидимся в Валгалле! – громко произнес Вороний Коготь, нарушая гробовую тишину, после чего вытащил револьвер из кобуры и отсалютовал, несколько раз выстрелив в воздух.