– …оно, ясное дело, дороже, потому что это совсем новый сорт и гибрид и все такое, но Том говорит, оно окупится. И опять же на удобрения тратишь меньше, и…
Почему Эмили Дикинсон не уехала из отцовского дома? Почему не вышла замуж? – думала я. Мисс Уилкокс дала мне с собой в «Гленмор» еще одну книгу стихов – «Апрельские сумерки» мисс Уиллы Кэсер. И еще роман «Страна островерхих елей» мисс Сары Орн Джуитт. Почему не вышла замуж Джейн Остен? А Эмили Бронте? А Луиза Мэй Олкотт? Не потому ли, что никому не нужны книжные черви, как говорит тетя Джози? Правда, Мэри Шелли вышла замуж, и Эдит Уортон тоже, но мисс Уилкокс сказала, что оба союза были несчастными. Наконец, сама мисс Уилкокс с этим ее тонкогубым тираном-мужем…
– …сажать-то уж поздно, но па велел все равно купить полфунта, посадить и поглядеть, как оно будет. Тпру! Тпру, сказал! – прикрикнул Ройал, останавливая лошадей перед дорожкой, ведущей к дому Минни. – Мэтт, я тебя тут высажу. Джимова дорожка больно узка для этой колымаги. Вернусь за тобой через пару часов. Можем съездить глянуть землю Дэна и Белинды. Сорок акров! Только что купили у Клайда Уэллса. Это ейный отец им деньжат подбросил.
Ее отец, Ройал, ее, подумала я.
– Хорошо, – сказала я и осторожно спрыгнула с повозки, стараясь не измять букетик, который собрала для Минни.
Он развернул лошадей, не переставая говорить:
– Уэллс, ясное дело, цену заломил ого-го, но все ж – сорок акров!
– Ройал! – внезапно вырвалось у меня. Слишком громко.
– А?
– Ничего, я только… ты не забудь. Не забудь за мной заехать.
Он сдвинул брови:
– Я ж сказал: через два часа буду. Ты что, не слышала?
Я покивала. Я слышала тебя, Ройал, думала я, но я тебе не верю. Я просто до сих пор не могу поверить во все это. Ни в катание на лодке по Большому Лосиному озеру. Ни в прогулки и поездки, которые были после. Ни в обещанное кольцо. Ты забудешь обо мне, и мне придется шагать пешком домой от Минни, и по дороге я увижу, как ты катаешь Марту Миллер, и ты посмотришь прямо сквозь меня, и я проснусь и пойму, что это был всего лишь сон. Пожалуйста, вернись за мной, попросила я мысленно, глядя ему вслед. Пожалуйста, повези меня кататься. Потому что мне нравится, как все на нас смотрят, когда мы проезжаем мимо. И мне нравится сидеть рядом с тобой в повозке, когда твое бедро прижато к моему. И я даже не против выслушивать все подробности о свойствах гибридных семян, потому что я хочу, чтобы ты прикасался ко мне и целовал меня, несмотря на то что я некрасивая и книжный червь. Или как раз именно поэтому.
Повозка скрылась за поворотом, а я повернулась и пошла вверх по дороге к дому Минни. По пути я помахала работникам. Они повалили несколько деревьев и теперь строили ограду вокруг Джимовой земли. Поблизости паслась корова Колючка. Она была огромная – должна была со дня на день отелиться. Чреватая – мое слово дня. Первоначально оно означало «беременная», а теперь можно сказать, к примеру, «чреватый неприятностями» или «чреватый последствиями». Сначала оно показалось мне странным и необычным, но потом я прочла, что это от слова «чрево», то есть живот. Глядя на гигантское брюхо Колючки, я подумала, что «чреватая» – очень подходящее слово.
Я понюхала цветы, которые собрала для Минни. Мне очень хотелось, чтобы они ей понравились. Мы не виделись уже несколько недель, и мне так много нужно было ей рассказать. Когда я была у нее в прошлый раз, я только-только получила письмо из Барнарда, но так и не смогла сообщить ей об этом, потому что это оказался тот самый день, когда она родила близнецов. А потом я была занята на ферме и в библиотеке мисс Уилкокс, а потом уехала в «Гленмор», и теперь мне казалось, что я не видела Минни лет сто, не меньше. Мне по-прежнему хотелось рассказать ей о письме, пусть даже я и знала, что не поеду. И еще о Ройале и о кольце, которое он собрался мне подарить. Я надеялась: вдруг Минни поможет мне придумать, как бы так выйти замуж за Ройала, но все равно стать писательницей, два в одном – как те хитро устроенные пальто из каталога «Сирз и Робак»: вывернешь его наизнанку, и вот ты уже в совсем другом наряде.
Как раз когда я подошла к крыльцу, дверь распахнулась. Джим хмуро кивнул мне на ходу, затолкал в рот остатки сэндвича и сбежал по ступенькам, спеша присоединиться к своим работникам.
– Минни? – окликнула я, входя в дом. В нос ударил скверный запах разлагающихся объедков и грязных подгузников.
– Мэтт, это ты? – спросил усталый голос.
Минни сидела на кровати, кормя грудью близнецов. Я с трудом ее узнала – до того она похудела и осунулась. Светлые волосы свисали нечесаными сальными прядями, платье было в пятнах. Близнецы жадно присосались к груди, издавая звуки, похожие на хрюканье. Взгляд Минни заметался по комнате. На лице ее ясно читались тревога и стыд.
– Здравствуй. Это тебе, – сказала я, протягивая цветы.
– Какие красивые. Спасибо, Мэтти. Можешь их куда-нибудь поставить?
Я пошла искать стакан или банку и только тут заметила, до чего же грязно в доме. Все столы и рабочие поверхности заставлены заскорузлыми тарелками и стаканами, раковина завалена ложками и вилками, на плите немытые кастрюли, а пол как будто годами не подметали.
– Прошу прощения за все это, – сказала Минни. – Джим нанял четырех помощников на целую неделю. Едва успею приготовить завтрак, как уже пора варить обед. Дети тоже все время голодны. Можешь подержать их минутку? Сделаю нам с тобой чаю.
Она передала мне одного младенца. Отрывая его от распухшей, в голубых жилках, груди, она зажмурилась от боли. Сосок и то, что вокруг, были лилово-синими, из трещинки сочилась кровь. Минни перехватила мой взгляд и прикрылась. Потом передала мне второго ребенка – и не прошло пары секунд, как оба отчаянно завопили, дрыгаясь и извиваясь. Крошечные личики были сморщены, розовые ротики разинуты – ни дать ни взять орущие птенцы. Их пеленки промокли насквозь. Щеки покрывала сыпь, головы – корка. От детей несло молоком и мочой. Я пыталась их успокоить и одновременно старалась сделать так, чтобы пеленки не промочили мне юбку, и потому не сразу заметила, что передо мной, уперев руки в бока и стиснув кулаки, стоит Минни.
– Отдай! Отдай их мне! Не смотри на них так! Не смей так на них смотреть! И на меня не смотри! Пошла прочь! Выметайся отсюда!
– Мин… я не… прости! Я не то… я не хотела…
Но было слишком поздно. У Минни началась истерика. Она вырвала у меня малышей, прижала к себе и зарыдала.
– Ты их ненавидишь, скажи, Мэтти? Да? Ненавидишь?
– Минни! Что ты говоришь?!
– Ненавидишь, я знаю! Я и сама их ненавижу. Иногда. Честное слово, – крик перешел в шепот. В ее глазах стояла му́ка.
– Не смей так говорить! Это неправда.
– Нет, это правда. Не надо было их рожать. Не надо было выходить замуж.
Младенцы бились в ее руках и оглушительно орали. Она села на кровать, расстегнула блузку, дети впились в грудь, лицо Минни исказилось от боли. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Из-под ее светлых ресниц катились слезы, и я вдруг вспомнила историю, которую рассказал мне однажды Лоутон, вернувшись из леса, где вместе с Луи Сеймуром проверял капканы. В один из стальных капканов Луи попалась медведица. Медведица-мать, у которой было двое медвежат. Капкан раздробил ей переднюю лапу. К тому времени как Луи с Лоутоном подошли к ней, она уже обезумела от ужаса и боли. Она лежала на боку и выла. А другого бока у нее не было. Ни меха, ни мяса, только жуткое месиво из крови и костей. Оголодавшие, осатаневшие медвежата сгрызли материнскую плоть.
– Ты просто устала, Мин, – сказала я, гладя ее по руке. – Очень устала, вот и все.
Она открыла глаза.
– Не знаю, Мэтт. Все казалось таким чудесным, когда мы встречались и когда только-только поженились… а теперь уже нет. Джим как с цепи сорвался, не дает мне покоя…
– Он, наверное, тоже измучен. Это же тяжкий труд – расчистить…
– Мэтти, ну не будь такой дурочкой! Я имею в виду – не дает мне покоя в постели. Но я не могу, Мэтти. У меня все болит там, внизу. И я не вынесу еще одного ребенка. Сразу после близнецов. Я не смогу еще раз через все это пройти. Миссис Криго сказала, что если кормить грудью, то не зачнешь, но кормить – это так больно, Мэтт, мне порой кажется, я с ума сойду от боли. Прости меня, Мэтт… Прости, что я на тебя накричала. Я рада, что ты пришла… Я совсем не собиралась все это на тебя вываливать… Но я так устала…
– Знаю, вижу. Полежи, отдохни минутку. Я сделаю чай.
Не прошло и двух минут, как Минни уснула, и малыши вместе с ней. А я взялась за работу. Я вскипятила воды и перемыла все кастрюли, сковородки и тарелки. Потом вскипятила еще воды и замочила перепачканные кухонные полотенца и фартуки. Потом наполнила водой большой черный котел, забросила в него грязные пеленки – они обнаружились там же, в кухне, полное ведерко, – и поставила на огонь на заднем дворе. Закипит не скоро, но, по крайней мере, Минни не придется самой таскать воду. Затем я подмела в кухне и оттерла стол. А потом еще и накрыла, подумав, что мужчины скоро придут ужинать, и поставила в центр стола свой букет. Когда я все закончила, дом стал выглядеть и пахнуть гораздо лучше, а я – гораздо хуже. И тут снизу, от начала подъездной дорожки, донесся стук колес. Я выглянула в окно и увидела Ройала. Вот и он. Сейчас говорит с Джимом, но еще минута – и позовет меня. А я так не успела рассказать о нем Минни.
Пока я торопливо приглаживала волосы, меня осенило: черт побери, да эта хитрюга Эмили Дикинсон – настоящий гений!
Засесть в отцовском доме, не выходить замуж, сделаться отшельницей – все это казалось мне поражением, отказом от борьбы; но чем больше я об этом думала, тем больше мне казалось, что в этом отказе и состояла ее борьба. Теперь, хорошо зная ее стихи, я не могла не заподозрить, что в ее поведении скрывался тайный умысел. Да, наверное, временами ей бывало одиноко, а отец давил на нее, затюкивал и подчинял своей воле, но я готова поспорить: в полночь, когда гасили свечи и отец укладывался спать, она съезжала по перилам и качалась на люстре, как на качелях. Готова поспорить, у нее голова кружилась от свободы.