Разум мой примечал устройство обороны.
Опрокинутые столы – еще два бильярдных, зеленого сукна, остальные – обеденные. Выстроены «гребенкой». Повернуты в обе стороны, за каждым – по два, по три пехотинца. Грамотно. Простреливается вся анфилада и заложенные лестницы. Жандармы у окон. Защита из крови – на подоконниках. Кровь в проемах и на полу. И тонким, едва заметным крапом – на стенах. Хорошо. Чувствуется опытная рука.
Свечей и ламп много.
Кое у кого я заметил гранаты. Подсумки полны патронами. Бальный зал, похоже, послужит центром обороны, он без окон, с отдушинами, равноудален от центральной лестницы и подъема с торца крыла. Все на этаже сделано для того, чтобы помешать к нему пробиться. С другой стороны, и деться из него будет некуда. Капкан.
Но нас поймали в него раньше.
– Господа.
Сагадеев придержал створку, пропуская в зал меня и Терста.
Первое, что я увидел, был новый, на трехногой станине пулемет Ошкуркова. Скошенное рыльце его с черным зрачком ствола глядело мне прямо в грудь.
Неуютное чувство.
Одно дело шахар-газизы, другое – пятьсот выстрелов в минуту.
– Огюм! Бастель! – Откуда-то сбоку, с ряда сдвинутых в кучу стульев вынырнул государь император. – Вот теперь я спокоен. Вы здесь. Вы живы. У вас, я знаю, есть план.
Государь император лучился жилками, как улицы на Ночь Падения.
Он заглянул в лицо мне, в лицо полковнику, ожидая подтверждения своей догадке. В его глазах, мне почудилось, мелко дрожала надежда.
От него веяло настоянным на живке напором. Он дышал жаром – лихорадочным, воодушевленным и вместе с тем опасливым жаром человека, смерть к которому подобралась очень близко. Тот же мундир жандармского офицера, правда изрядно потрепанный, сапожки, кобура, фуражка. А еще государь император был слегка небрит. Я не удивился бы, если бы от него припахивало вином или чем покрепче. Но нет, нет.
– План есть, – сказал Терст.
Нас покачивало исходящей от государя императора силой.
– Какой?
Мы присели за стол.
Я огляделся. Стулья. Свечи. Две пустые койки. На возвышении для оркестра один угол был задрапирован гардинами, другой отгорожен ткаными ширмами. Там же стоял еще один стол, широкий, поблескивающий серебром тарелок и бутылочным стеклом.
– А кто там? – показал на возвышение Терст.
– Женщины, – сказал Сагадеев. – Матушка Бастеля, сестра. Еще, кажется, две, что не уехали. Их просто некуда… В другом углу – шпионка.
– Не развяжется?
– Не думаю.
– Так что? – сплел пальцы государь император. – Наши действия?
– Держать второй этаж кровью, – сказал Терст. – Вам, государь, и членам фамилий придется к тому же взять под защиту солдат и жандармов. «Пустая» кровь так же уязвима для пуль, как и всякая другая. Поэтому солдаты стреляют, а вы не даете дотянуться до них чужим жилкам. По возможности контратакуете.
Император опустил подбородок на пальцы и слабо улыбнулся:
– Недурно.
– Государь, – сказал я, – жилочную защиту необходимо ставить в два, а то и в три слоя. Семьям высокой крови, боюсь, не по силам накрыть дом сплошным пологом, и они будут вынуждены действовать локально. Вы сможете поставить «завесу» или «парус» вокруг?
– Меня хватит часа на три, – произнес император.
– Больше и не понадобится, – заверил его Терст. – А мы с Бастелем приготовим еще один сюрприз.
– Я распределю людей, – поднялся Сагадеев.
– А мы? – Отдернув гардину, Анна-Матильда Кольваро сошла к нам с возвышения. – Нас в расчет не берете?
За ней легко спустилась Мари в мужском костюме, которые сейчас специально делают для путешествующих девушек. А за Мари…
Я вздрогнул.
За Мари все в той же серой накидке, но без шляпки, открыв темно-каштановые волосы, стояла Катарина Эске.
Не уехала.
Не хватило места? Посадила отца и осталась? Или она здесь с отцом?
Захотелось взмолиться кому-нибудь: сущности, в которую верят в Европе, обзывая Богом, непременно с большой буквы, Ночи Падения, дэву, черту, Благодати…
Не уехала.
Сжалось сердце. Почему?
– Вам, барышни, – немигающим взглядом уставился на женщин Огюм Терст, – как и государю императору, придется быть здесь, в зале, и действовать отсюда. Шпионка, пехотинцы за пулеметом будут под вашим контролем.
– И государь император, – серьезно сказала Мари.
Терст едва заметно кивнул.
Катарина Эске посмотрела на меня и отвернулась.
– Матушка, – спросил я, – где Майтус? Не с вами?
– Разоряет коллекцию оружия Аски. Пистоли и ружья, думаю, нам не помешают. Не притащил бы только какое-нибудь дрянное старье.
– Бастель, – Терст подал мне стул. – Пойдемте, наше место на входе.
Мы вышли из зала.
Стул с одной стороны двери, стул с другой. Терст сел и, сложив руки на коленях, закрыл глаза. Цехинский божок погрузился в спячку.
Я так не мог. Пошел анфиладой, успокаивая себя, поддергивая жилками. «Как же так, Катарина? – думалось мне. – Что теперь?»
За столами, у стен сосредоточенно лязгали затворами, переговаривались вполголоса. Жандарм вкусно ел хлеб с прядкой лука и салом. Трепетали свечи, чернота липла к стеклам.
Обер-полицмейстер показывал фамилиям, где им стоять. Высокая кровь расходилась по этажу, занимая места подле солдат.
Я потеснил у подоконника пехотинца, кажется того самого усатого дядьку, что стоял караулом, когда Сагадеев выступал перед мужской частью семей.
– Пора бы зажигать, – пробормотал я, вглядываясь в сплошную темень.
Ничего уже не угадывалось: ни костров, ни флигелей. Смутно серел плац, да мерцали огоньки ламп и фонарей у далеких въездных ворот.
– Пора бы, – согласился пехотинец.
И будто в ответ на наше желание зычный голос Тимакова разнесся по анфиладе:
– Костры поджигай! По запальным лампам бей!
– Ну началось, – пехотинец сдернул запорный крючок с оконной створки. – Вы бы отошли, господин хороший.
Всюду произошло движение.
Ночной воздух хлынул в дом из раскрытых окон. Сырой, остывший за вечер. Пехотинцы и жандармы, навалившись грудью на подоконники, приспосабливали к стрельбе винтовки и карабины. Вокруг них, прорастая невидимыми пузырями сквозь стены, сплетались жилки, растягивались, охватывая все большую площадь дома и щетинясь хищными коготками. Высокая кровь работала сообща, давая оттенкам перетекать друг в друга.
Затем с легким звоном раскрылась «завеса» государя, вкруговую замыкая поместье.
О, это была великолепная, грозная красота! Я обнаружил вдруг, что, вытянув шею, пожираю глазами темноту над пехотным картузом, всю в многоликом узоре жилок.
– Бей! – снова рявкнул Тимаков.
Оглушительно грянул первый выстрел. За ним – второй. Раскатистый грохот прокатился по этажу. Забабахало и с другой стороны дома.
Пороховые дымы на мгновение скрыли от меня происходящее.
– Занялось! – крикнул кто-то.
Огонь костров был робок лишь первые секунды, а потом стал лизать ночь шершавыми языками, высоко, жарко.
Треск дерева долетал даже досюда.
Все пространство перед домом прочертили ломаные огненные линии, забираясь на склоны к флигелям и распространяясь в стороны.
На фоне пламени чернели силуэты телег.
– Господин!
Майтус в своем обыкновенном чекмене, еще бледный, застыл передо мной. За плечами у него было три ружья, рукоятки револьверов торчали из-за пояса, а ящичек с патронами он держал под мышкой.
Ограбил-таки отца.
На лице улыбка, в глазах – благодарность чуть ли не собачья.
– Беги, – сказал я, легонько стукнув его кулаком в грудь. – Живой, и ладно. Ждут тебя.
– Да, господин!
Кровник затопал прочь.
– Стреляйте в любую тень! – крикнул Тимаков, прохаживаясь за спинами солдат. – В любое движение!
Бухнула винтовка слева. Будто в перекличке несколько выстрелов произошло с противоположной стороны, и опять стало тихо.
– Вроде нет никого, – сказал кто-то. Кажется, Штальброк.
Сначала я вглядывался в ночь и пляску огня глазами, силясь разобрать хоть что-то за линией костров, затем распустил жилки. Но даже с Терстовой настойкой мне, оказалось, дотуда не дотянуться. Максимум – до начала спиленной аллейки.
– Видишь что? – спросил я усатого пехотинца.
Тот приник к винтовке:
– Далеко. Оно как бы… – Он задержал дыхание, щекой приложившись к ложу, дослал патрон: – Вроде и мельтешит кто-то…
– Где? – насторожился я.
– Чуть левее от ворот.
Ствол винтовки качнулся.
Бух! Пехотинец послал пулю в видимую ему одному цель. Рядом тут же возник Тимаков:
– Попал?
– Да кто ж его знает?
Втроем мы всматривались в расчерченную искрами темень. В окнах справа и слева тоже напряженно застыли люди. Мне вдруг показалось, что кто-то прыгнул через огонь. Какая-то низенькая фигурка.
Пальцы Тимакова вцепились в мое плечо.
– Видел? – прошептал он.
– Карлик?
Еще несколько теней мелькнули на фоне пламени.
– К бою! – заорал Тимаков.
– Бей, бей! – Сагадеев, высунувшись из окна, разрядил в ночь револьвер.
Вразнобой грянули винтовочные выстрелы.
Гильзы заскакали по полу. От беспорядочной и частой стрельбы я едва не оглох. Совершенно непонятно было, находят пули своих жертв или визжат вслепую.
Темно.
– Господа, – обернулся я к фамилиям, – направляйте стволы жилками! Цельтесь через солдат.
С той стороны дома грохнуло, наверное, кто-то бросил гранату. Там было шагов пятьдесят до ограды. Каретную подожгли ли?
Я перестал доверять зрению и всецело положился на кровь.
Мир расцвел узорами, жилками людей, коконами фамилий, светящимися линиями и приглушенными огнями костров.
Карлики…
Они оказались ближе, чем я ожидал. С нашей стороны, с фасада я насчитал двадцать мерцающих «пустой» кровью низких силуэтов. Большинство уже оккупировали телеги и просачивались к плацу за подъездную дугу.
Сто метров. Девяносто. До «завесы» государя императора – сорок.
– Ночь Падения! – произнес кто-то упавшим голосом.