– Ох, Джози, какой ужас! Что же будет с детьми?
– Наверное, совет округа их заберет.
– Бедняжки!
– Я твердо намерена выяснить, кто за этим стоит, Альма.
– Но как выяснить?
– Спрошу Арна Сэттерли.
– Нельзя! Он сразу поймет, что мы вскрыли письмо.
– Ладно, подожду несколько дней, пока Эмми сама вскроет письмо и пустится рассказывать всей округе про свою беду. Но выяснить это я выясню, Альма. Помяни мое слово.
Услышанного было достаточно. Я слезла с табуретки и отволокла ее обратно к камину. Каминная полочка вся была уставлена статуэтками, а в самом центре красовались часы из золоченой бронзы. Я принялась их яростно драить, потому что была вне себя от гнева.
Где же Эмми взять такие деньги? – думала я. Ответ прост: негде ей их взять. Любой из соседей дал бы ей в долг, но все такие же бедняки. Деньги есть у тети Джози – двенадцать долларов семьдесят центов и еще много сверх того. И если бы она действительно беспокоилась об Эмми Хаббард и ее детях, то дала бы ей эти деньги. И мне тоже помогла бы уехать в Нью-Йорк, если б по-настоящему заботилась обо мне. Вот только заботилась она лишь о своих дурацких фигурках.
Эмми лишится земли и дома, совет округа заберет ее детей. Мне невыносима была мысль о том, что братьев и сестер разлучат, отправят жить к чужим людям. Особенно жалко маленького Люциуса, он же совсем кроха.
Опять жестокость и безнадежность. Я была уже по горло сыта жестокостью и безнадежностью.
Я закончила полировать часы и взялась за соседнюю с ними фигурку. Это был ангел с надписью на плаще: «Всемогущий Боже, даруй нам безмятежность, чтобы принять то, что невозможно изменить, мужество изменить то, что следует изменить, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».
А если я не могу? Ни изменить не могу то, что происходит, ни смириться с этим?
Я покрепче ухватила ангела за голову и отломила ее. Потом обломала ему крылья – одно, другое. Потом руки. А потом спросила его, как он себя чувствует, сохраняет ли безмятежность. И сунула обломки в карман.
Это помогло мне выпустить гнев. Отчасти. А что осталось, пришлось проглотить.
Предзнаменовáние
– Можно прогуляться в Инлет и заглянуть в витрины О’Хары, – предложила Ада Бушар. – Они только что получили премилые летние ткани.
– Или сходим на Большое Лосиное озеро, – сказала Эбби.
– Или на озеро Дартс, – сказала Джейн Майли.
– Мы могли бы навестить Минни Компё и посмотреть на малышей, – сказала Фрэнсис Хилл.
– Или устроиться под соснами и почитать, – сказала я.
– Почитать? В такой день? Тебе голову пора проверить, Мэтти, – возмутилась Фрэн. – Давайте тянуть соломинку. Кто вытащит короткую, тот решает, чем займемся.
Мы все собрались в конце Ункас-роуд. Хотели прогуляться, только еще не выбрали куда. Славный, теплый весенний день, суббота после обеда. Нам всем удалось увернуться от работы по дому, от родителей, от младших сестер и братьев, мы хотели пару часов поболтать, посмеяться, побыть вне четырех стен.
Фрэн отломила несколько веточек от куста, одну сделала короче. Мы собрались тянуть, но тут мой выбор внезапно был сделан за меня: рядом остановилась повозка, запряженная двумя гнедыми.
– Надо же, Ройал Лумис! Что тебя к нам привело? – спросила Фрэн.
Они с Ройалом – двоюродные, хотя внешне совсем не похожи. У Фрэн волосы курчавые, рыжие, как морковка, и глаза цвета патоки. И она крошечная, как динамитный патрон. И взрывается, как динамитный патрон.
Я заметила, как Ада заправляет за ухо непослушную прядь, а Джейн покусывает губы, чтобы к ним прилила кровь и они сделались красными.
Ройал пожал плечами.
– Отправился покататься и доехал досюда, – сказал он.
– Решил полюбоваться озером? – поддразнила Фрэн.
– Типа того.
– Как романтично.
– Тебе нечем заняться, Фрэн? Детей пугать, котят топить?
– Что ж, я в состоянии сообразить, ежели я кому помешала.
– Не похоже. Слышь, Мэтт, ты как насчет прокатиться?
Я чуть в обморок не упала.
– Я? – сказала я, заслоняя глаза ладонью, чтобы вглядеться в него против солнца.
– Залазь давай.
Я в нерешительности оглянулась на подруг – как правильно поступить? Фрэн подмигнула мне.
– Вперед! – шепнула она.
Джейн разглядывала меня так, словно видела впервые.
– Ну… Ладно, хорошо, – сказала я, забираясь в повозку.
Ройал щелкнул поводьями, едва я успела усесться. Джейн наклонилась к Аде и что-то шепнула ей на ухо. Я поняла, что подруги будут сплетничать на мой счет весь день, а то и всю следующую неделю. Странное было ощущение – тревога, и страх, и восторг, все вместе. Востревострах?
Пока мы ехали на запад к началу Большой Лосиной дороги, Ройал в основном помалкивал. И я тоже. Все пыталась сообразить, что же означает его внезапное появление.
– Поедем к «Хигби»? – предложил он наконец. – У меня там приятель есть среди лодочников. Как раз готовят суденышки к сезону. Даст нам покататься задаром.
– Хорошо, – сказала я, думая, до чего все это странно. Будь на моем месте другая девушка, я бы предположила, что Ройал за ней ухлестывает, но это всего лишь я, а про себя-то я понимаю, что к чему. Тут мне в голову пришла другая мысль. – Ройал, только не вздумай меня снова поцеловать или… или еще что-нибудь. Я не позволю, – предупредила я.
Он глянул на меня искоса.
– Ладно, Мэтт, не стану, пока сама не захочешь.
– Не захочу. И не передумаю, ясно? – сказала я.
Я тебе не кукла для тренировки, бурчала я про себя. Нечего отрабатывать на мне приемчики перед тем, как отправиться к Марте Миллер.
– Слышь, Мэтт? А на лодочке-то покатаемся?
– Я не против.
– По рукам.
Добравшись до «Хигби», Ройал распряг свою пару гнедых и пустил их в загон. Его приятель предложил нам выбрать ялик, а потом Ройал выгреб на середину Большого Лосиного озера, и при этом не делал никаких глупостей и не показушничал, то есть не вставал в лодке во весь рост, например, и я сидела к нему лицом, и от великолепия весеннего дня в Северных Лесах у меня прямо-таки захватывало дыхание. Когда Ройал утомился грести, мы просто дрейфовали под свисавшим с берега болиголовом. Говорил Ройал мало, но указал на семейство уток, на парочку крохалей и на голубую цаплю. Он следил взглядом за взлетающей цаплей, ни на миг не отрывался от нее, а я следила за ним и гадала, уж не ошибалась ли я на его счет. Я всегда считала Ройала не слишком восприимчивым, но, может быть, его восприимчивость была иного рода. Может быть, он ценил не слова, а темную красоту озера или внушающее трепет великолепие леса. Может быть, за его молчаливостью скрывалась глубокая и бурная душа.
Это была странная мысль, и вскоре сам Ройал избавил меня от такого заблуждения.
– Прошлой ночью всех цыплят моих сожрал скунс, – сообщил он. – Кишки да перья по всему двору. Мои собственные цыплята это были – хотел вырастить их и продать осенью.
– Очень жаль, что так вышло, Ройал.
Он вздохнул:
– Хотя бы кура у меня уцелела. Она еще будет нестись, а если не станет, тогда откормится и разжиреет, как надоть. Вкусная станет.
– Ну конечно, так и оно и будет.
– Но деньги мне пригодились бы, как ни крути. Я коплю, хочу отложить к той поре, когда отделюсь от отца.
– Вот как? И чем тогда займешься?
– Хозяйством. Земля в наших местах дорожает. Чтоб начать свое дело, человеку требуется поднакопить деньжат. Я бы охотно молочную ферму завел. Может, даже сыроварню. Сыр – он вполне прокормить может. Он же долго лежит.
Помолчав несколько мгновений, он добавил:
– Мне сколько земли ни дай, все мало будет, Мэтт. Только под молочное стадо я бы взял пятьдесят акров. И еще пятьдесят овцам. Двадцать под кукурузу, двадцать под картошку, двадцать на плодовый сад. Да я бы мог все дачи на озере снабжать ягодами все лето напролет.
– Ты бы мог, – подхватила я, окуная руку в озеро. Потом я стряхнула с руки воду и прикрыла козырьком глаза, чтобы лучше видеть Ройала. Он подался вперед, руки скрестил на коленях. Его лицо было повернуто в профиль, но потом он обернулся ко мне и улыбнулся, и у меня перехватило дыхание, и я захотела узнать, каково это – быть красавицей.
– Ты по ягоды ходишь, Мэтт? Я люблю собирать их вечером, когда попрохладнее и кузнечики принимаются стрекотать. Замечала, как здорово все пахнет в эту пору? Я слежу, как поспевает земляника. Уже недолго ждать. Клубника, что я пару лет назад посадил, созреет только к концу июня. В прошлом году целые тонны собирал. Папа брал ее продавать заодно с молоком. Стряпуха в «Дартс» сказала, слаще этой ей никогда не попадалось. Сколько денег заработаю на ягодах в нынешнем году – все потрачу на цыплят, накуплю побольше. Это ж, считай, дармовые деньги, которые за ягоды. Делов-то – собирай себе на свежем воздухе, в поле, перед закатом…
Ройал Лумис болтал без умолку. За все годы, что мы были знакомы, я никогда не слыхала от него столько слов подряд. Наверное, не на те темы с ним говорила. А вот разговори его насчет земли и хозяйства – и он чуть ли не в поэзию ударится. Впервые я видела ясно, что творится в его душе. И хотела знать, пожелает ли он когда-нибудь заглянуть настолько глубоко в мою душу, чтобы выяснить, что делается в ней.
Когда он наговорился про цыплят, сыр и ягоды, настал мой черед. Я рассказала про экзамены и какие оценки я получила – но ему было скучно. Стала рассказывать про книгу, которую в то время читала, – опять ему скучно. Тогда я заговорила о Барнарде. О том, что, хотя тетя не одолжит мне денег, а дядя нарушил слово, которое мне дал, и я уже понимаю, что поехать не смогу, – я все-таки мечтаю поехать.
– Так ты едешь? – перебил он меня.
– Я бы хотела…
– Но зачем? На что тебе? Ехать в этот Нью-Йорк, чтобы там книги читать?
– Там я, может быть, научилась бы сама их писать. Я же тебе объясняла, Ройал, – сказала я, и мне вдруг очень захотелось, чтобы он меня понял. Ужасно, отчаянно захотелось. А он и не слушал – знай твердил свое.