Я, помедлив, обнял.
– Кровь, сыновья кровь, – вздохнула Анна-Матильда. Смутное отражение в окне горько улыбнулось. – Не верится… И Аски…
– Мне нужны ключи от лабораторного подвала, – сказал я.
Мое отражение не понравилось мне самому – бледное, отстраненное, холодное.
– Конечно, как всегда, дело прежде всего. Я никогда… – Матушка с шумом втянула воздух. – Впрочем, поздно. Беги, беги, сын. Ключи у Террийяра.
– Прости, – сказал я все, что мог сказать.
– Террийяр сейчас у себя, – догнал меня голос Анны-Матильды.
За спиной послышались хлопки ее ладоней. Она просила служанок двигаться поживей: просыпаемся, вареные клуши, просыпаемся.
Распорядитель жил в угловой комнате, в дальнем конце правого крыла. Я подумал о том, что Сагадеев и Штальброк, наверное, уже вымокли до нитки (Зоэль не жалко), и шаг мой ускорился сам собой.
Галерея, череда комнат. Террийяра я застал запирающим двери кабинета.
– Здравствуйте, Бастель. Вы вовремя.
Высокий, худой, с навечно оттянутым уголком рта и насморочным голосом, он привычно прижимал к груди папку. Папка, наверное, была той же самой, что и пятнадцать лет назад, в момент первого его появления в нашем поместье.
– Мне нужны ключи от подвала, – сказал я.
– Это конечно.
Террийяр захлопал себя по карманам сюртука, затем полез в карманы жилета, заглянул в папку, дернулся в уже запертые двери и нахмурился:
– Вы знаете… – Он задумчиво поскреб висок ногтем. – Кажется, я их уже отдал… У меня просили. Кто-то меня просил…
В груди моей екнуло:
– Кто?
– Кто? Это интересный вопрос. – Террийяр снова толкнулся в дверь, в упор не замечая обруч с ключами у себя на запястье. – Нет, не сюда. У меня записано…
Он запустил тонкие пальцы за пазуху.
Книжечка в черном переплете, появившаяся на свет, была пухлой от записей и закладок.
– Это было… Вот, – Террийяр пролистнул несколько страниц, поднося книжку близко к глазам, – неделю назад, обозначено: «К. М. – ключи л. крыло». То есть Кристиан Мувен, то есть ему отдано. Следовательно, они сейчас у вашего расточительного дяди. Кстати, Бастель, не вздумайте ссужать ему сколь-нибудь крупную сумму…
Я обозвал себя тупицей и кинулся обратно. Плохо, плохо соображаете, господин Кольваро! Конечно, если ключи от левого крыла были у дяди Мувена, то и подвальные ключи должны быть у него.
Гуафр, как длинен дом!
Кивай встречным, здоровайся, сокрушайся, помогай себе жилками, подвигая слуг. Мне повезло, что дядя Мувен еще был в своих комнатах. Я влетел без стука в темно-зеленую сумрачную прихожую, секунду потерял, ориентируясь на дверь в спальню.
– Бастель! – Дядя Мувен сидел в халате за конторкой, и мое появление заставило его, запахнувшись, схватиться за сердце. – Ночь Падения, кто за тобой гонится?
– Ключи! – выдохнул я. – Ключи от подвала.
– Собственно… – Дядя просеменил ко мне, заглянул в глаза: – Ты, вообще, здоров, Бастель?
– Там дождь.
– Дождь? – Дядя Мувен оглянулся на окно. – Ну и? Я вот в дождь работаю, у меня замечательные планы под бам-бам-бам выстраиваются. А тут ты.
Ладонью я вытер испарину со лба:
– Мы поймали шпионку, хотим посадить ее в отцов подвал.
– Вот! – вздернул палец дядя. – Чувствуется служба! Коротко, в два предложения и всю суть. Мне бы так в кредитной комиссии.
Он отступил к конторке, порылся в писчей бумаге, звякнул чем-то там, открыл один ящичек, второй, чуть не по локоть засунул руку. От усердия круглые глаза дяди еще больше выкатились из орбит.
– Да что же? Ага! – вскрикнул он и потряс выловленной связкой.
Получив ключи, я пообещал дяде, что обязательно поговорю с ним о его предприятии, как только выдастся свободная минута.
Двери, поворот, бумс-бумс сапогами по плитам пола. Кто-то (молодец какой!) споро прижался к стене.
– Бастель!
У самого выхода меня схватили за рукав.
– Гуафр! – Я чуть не «щелкнул» жилками наотмашь.
Но опомнился. Хотя, может, и стоило бы.
– Извини…те, – Тимаков отпустил мою руку.
Смотреть на него было страшно – бледный, всклокоченный, в плохоньком гражданском, с синевой вокруг шеи, он виновато кособочился передо мной, одно плечо выше другого. Еще какой-то дурацкий, сиротливый тючок путался у него в ногах.
– Что, Георгий?
– Господин Кольваро, я бы хотел просить отсылки в Леверн, – произнес он, подбирая тючок и прижимая его к груди. – А за убийство доктора… за убийство можете под суд. Апелляций подавать не буду. Хоть в солдаты…
– Ясно, – сказал я. – Пошли со мной.
– Куда?
– Да бросьте вы этот тючок, Георгий! – раздражился я. – Как погорелец, честное слово!
– Хорошо.
Тючок шлепнулся у двери, и мы выскочили под дождь.
На балюстраду натекло, вода пузырилась, в небе погромыхивало, но больше пугало, гроза обходила поместье стороной, посверкивая над далекими холмами. Зато лило знатно, чуть ли не стеной.
Карету Шалбаевых у крыльца сменил дормез, тоже, видимо, отловленный погоней, фыркали, коротко ржали лошади, жандармы в накидках препирались с пассажирами, вздергивающими зонтики и придерживающими шляпы. Какое распоряжение дал на их счет Лопатин, я не знал, но, судя по всему, беглецов настойчиво приглашали в дом.
По кружной дорожке я устремился к прорехе в кустах, обозначающей спуск в подвал. Тимаков, не отставая, дышал рядом, дождь прилепил его волосы ко лбу и будто прозрачной глазурью окропил лицо.
– Георгий, – спросил я, сворачивая, – вы действительно так думаете: всех нас – на фонари?
– Думал, – мрачно сказал капитан. – Раньше думал. Думал, таил, планы строил.
– А сейчас?
– Откровенно? Уже нет. Поумнел. Был и на западе, и в Инданн как-то занесло. Сравнил. Но Иващиных из той деревни…
Тимаков мотнул головой:
– Ясно.
Сагадеев, Штальброк и еще два жандарма стояли под узким козырьком, который почти не спасал от бегущих вниз потоков воды. Зоэль за их мокнущими спинами совсем не было видно. Она там хоть в наручниках?
– Наконец-то! – Обер-полицмейстер выступил из-под козырька, получил струю за шиворот и заступил обратно. – Господин капитан, вы никак пришли в сознание?
– Пришел, – хмуро ответил Тимаков.
– И хорошо. Об остальном – после. Открывайте, Бастель.
Я спустился к двери в подвал и выбрал нужный ключ. Подумал: если отец держал в подвале виверну, нет ли там еще какой твари?
Замок щелкнул.
Дохнуло холодом, напитанный кровью, сам зажегся фонарь, стоило мне лишь коснуться его жилками.
Подвал был пуст и жил тенями, у одной стены стояло несколько ящиков со снятыми крышками, угол засыпала глиняная куча, к небольшой перегородке был притиснут стол, уставленный неказистыми глиняными человечками.
За перегородкой темнели сложенные из камня и прихваченные решеткой ниши, три – с одной стороны, две – с другой. Для зверинца, думается, не совсем подходяще, а вот для Дианы Зоэль – вполне.
– Спускайтесь, – выглянул из подвала я.
– За мной, – скомандовал жандармам Сагадеев.
Наручники на Диану все-таки надели. Она вошла внутрь с кривой улыбкой на лице, и непонятно было, то ли сама, то ли сосредоточенный Штальброк довел ее до стола. Один из жандармов подставил женщине кривой стул, но та осталась стоять.
– Что, мальчики, – хрипло произнесла она, – шестеро на одну?
– Не обольщайтесь, сударыня.
Сагадеев прошел к нишам, подергал прутья.
Я перехватил взгляд Тимакова, обращенный на шпионку, – взгляд не предвещал ничего хорошего.
– Георгий…
Тимаков посмотрел на меня и занялся глиняными человечками.
– Так, вот сюда, – показал обер-полицмейстер на среднюю нишу. – Здесь, кажется, и топчан, и отхожее место.
– Сволочи!
Диана кинулась на одного из жандармов, но сопротивление ее было недолгим. В результате волосы растрепались, коротенький сюртучок потерял пуговицу, а щека расцвела красным от нечаянного удара жандармским плечом.
– Ритольди-то – ха-ха! – уже в Благодати вашей! – выкрикнула она.
– Еще слово, – подступил к ней я, – и я сделаю вас временно немой.
– Капитан, эй, капитан, – обернулась Диана к Тимакову, – что ж ты не подстрелил-то красавчика? Тебе ж сказано было.
Грохнулся на пол и разлетелся на осколки один из глиняных человечков.
– Промахнулся, – бросил через плечо Тимаков и вышел из подвала вон.
Я запер шпионку в нише, Сагадеев оставил одного жандарма сторожем, а второго послал за одеялами и едой.
– Пусть приглядывают, – сказал он мне. – Мало ли.
– Не загипнотизирует?
– Без лент? Вряд ли, – Сагадеев пригладил мокрые усы. – Одно мне не дает покоя.
Мы вышли наружу.
– Господа, я в расположение, – сказал и откланялся чуткий к чужим разговорам Штальброк. – Служба.
– И что же? – спросил я Сагадеева, когда силуэт поручика, пригибаясь, растворился в пелене дождя.
Обер-полицмейстер подставил лицо каплям:
– Кажется мне, Бастель, что сдалась она нам нарочно.
* * *
Тимаков, сидя на балюстраде, пытался зажечь мокрую сигарету. Ничего у него, конечно, не получалось, но он шкрябал спичками о наждачный бок коробка с маниакальным упорством. Гражданское платье все, до короткого раскроя, было темным от влаги.
Я так и не решил еще, как к нему теперь относиться. Если бы слова про фонари были словами, вложенными Зоэль…
– Георгий, – позвал его Сагадеев.
Тимаков, соскочив, вышвырнул сигарету в кусты:
– Да, Николай Федорович.
– Пойдемте-ка со мной, – обер-полицмейстер подхватил его под руку. – Расскажете про ленту. Про до и после. И про самое оно. Только обстоятельно, с нюансами, с самыми такими незначительными финтифлюшками…
Дормез, видимо, откатили к каретной. На дорожках и лужайках было пусто. Небо слабо светлело, но дождь и не думал прекращаться, шипел, шелестел, ходил серыми пологами, превращая дальний пост у ворот в непонятное, с проблесками, шевеление.
Я присел на перила, как только что Тимаков.