Деревенские опасливо поднялись на крыльцо.
Конные приблизились. Ближний, натянув поводья, тяжело слез с седла. Он был в мундире старого образца, пожалуй, по возрасту уже лет пять как в отставке. Я подумал: вот как, резервисты и ветераны добрались первыми.
Мы пожали друг другу руки.
Лицо отставника было неряшливо отерто, под седыми волосами прятался грязевой козырек, уголок губы был обкусан до крови.
– Урядник Сахно, – представился он. – Бывший.
За ним спешились остальные. Блеснули на мундирах медали. Подходила, образовывая широкий полукруг, пехота. Винтовки. Шинели в скатках. Немолодые лица. Кто-то, приподняв ткань, глянул на лежащих мертвецов.
Отряд стариков, подумалось мне. И никого больше.
– А полковник? – закрутил головой урядник. – Жеребец его здесь…
– Спит, – сказал Тимаков. – Пришлось успокоить.
Сахно посопел, затем кивнул:
– Последнюю-то версту он уж был сам не свой… Опоздали мы, значит.
– Да, но я думаю догнать убийц с вашей помощью, – сказал я. – Часть останется здесь за похоронную команду, часть возьму с собой.
– Тогда выпрягаем лошадей из фургонов, – сразу решил урядник.
И, развернувшись, отвел в сторону одного из своих людей. Говорил он неслышно, но пехотинцы скоро разделились, винтовки сложили в пирамиду, сгрузили припасы. Деревенские объяснили, где кладбище.
– Диана, – повернулся я к шпионке, чертившей носочком туфельки значки на песке, – куда нам ехать?
Зоэль посмотрела на меня. Мазок на лбу делал ее почти инданнкой.
– На север.
– Куда? – нахмурился Тимаков.
– На север. Маячок там. Ваш Шнуров – там.
* * *
Север. Бешеный ручей. Деревни. Далее холмы, вырубки, речная пойма, а выше по реке – заброшенная судоверфь. Дед мой увлекался строительством рыбачьих шхун.
И больше ничего.
Что делать с кровью на севере? Прятать?
Когда-то в детстве отец рисовал мне карту, похожую на одну из карт Суб-Аннаха. «Смотри, – говорил он мне, – это юг, Ассамея, Инданн, Эристан, прочие страны». Из-под его руки, вооруженной пером, распускался и забирал вправо хвост неведомой птицы. «Выше – наша империя, неведомые, неизученные еще земли за Сибирью и Европа, всякие Астурии, Спаны, их как гороха». У птицы прирастало к хвосту тело и крылья – худосочное левое и широкое правое. «А север?» – спрашивал я. «Север? Там холодно, – помедлив, отвечал отец. – Там ледниковые озера, тундра, кочевые племена оленеводов. На севере ничего нет».
– Ничего нет, – пробормотал я.
Небольшим конным отрядом мы двигались по раскисшей от дождя дороге. Впереди то мелькал, то пропадал за поворотами, за желтеющим перелеском деревянный мост.
Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.
Сахно затем передавал:
– Две повозки, и люди еще шли по обочине ночью. И человек за ними. Но позже.
Шнуров, думал я.
Диана Зоэль сидела в седле по-мужски, подвязанный лентой конь повиновался ей беспрекословно.
Дорога отпустила рукав к спрятавшимся между елок деревенским домикам, коричневый от грязи столб обозначил наше удаление от столицы на еще одну версту, по пути затемнела крыша постоялого, совмещенного с почтовым дома.
Недостроенный частокол встретил нас первым.
За частоколом стоял навес с завалившейся на бесколесный левый борт каретой. В кустах рыжела будка отхожего места.
Двери дома были распахнуты настежь, ошалелая курица сидела на крыльце.
Двое жандармов, спешившись, пробрались на задний двор. Седоусый следопыт узил глаза, больше заглядывая на мост в ста шагах, чем интересуясь следами вокруг.
Урядник, соскочив с коня, согнал курицу, и та, закудахтав и хлопнув крыльями, слетела под крыльцо.
– Хозяева…
Урядник заглянул в низкое окошко у двери.
– Да нет там никого, – сказал Тимаков. – Я проверил жилками.
– Ночуем? – спросила Зоэль, легко спрыгнув на землю.
– Ночуем, – согласился я.
Жандармы зашли в дом.
Я по привычке потянулся к поясу, но вспомнил – нет моего «Фатр-Рашди», увы, нет. Пришлось снять притороченный к седлу карабин.
С заднего двора раздался свист.
– Ребята! Господин урядник!
Мы рванули через дом. Мелькнули веером рассыпанные письма, одеяло на полу, кастрюля на боку с вывалившимися вареными картофелинами. Урядник с размаху наступил на одну каблуком – брызнула желтая мякоть.
На дверях в постоялую половину блеснул свежим железом замок. Низкая притолока, дух квашеной капусты из кладовки. Темные сени, а за ними – клонящийся к вечеру день ранней осени, двор, конюшня – благодать, если на две лошади.
У загончика с мемекающей козой голова к голове лежали, судя по форменным сюртукам, почтовый смотритель и мальчишка-егерь, совсем молодой, лет пятнадцати. Оба были заколоты, сено, земля чернели кровью. Севший перед ними жандарм пощупал шеи, тронул за руки, обернулся:
– Холодные уже. Окоченели.
– Шнуров, – выдавил я.
– Коня взял, – вышел из-за моей спины следопыт. – Злой человек.
Он прошел мимо, острым взглядом проверяя стойла и пиная сапогами удобренную лошадиными «яблоками» землю. На мертвецов не смотрел.
– Шкуру с него, с живого! – пообещал Сахно.
– Далеко не уйдет, – следопыт посмотрел на меня. – Конь старый, раскованный. Почтовые, видимо, отдавать не хотели. Ну он их и…
– Догоним? – спросил я.
– Через час-полтора стемнеет, – жандарм посмотрел на небо. – Разница – часов пять сейчас. Лучше заутро выехать, чтобы не впотьмах. А там, глядишь, и поравняемся.
– Так, Хохлов, Пагуба, – распорядился урядник, – похороните почтовых. Там, за частоколом. Симашов, на тебе кони. Кулев, Макаров, – ужин.
Подчиненные разбежались.
Я, Тимаков и Зоэль зашли в дом. Капитан, помявшись, сбил замок с постоялой половины. По пыльному, давно не метенному полу мы прошли мимо стойки и шкафа с бутылями. Диана села за стол к забранному ставнем окошку. Я примостился напротив, зажег спичкой свечной огарок в плошке. Тимаков поднялся по лестнице и, проверяя комнаты, исчез в коридоре.
– Маячок на сколько держите? – спросил я Зоэль.
Диана пожала плечами:
– Когда как. Когда пять миль, когда двадцать.
Я перевел мили в имперские версты и мысленно присвистнул. До пятидесяти верст. Мы разве что кровника на таком расстоянии чувствуем.
Низкое, казалось бы, искусство.
– Почему именно ленты, ткань? – спросил я.
– Господин Кольваро, – Зоэль провела пальцами по воздуху над свечой. Огонь поплыл за ними, выгибаясь колючим завитком, – не ждите, что я вам что-либо скажу. Мы враги, всего лишь заключившие перемирие.
– Я это помню, – сказал я. – Но вы точно…
– Он там, за мостом. Далеко, но отклик есть.
– Просто за верфью почти нет жилья.
– Не могу вам сказать, почему он идет туда, – Диана подняла руку к лицу и отдернула. – Ужасно хочется стереть вашу метку.
– Терпите.
В двери заглянул урядник:
– Через полчаса – ужин. В кладовой ребята мясо нашли, так кашу заправят. Почтовым-то уже ни к чему.
Помрачнев, он подсел на мою лавку. Завозился, извлек из-за пазухи папироску. Я подвинул ему плошку. Урядник прикурил, чуть не опалив брови, выдохнул едкий дым сквозь ноздри.
– Что-нибудь менее ядовитое у вас есть? – поморщилась Зоэль.
– Не имеем, – кратко ответил урядник.
– Дайте тогда, – прищелкнула пальцами шпионка.
Сахно пожал плечами и, зажав папироску между зубов, выудил мятую бумажную пачку, на боку которой золотилось: «Нагорные».
Зоэль прикуривала с жадностью. Втянула дым в себя, на мгновение остеклянела глазами. Скулы ее покраснели.
– Курва! – Она, согнувшись, закашлялась. – Оно все так в империи – на вид как настоящее, а на самом деле – дерьмо?
– Осторожнее, дамочка, – дернул щекой урядник.
Пальцы его сжались в кулаки.
– Диана, – сказал я, успокаивающе накрыв ладонью запястье Сахно, – у нас одно дело. А личный счет с империей вы, кажется, уже свели.
Зоэль несколько секунд кусала губы.
Я видел, я чувствовал через метку, что ей хочется объяснить нам, какие мы упыри и уроды, как она нас ненавидит, как ее выворачивает от наших рож, от наших приемов, от нашей крови. О, Маттербург и Остенвюльде!
Кто-то у нее там, видимо, погиб. Родители? Любимый?
– Ладно, это я сгоряча, – Зоэль отвернулась, взяла себя в руки, – но папироски – дерьмовые.
Спустился Тимаков:
– Белья нет, топчаны хорошие. Кажется, без клопов, – он подхватил у стойки табурет и сел с краю так, чтобы не встречаться глазами со шпионкой. – Все-таки не понимаю, что им здесь нужно. Бастель, это вообще-то ваша вотчина.
– Я был только на верфи, – сказал я.
– А дальше?
– За верфью, кажется, есть старый благодатный приход. Чуть ли не в два столетия возрастом. Но он уже рассыпался весь. Был еще охотничий домик. На всех картах за ним имеются лишь далекая береговая линия и кружки стойбищ.
– Странно, – сказал урядник.
Обстучав сапоги от грязи, через порог шагнул седоусый жандарм, махнул рукой на окно:
– Был сейчас за мостом. Как есть, две повозки и человек тридцать. Следы ног четкие. От этих отстаем на полдня.
– Куда шли? – спросил я.
– Все туда же, на север.
Следопыт качнул головой и вышел в запахи костра и каши, текущие в раскрытую дверь.
Я задумался, обкусывая ноготь. Действительно странно. То есть стоит предположить, что, если один храм был на юге, почему второму не быть на севере?
Один охраняли Гебризы, второй – Кольваро. Остальные, будто прослойка, распространились между. Потому империя так компактна, хотя в последнее время и раздалась вширь. В одном храме – «пустая» кровь, в другом…
Ну же, шепнул в моей голове Терст, ты на правильном пути, Бастель.
Хорошо, на юге – «пустая» кровь, которая гораздо сильнее крови высоких фамилий. Но адекватного носителя ее нет. Простые люди могут принять ее, но при этом становятся несамостоятельны и послушны чужой воле. (Интересно только, каким образом?) О том, как «пустая» кровь соотносится с высокой, можно спросить у Косты Ярданникова.