– Итак, – сказал наконец полковник, открыв глаза, – все очень интересно. И твоя, Бастель, догадка про «клемансины»…
Он бросил взгляд на окно, едва заметно напрягся, и шторы, звякнув кольцами, схлопнулись, обрезая дневной свет.
– Так безопаснее, – пояснил он и продолжил: – Если позволишь, я выскажу ряд предположений. Ты, если не согласен, возражай.
Я кивнул.
– Первое, – Огюм Терст задумчиво качнул головой, – мое начальное предположение о заговоре стоит признать неверным. Заговор конечной целью имеет узурпацию власти участниками заговора. Или одним из участников. В нашем случае – одной из семи семей. Просто потому, что другой значимой силы в пределах империи нет. Так вот, все фамилии можно совершенно определенно исключить.
– А Гебриз? – спросил я.
– Маловероятно. Очень. О нем позже. Также совершенно невозможно представить координатором заговора внешнюю силу. Увы, даже орден Мефисто, пусть и успешно действующий в западных странах, для империи в нынешнем ее состоянии угрозы не представляет. Здесь ситуацию контролируем и мы, и военное министерство. И попытки расшатать приграничные волости легко прерывались совсем невысокой кровью. И в Вильнов, и в Закарпатье, и в последнее время в Полонии. Ваша знакомая Ольга-Татьяна, а на самом деле Диана Зоэль – агент хоть и хороший, но давно известный, мягко наблюдаемый. Впрочем, да, не без сюрпризов девушка. И действительно из пансиона.
Полковник двинул губами и снова посерьезнел:
– Коротко по семьям. Комбинации с гибелью собственной крови не рассматриваем, согласен?
– Да, – сказал я.
– Четыре удачных покушения, два неудачных. Страх государя императора почуял даже ты. В остальных семьях тоже умеют складывать… и бояться. Ты не удивлен многочисленности съехавшихся в ваше поместье?
– Удивлен.
– Они все ищут защиты.
– У Кольваро?
– Чистота крови, чистота помыслов. Ящерка-охранитель. Бастель, даже император назначил тебя не из мимолетной прихоти.
Я приподнялся:
– Вы знали?
– Предполагал.
За окном потемнело: солнце, наверное, зашло за облако, и комната погрузилась в сумрак. Лицо Огюма Терста потеряло черты. Смотри в божка, вглядывайся, улыбается – нет?
Меня так и подмывало спросить: «После дуэли предполагали, да?»
– Против заговора работает еще и то, что с «пустой» кровью он давно бы уже удался.
– Синицкого остановили, – сказал я.
– А двух Синицких? А трех – остановили бы? Убийства Федора Иващина и Меровио Штольца и вовсе тогда бессмыленны. Но, однако же, они произошли.
– Я думал, они могли знать…
– Кокаинист и отошедший от политики старик? Кто посвящает таких в заговор? А вот кровь, чистая кровь ложится на убийства идеально. И тогда, Бастель, наше дело становится не в пример сложнее.
– Проще.
– Нет, – проговорил мой учитель, – сложнее. Потому что тогда мы имеем дело с безумцем. С человеком, одержимым идеей.
– Какой?
Терст шевельнулся на стульчике:
– Не знаю, Бастель. И от этого незнания мне… неуютно. Но могу сказать: человек это неординарный, деятельный, но торопливый. Хорошо думающий. Скорее всего, у него есть сподвижники, один или двое посвященных. Вполне возможно, что он бывший купец. Или даже торгующий и по сей день. Если идти по цепочке убийств, у него должны быть связи в самых разных слоях общества: и среди «козырей», и среди рабочих, и среди интеллигенции. И среди служащих, кстати. Кроме торговца или, чуть мельче, крупного приказчика…
– Полицейский, – сказал я.
Полковник осекся.
– Интере-есно, – протянул он, – да, это я пропустил. Какой-нибудь городовой, квартальный надзиратель, может быть, пристав. Впрочем, нет, скорее, военный офицер, из вольноопределяющихся. Не последней крови. Или отставник…
– Еще разнорабочий.
– А тут – нет, – Терст еще раз пошевелился. – Что за мебель у вас? На карликов, что ли, рассчитанная?
– Это детский мой стул.
– Это кошмар. – Полковник встал и упругим шагом обошел кровать. Сев на стул, который до этого занимал Репшин, он несколько раз качнулся. – Во, этот лучше. И дверь под присмотром. А насчет разнорабочего… Человек, затеявший все это с кровью, думается, достаточно образован. Гимназия! А то и лицей. Военный, полицейский – может быть, но это вторые роли. Здесь все-таки нужен ум, мыслящий глобально. Кстати, ученый?
Терст посмотрел на меня.
– Тоже вторые роли, – сказал я.
– Да, скорее всего, – полковник сморщился и чихнул. – Ф-фу! Неужели простыл?
Он полез за пазуху и, достав крохотный бумажный конвертик, высыпал из него в рот коричневый порошок. Подвигал челюстью.
– Может быть, промышленник. Теперь – второе, – сказал он. – Насколько я знаю людей такого склада, он не отступится, поэтому готовься.
– А государь император?
– Он тоже в опасности. Но его охрана – моя прямая забота. Давай подумаем вот над чем. Шесть с лишним месяцев. Громатов. Первая засечка «пустой» крови. Почему именно тогда? С чем связано?
– Я думал об этом, – сказал я.
– Да, я прочитал. Но ты думал об открытии, об опытах, о смертях. А как это соотносится с кровью высших фамилий? Убийство Штольца – первая высшая кровь, наверняка собранная в «клемансину». Одно связано с другим. Появление «пустой» крови – последующая череда нападений. Замаскированных, заметь, под сумасшествие… То есть в высшей крови кроется нечто, что стоит противостояния с фамилиями и, по сути, со всей империей. А «пустая» кровь, получается, лишь средство.
– Но сама «пустая» кровь…
– Да, это удивительная вещь, – согласился Терст, – но одержимый, видимо, рассчитывает на много большее. И мне кажется, у него есть на чем строить свою уверенность. Он обладает знанием.
– Тогда это старое знание. Утраченное.
– Хмм…
– Мой отец был увлечен прежними временами, он говорил, что наша кровь скрывается во мраке времен, что Волоер уничтожил многие свидетельства…
Огюм Терст печально вздохнул:
– Бастель, я не верю, что кто-то где-то раскопал рецепт создания «пустой» крови. Или бумажку пятисотлетней давности, что с помощью крови всех высших семей можно погасить солнце. А потом вдруг взялся ей следовать. У меня более приземленный взгляд.
– Вы сами говорите об одержимом.
– Говорю. Если хочешь, конечно, займись, но… Как вариант, археологические экспедиции, вернувшиеся полгода назад… Инданн, Ассамея, Эристан…
– Я проверю.
– Теперь – казначей Лобацкий.
– Нашли труп? – спросил я.
– Нет. Но Лобацкий, похоже, был инициирован не до конца. Я сужу об этом по твоему бою с ним и с пехотинцем ночью. С Лобацким ты дрался почти на равных, с пехотинцем у тебя не было шансов. У вас троих – не было. Вообще. Из этого следует, Лобацкий был наведен на тебя в «Персеполе» в спешке. Видимо, в Леверне больше никого не имелось, а время поджимало. В ресторанном зале гостиницы проходили блоки и атаки, в лесу ты смог лишь ослабить «ошейники» Тимакова и Сагадеева. А вот игра в мертвеца – здесь я не зря тебя учил. Пехотинец, как мне кажется, такого не ожидал. Может быть, это действенная защита от «пустой» крови…
Огюм Терст встал.
Звякнули, опустившись на столик перед кроватью, две пробирки с каплями крови внутри.
– Это дело Синицкого, – пояснил полковник. – И отчет по Полякову-Имре, с нитеводом. Также осмотр места жительства Лобацкого и статистика загадочного. – Он усмехнулся. – Вдруг да поможет. Хотя, сдается мне, не сильно тебе пригодится…
Он шагнул к двери.
– Он – игрок, – сказал я. – Азартный. Он все поставил на одну карту.
Терст нагнул голову:
– Лишь бы она не оказалась «шутом», Бастель.
Он придержал дверь. В щель подмигнул Тимаков, был он в горной бурке, в черкеске с газырями, сросшиеся брови, кровожадный вид.
– Выздоравливай, Бастель.
* * *
День прополз беременной ящерицей.
Сестрица покормила меня обедом с ложечки. Матушка нагромоздила одеял, так что моя кровать стала походить на погребальный холм.
Но к вечеру я почувствовал себя на удивление сносно.
Нанесли визит Готтарды, раскланивались, расшаркивались, спрашивали о здоровье, шелест вееров напоминал треск стрекозиных крыльев. За ними вломился с докладом грубоватый красномордый жандарм в чине поручика, сообщил, что привезли Сагадеева и трупы блезан. Одна группа осталась на месте вести следствие. Обер-полицмейстер, по его словам, был вял и уснул прямо в повозке. Затем заглянул Репшин, оттянул мне веко, пощупал пульс и передал «клемансину» от Ритольди. Я убрал ее в карман мундира.
Их стало три.
Где-то к семи зашевелились, ожили жилки. Это было похоже на болезненное оттаивание. Одна веточка распустилась, стряхнув лед, другая.
Посещение начальства оставило меня в недоумении.
Огюм Терст не сказал мне ничего важного. Почему? Сам не знал или уже не рассчитывал на меня? Может быть, решил, что тому, на чью кровь объявлена охота, будет не до расследования других убийств?
Странное, глупое рисование психологического портрета. Оставленные на попозже Гебризы. Позабыт, проигнорирован Палач Полонии…
Впрочем, без дела сидеть я не собирался.
Приняв ванну и одевшись в гражданское платье – зауженные темные брюки, короткий сюртук, – я вышел из комнаты.
Жилками нашел дядю Мувена, обедающего в розовой гостиной.
Комнаты поместья жили народом, звоном столовых предметов, огнями люстр, шорохами платьев и мельканием слуг.
Меня встретили овацией, она перекатывалась за мной из зала в зал под хлопки пробок из-под шампанского и крики: «Виват, Бастель! Виват, Кольваро!»
Приходилось улыбаться, и кивать, и пить за свое здоровье.
Жилки сплетались и расплетались. Сен-Симоны, Крейцы, Шептуновы, ответвления и отростки Кольваро – Чистяковы, Янкели, Гризье.
Северная гостиная, гербовая, розовая…
Дядя Мувен был поглощен поеданием копченой щуки, шум, закручивающийся вокруг меня, был ему, видимо, не слышен за хрустом костей, а может, и не интересен.