– Они все еще там, ищут, мистер Сперри, и мистер Моррисон, и еще много народу. Я видела, как они после ужина пошли в лес. С фонарями.
С минуту мы обе молчим. Я поворачиваюсь на бок, сую руку под подушку. Нащупываю письма.
– Ада?
– М-м?
– Если ты кому-то что-то пообещала, надо непременно сдержать слово?
– Мама говорит, непременно.
– Даже если тот, кому ты пообещала, умер?
– Тем более. Мой дядя Эд перед смертью взял с тети Мэй слово, что она не снимет его портрет со стены, даже если выйдет снова замуж. Она таки вышла замуж, и дядя Лаймен, ее новый муж, сердился, что Эд вроде как следит за каждым его шагом. Но Мэй не могла нарушить слово. Тогда Лаймен купил кусок черной ткани и заклеил фото Эда. Наподобие шторы такой глухой. Мэй думает, тут ничего плохого нет, ведь про штору Эд не поминал. Но слово, которое дал покойнику, нарушать нельзя, а то покойник будет тебе являться, и преследовать, и мучить. А ты почему спрашиваешь?
Ада таращится на меня огромными темными глазами, и вдруг в этой раскаленной комнате мне делается холодно. Я перекатываюсь на спину и, уставившись в потолок, бормочу:
– Просто так.
Урия Хеттеянин, мускусная черепаха, бородавочник
Таким запыленным, каким оказался Иоанн Креститель, человеку не полагается быть. Даже тому, кто всю жизнь блуждал в пустыне.
– Мэтти, аккуратнее с ними! Ты же знаешь, как я берегу эти фигурки!
– Да, тетя Джози, – ответила я, осторожно обтирая фарфоровую голову Иоанна.
– Начинай с верхней полки и двигайся последовательно вниз. Таким образом ты…
– …не будешь сыпать пыль на уже вытертые фигурки.
– Бойкий язычок молодой леди не впрок.
– Да, тетя Джози, – покорно повторила я. Не хотела прогневить тетю. Уж во всяком случае, не в этот раз. Пусть она будет в наилучшем настроении, ведь я наконец придумала способ попасть в Барнард – такой, что не понадобится ни согласие папы, ни работа в «Гленморе».
У тети Джозефины были деньги. И даже немало. Ее муж, мой дядя Вернон, получал хороший доход от лесопилок. Может быть, ну может же быть, думала я, она одолжит мне самую чуточку.
Я прибирала тетин дом, как всегда в среду после школы. А она сидела в кресле у окна и следила за моей работой, как всегда в среду после школы. Дядя с тетей живут в лучшем доме в Инлете – в трехэтажном обшитом доской особняке, выкрашенном золотом с темно-зеленой каймой. Детей у них нет, зато фарфоровых статуэток тетя собрала без малого двести. Она говорит, ревматизм не позволяет ей ничего делать, а то кости сразу сильно разболятся. Папа говорит, у него кости тоже бы ныли, если бы таскали на себе столько сала. Тетя – крупная женщина, это да.
Папе тетя Джози не нравится, он не хотел, чтобы я убирала у нее. Говорил, я же не рабыня – забавно слышать такое от него, – но тут уж ни он, ни я ничего не могли изменить. Я начала помогать тете, чтобы порадовать маму – Джози хворала и мама за нее беспокоилась, – и было бы неправильно все бросить только потому, что мама умерла. Я знала, мама бы не хотела, чтобы я так поступила.
И папа тете Джози не нравится. Она всегда считала, что для мамы он недостаточно хорош. Джози и мама выросли в большом доме в Олд-Фордже. Джози вышла замуж за богача и считала, что мама тоже должна была выйти замуж за богача. Считала, что мама слишком утонченная для деревенской жизни, и часто ей это говорила. Однажды они поссорились из-за этого, когда мама ждала Бет. Они сидели на кухне у Джози, пили чай, а я была в гостиной. Мне полагалось вытирать там пыль, а я вместо этого подслушивала.
– Такая огромная ферма… столько работы, Эллен, – говорила тетя. – Семеро детей… троих схоронила, потому что они были слишком слабенькие, потому что ты была слишком слабенькая, – и теперь еще один. О чем ты только думаешь? Ты же не рождена надрываться, словно батрачка, сама знаешь. Ты погубишь свое здоровье.
– И что ты предлагаешь мне делать, Джози?
– Отказывай ему, бога ради. Как он смеет тебя принуждать!
Долгое, ледяное молчание. А потом мама сказала:
– Он меня вовсе не принуждает.
И я чуть не получила по голове дверью – с такой силой мама ее распахнула, ворвалась в гостиную и увела меня домой, хотя я еще не всю пыль вытерла. После этого они несколько недель не разговаривали друг с другом, а когда наконец помирились, тетя больше не смела заговаривать о моем папе.
Тетя бывала невыносима, и порой я на нее сердилась, но чаще – жалела. Она думала, главное в жизни – фигурки на полке, белый сахар в чае и чтоб нижнее белье было обшито кружевом; но это потому что они с дядей Верноном не спали в одной комнате, как спали мои родители, и дядя Вернон не целовал ее украдкой в губы, когда думал, что никто не видит, не пел ей песен, от которых у нее слезы выступили бы на глазах, – например, о мисс Кларе Вернер и ее верном возлюбленном Монро: он был плотогоном и погиб, расчищая затор на реке.
Я поставила Иоанна Крестителя на место и взяла Христа в Гефсиманском саду. Эта фигурка похуже качеством. У Иисуса странное выражение лица и зеленоватый оттенок кожи. Больше похож на человека с резями в желудке, чем на того, кого вот-вот распнут. Я крепко сжала его в руках, чтобы он обратил на меня внимание, и быстро помолилась: хоть бы тетя оказалась сговорчивой.
Полируя фигурку, я удивлялась, зачем коллекционировать такую ерунду. Насколько же лучше собирать слова. Места не занимают, пыль с них вытирать не приходится. Хотя, по правде сказать, со словом дня мне как раз не повезло. Сначала вышло Урия Хеттеянин, потом мускусная черепаха и, наконец, бородавочник. На том я захлопнула книгу: все без толку.
После Иисуса – Библия, название выложено настоящим четырнадцатикаратным золотом. Я взяла ее в руки и как раз хотела рассказать тете про Барнард и попросить денег, но тут она заговорила первая:
– Не нажимай слишком сильно, а то золото сотрешь.
– Да, тетя Джози.
– Ты читаешь Библию, Мэтти?
– Иногда.
– Надо больше времени уделять чтению Священного Писания и меньше – всем этим романам. Что ты ответишь Господу на Страшном суде, когда он спросит тебя, почему ты не читала Библию? А?
Я скажу Ему, что Его секретарям следовало бы поучиться писать, сказала я. Про себя. А то сплошные «породил» да «поразил». И сюжета нет. Некоторые истории хороши – про то, как Чермное море расступилось перед Моисеем, про Иова, про Ноев ковчег, – но тому, кто их писал, кто бы это ни был, не мешало бы еще над ними потрудиться. Например, я бы хотела знать, что миссис Иов думала о Боге, который из-за дурацкого пари уничтожил всю ее семью. Или как чувствовала себя миссис Ной, когда ее сыновья были с ней в ковчеге, в безопасности, а все остальные дети тонули. Или как Мария выдержала, когда римляне пробили гвоздями ладони ее родного мальчика. Я понимаю, писали все это пророки, святые и так далее, но в классе у мисс Уилкокс эти звания им бы не помогли. Она бы им все равно двойку влепила.
Я отложила Библию и принялась за Семь смертных грехов – Гордыню, Зависть, Гнев, Похоть, Обжорство, Лень и Алчность. Пришлось встать на табуретку, чтобы до них добраться: они стояли на полке над одним из двух окон гостиной.
– Вон Маргарет Пруйн, – сказала тетя, глядя в окно на ту сторону улицы, на дом доктора Уоллеса. – Второй раз за неделю идет к врачу. Она не говорит, что с ней, но я и так вижу. Тощая, как палка. И лицо стало словно восковое. Рак груди. Я уж знаю. В точности как у твоей мамы, упокой ее Боже. – Вздох, всхлип, тетя Джози промокнула глаза платочком. – Бедная моя Эллен, – проныла она.
Я уже привыкла к таким сценам. У тети мало развлечений, и она долго цепляется за одну тему.
– Смотрите, тетя Джози, – сказала я, указывая на дом доктора. – Вот и миссис Хауард туда же идет. А с ней-то что?
Тетя трубно высморкалась, прокашлялась и снова отодвинула край занавески.
– Ишиас, – сказала она, заметно приободрившись. – Нерв в спине защемило. Она мне говорила, болит, хоть на стенку лезь.
Тетя Джози любит поговорить о болезнях. Часами рассуждает о признаках и симптомах и в своем кругу считается авторитетом по катару, геморрою, опоясывающему лишаю, выпадению матки, грыжам и парше.
– А вот Альма возвращается домой, – сказала она, изгибая под странным углом шею. Альма Макинтайр – почтальонша и добрая приятельница тети. – С кем это она, Мэтти? Кто с ней сейчас разговаривает? Она ему что-то дает.
Я выглянула в окно.
– Это мистер Сэттерли, – сказала я. – Она отдала ему конверт.
– Вот как? Интересно, что в нем. – Тетя постучала по стеклу, пытаясь привлечь внимание миссис Макинтайр или мистера Сэттерли, но те не оборачивались. – Арн два раза на той неделе наведывался к Хаббардам. Тебе что-нибудь известно об этом, Мэтти?
– Нет, мэм.
– Узнаешь – не забудь мне рассказать.
– Да, мэм, – смиренно ответила я, все еще надеясь на паузу, чтобы высказать свою просьбу, но тетя не унималась.
– Вот идет Эмили Уилкокс, – продолжала она, следя взглядом за моей учительницей. – Много о себе понимает, скажу я вам. Так она никогда замуж не выйдет. Шибко умные никому не нужны!
Наверное, тетя Джози тоже читает Мильтона, подумала я. Он говорит то же самое, только более цветистым языком.
– Знаешь, Мэтти, я уверена, что Эмили Уилкокс – из Иверсонов Уилкоксов, которые живут в Нью-Йорке, но странность в том, что в этой семье три дочери, две замужем и одна старая дева. Так говорит Альма, а ей ли не знать, ее брат работал сторожем в «Сагаморе», а Уилкоксы проводили там лето, – но старую деву зовут Аннабель. Эмили Уилкокс тоже мисс – Альма говорит, в обратном адресе на ее письмах всегда значится мисс Уилкокс. К тому же она учительница. Она и должна быть мисс, раз она работает в школе. Она получает письма от миссис Эдуард Мейхью – Альма уверена, что это Шарлотта, третья сестра, и она точно замужем, – но если не замужем только одна из трех, почему же их две