Поиски горного инженера Шапиро до сих пор…», «Негласные проверки на улицах людей со странной кровью не выявили…»
Северянка изогнулась, лениво обтекая каменную осыпь, левый берег понизился, зажелтел песок, зато правый берег оскалился высоким обрывом. Скорость течения упала, и я минут пять работал веслом. Второго весла, жалко, так и не нашлось.
Мундир чуть просох. Грудь пощипывало. Сквозь синевато-белые разводы жира летел по груди наискосок разрез, прихваченный черными стежками. Как железнодорожная колея. И даже не думал заживать.
Наклонившись, я зачерпнул воды и сделал несколько глотков с ладони. От холода заломило зубы.
Да, мы не были готовы.
Мы хорохорились: кровь, высокие фамилии, сила и цвет империи. Не ожидая, что весь этот цвет в одночасье поляжет в моей родовой усадьбе.
В Ганаване, наверное, сейчас хаос, траур по императору, поиски новой крови. В Леверне, пожалуй, потише. Или нет – те, бежавшие без оглядки, сейчас, наверное, вовсю сеют панику. Ужас, господа! Как мы тряслись в дормезах! И всюду тени, тени…
Не было бы стрельбы.
А может, все затаились и ждут? Улицы пусты, кареты стоят у подъездов, нет-нет и колыхнется занавеска, выглянет бледное лицо, и снова тихо, мертво – ни веселого звона колокольчика, ни детских голосов.
Ох, что я себя накачиваю?
Думать об этом надо после. Даже не думать вообще. Не мое это уже дело. Мое дело – доплыть, выйти и подождать.
Удивительно, конечно, почему Лобацкий?
Ведь было яйцо, значит, было и полдня на подготовку. Оказался бы против меня Петр Телятин, и все – я убит, кровь моя в «клемансине».
Но в «Персеполь» явился казначей.
Что это значит? Что ни Петра Телятина, ни кого другого в тот момент под рукой у убийцы не было. Или же сыграл свою роль азарт. До этого удавалось буквально все, вот он и подумал, что справится даже недавно инициированным казначеем.
Хотя неизвестно, что, кроме низкой крови, влияет на качество инициации. Может, время, может, внутреннее непротивление.
А хочу ли я это знать?
Нет, решил я, не хочу. Ни деталей, ни особенностей. Не хочу знать ни о пустокровниках, ни о Боге, ни о божественной кэхе, ни об обрядах и особых словах.
Я просто сделаю, что должен, и постараюсь забыть как страшный сон все, что связано с Ша-Лангхма. Сгинет Бастель Кольваро, оживет Игорь Баневин.
Все закончится.
Я вздрогнул. Закончится ли? Останется Аски Кольваро, останусь я, останется Террийяр. Возможно, где-то останутся записи. Останется… Я посмотрел на исколотые пальцы. Останется кровь. В которой память. И Диего Гебриз, умеющий ее извлекать.
На мгновение закралась мысль, что все мои усилия тщетны. Прозрачные жилки протянулись из-за горизонта, сплелись пологом, проросли травой по берегам, слитно качнулись и рванули к лодке – острые, хищные, быстрые.
Одна воткнулась в борт.
Я мотнул головой. Задремал. Лодку вынесло к берегу, нос ее терся о лоб скользкого зеленоватого валуна. Северянка сузилась, справа поднялись невысокие каменные зубцы, впереди, опять же справа, тянулось из воды нечто светлое.
Белый Камень?
Что ж, я почти у цели. Несколькими гребками я направил лодку в середину реки. Солнце висело низко, золотые блики угасли, вместо них водяная гладь шла кровавыми разводами. Часа через два станет совсем темно. Успею ли? В темноте много не настреляешь.
Лодку вдруг качнуло.
Несколько камней с шумом упали в воду. Из ложбинки между холмами, испуганно перекликиваясь, взлетели птицы.
Началось!
Долгий протяжный звук прокатился над головой. Словно инданнский элефант вострубил в свой хобот. Мелкие волны побежали от берегов, дробясь и нахлестывая друг на друга.
Вперед, вперед!
Я махал веслом, как сумасшедший. Белое пятно маячило впереди, соскальзывая то вправо, то влево, но я упорно возвращал лодочный нос на невидимую прицельную линию. Вперед! Брызги летели в глаза.
Новый звук, громче и басовитей прежнего, заставил обрушиться в воду целый пласт земли.
Скала, названная Белым Камнем, обрела четкие очертания – действительно белая, то ли мел, то ли известняк, то ли еще что.
Я направил лодку к берегу, усеянному валунами. Выше поднимался невысокий холм, перетянутый песчаными лентами, как бинтами.
Взмах, другой – и днище со скрежетом село на камни. Я спрыгнул в воду, а затем полез по склону, ощущая, как земля отдает в пятки. Валуны, будто переговариваясь, постукивали за спиной. Мол, какой наглец.
Пятьсот шагов.
Слепило скользящее за холмы солнце. Танцевала земля. С вершины – в низинку, из низинки – наверх. Каблуки, сдирая моховой покров, скользили по камню. Я не думал о том, что на подступах к Ша-Лангхма могли быть выставлены посты, не думал о том, что меня заметят. Я просто должен был успеть. Даже не к самому оживлению, а к его концу.
О да!
Я хрипло рассмеялся на очередной трубный звук. Давай-давай, я скоро, я рядом. Шнурова-то забыли подождать?
Ах, как у вас все хорошо, как все гладко!
И кэхе-то у вас, и кровь фамилий, и мертвы почти все. Кроме меня. Благодать просто! А Терст, сам того не предполагая, вас обыграл.
Последний склон оказался крутоват, но, когда я выполз на вершину, Ша-Лангхма как на ладони открылась моим глазам.
Падение Сонгинкхана образовало небольшой кратер в низине между холмами, и вокруг него каменными лепестками циклопического цветка выступала порода.
Время сгладило грани, мох затянул трещины, кое-где пробивались кустики. Расширяясь, к кратеру вел выплавленный в каменной поверхности желоб. Когда-то ход к сердцевине «цветка» был заложен, но сейчас серые прямоугольные блоки были растащены по сторонам, частично разбиты, частично повалены, частично откачены на бревнах. Всюду валялись стволы и щепа, доски, жерди. Видимо, пропавшие весной опустокровленные жители деревень освобождали проход вручную, используя примитивные рычаги.
Я продул стволы и проверил патроны в «Фатр-Рашди». Ждать, теперь ждать. Или я прав в своей догадке о чистоте крови. Или умру.
Низкое солнце наполняло низину с кратером густой охрой и длинными острыми тенями. У черной щели входа в склеп караулом стояли и сидели люди. Они не переминались, не почесывались, не поворачивали головы. Они казались деревянными манекенами, которые последний год модно стало выставлять в магазинах платья.
Мысль о платьях вызвала в памяти Катарину, я зажмурился, выдрал моховой клок и медленно перетер его в труху. Не прощу.
Снова звук!
Холм дрогнул подо мной, пустокровники внизу закачались, кто-то стоящий сел, но скоро звук прекратился, опять стало тихо, и движение успокоилось.
Ну вот, подумал я, вот тварь у цели.
Что в ее голове? Древние слова? Думы о награде от воскресшего Пожирателя? Ее распирает восторг от близости воплощения задуманного?
Пусть.
Огюм Терст любил повторять: «Самое большое количество непоправимых ошибок совершается в конце операции. Совершенно человеческое свойство. – И добавлял, пряча улыбку: – Это подтверждается каждым вторым криминальным романом, что я прочитал».
Я переменил позу, а в следующий момент едва не слетел с холма и не потерял «Фатр-Рашди». Рев бури обрушился на меня. Одновременно с ним землю сотрясло так, что со склонов посыпались камни, а блоки внизу сдвинулись со своих мест.
Вот как. Если считать, что «клемансин» с кровью было семь, то, видимо, осталось пережить еще два всплеска. Интересно, моя кровь уже?..
Распластавшись на склоне, я заметил, что в отдалении, у самого начала желоба, стоят телеги и карета. Лошадей видно не было, скорее всего, распряженных, их увели от склепа. По широкой дуге я сполз вниз и, на всякий случай прячась в тенях, подобрался к повозкам поближе. Ни охраны, ни возницы.
Солнце садилось. Все вокруг приобрело киноварные цвета.
Новый рев прибил меня к тележному колесу, забросал мхом и пылью, телега, подпрыгнув, чуть не размозжила мне ногу, но я кое-как успел откатиться в сторону.
Первой мыслью было забраться в карету и подождать убийцу там, но желание узреть результат воскрешения пересилило. Я устроился за осколком камня так, чтобы щель в склеп находилась в прямой видимости.
Казалось, кровь течет по желобу прямо к нему. Стоящих пустокровников уже не осталось, и подниматься никто не торопился.
Стало вдруг так тихо, что я за сто шагов услышал голос, вещающий внутри склепа. Взывающий. Торжествующий:
– Коэй Сонгинкхан… коэй!
Агрх-рых!
Гром ударил с неба. Облака налились кровью. Один каменный лепесток обломился и с грохотом упал. В склепе словно кто-то сделал мощный вдох. Воздух потек внутрь. Он тек сильнее с каждой секундой, забирая с собой пыль и древесную шелуху. Скоро мне пришлось упереть каблуки в землю, ветер задергал волосы и рукава. Заскрипела рессорами карета. Покатилось бревно. Воздух взвыл. Крестьян неожиданно подняло и, ломая, будто спички, втянуло в щель одного за другим. Мне послышался треск костей и одежды. Камень размером с мою голову ядром ударил в плиту у входа.
– Коэй! – прорвался голос.
Ветер стих.
На низину с кратером опустились сумерки в редких сполохах закатной крови. Слабый-слабый звук родился в недрах склепа. Он был похож на стон древнего старца. Старец издыхал, старец силился что-то сказать, но выходило у него: ссс…
Через несколько секунд из щели появился человек. Он постоял там, выжидательно вглядываясь во тьму, затем, пошатываясь, направился к карете. В руке его болтался незащелкнутый саквояж.
Я вышел ему навстречу:
– Здравствуйте, дядя Мувен.
– Бас…
Человек замолчал, лицо его сморщилось в попытке меня разглядеть. Потом он опустил глаза и увидел «Гром заката».
– Зачем? – спросил я его.
– Не получилось… – сказал убито дядя Мувен. – Не возродился.
– Где кровник? Мальцев где?
– Кровник? – Дядя Мувен словно не понял, о ком я спрашиваю. Возможно, уже забыл о нем. – Он там, там остался… у Ша-Лангхма, мертвый…
– Пожертвовали? – усмехнулся я. – А сами не решились к Богу?