аходятся поднятые мертвецы. Болезненно сглотнув, попробовала сосредоточиться и оценить положение. Отметила, что резерва хватит на полдюжины эффективных против нежити воспламеняющих заклинаний, не больше. Ничтожное число, которого не хватит для защиты от десятка противников.
Нужно было срочно уходить, пока они меня не почувствовали. Онемевшие от страха ноги слушались плохо. Вдруг обнаружилось, что на берегу много скользких камней и веток, которых я раньше не замечала. Хотелось бежать, но приходилось выбирать место, куда ставить ногу. Хотелось использовать магию, наколдовать хотя бы фонарь, но я боялась так привлечь поднятых мертвецов или выдать себя Серпинару. С каждым шагом чувствуя, как ухожу от опасности, все отчетливей понимала, что, скорей всего, вернусь домой позже Эдвина. Это предположение оправдалось. Я вернулась далеко за полночь, а Эдвин в одиннадцать.
Узнав от кобол, что я отсутствовала едва ли не четыре часа и вообще очень часто покидала дом, Эдвин взъярился. Он старался говорить спокойно, но я видела, как гнев изменяет золотой дар.
Он злился на меня, напоминал о просьбе не выходить из убежища. Мне следовало признать вину, но я устроила скандал. Раскричалась, вспылила, заявила, что он держит меня взаперти.
Он попробовал объяснить, что требование обосновано. Я ударилась в слезы.
Он сказал, что безопасность превыше всего. Я наговорила резкостей и обозвала его тираном. Выскочила из столовой, грохнув дверью, и спряталась у себя в спальне.
Рыдая в подушку, жалела себя. Все надеялась, Эдвин придет утешать, просить прощения. Но он так и не появился. Засыпая, с горечью поняла, что мы впервые за последние месяцы спали в разных комнатах.
На следующее утро грустный, подавленный Эдвин извинился.
Я тоже. Мы помирились.
Как потом стало ясно, только на словах.
Разговаривали, тренировались, обсуждали серьезные темы.
Все постепенно стало так же, как и прежде.
Почти так же.
Между нами что-то сломалось в ту злополучную ночь. И не было в мире заклятия, способного это исправить. Из-за навязанной невесты отлучки из Ордена стали значительно короче. Пару раз за следующие три недели Эдвин появлялся в доме всего на несколько часов, а потом уходил на встречу с Великим магистром.
Поначалу я переживала, волновалась. Потом привыкла, прислушивалась к теплу кольца, уговаривала себя, что все в порядке. Со временем поняла, что не верю обещаниям Эдвина. Не верю в скорый отъезд. Даже в то, что действительно попробуем пробраться в поместье Серпинара и украсть карту даров.
Сложно описать это чувство, но казалось, сердце онемело, эмоции покрылись коркой льда. Потому что Эдвин постепенно, но уверенно отдалялся от меня. Он становился чужим, сам понимал это, смущался, стыдился изменения отношений. И ничего не делал, чтобы исправить сложившееся положение. С каждым днем разница между тем, какими мы были до ссоры, и тем, как изменились после, становилась явственней.
В одиночестве я плакала от бессилия. Не знала, как починить поломанное. Казалось, счастье утеряно безвозвратно. Все, совершенно все стало бессмысленным.
Он был подавленным, потерянным и не стремился общаться со мной в те редкие часы, когда возвращался домой. Его не привлекала даже близость. Нежность исчезла, поцелуи стали данью прощаниям и встречам.
Сидя с Эдвином за одним столом или занимаясь в одной комнате артефактами, чувствовала, что не нужна ему. Между нами словно возвели стену изо льда. С каждым днем лед креп и твердел, наращивал толщину. Довольно быстро стена стала такой непробиваемой, что, даже находясь рядом с Эдвином, я оставалась в одиночестве.
Виконт оживлялся, если мы говорили об артефактах, ловушках Серпинара, о плане поместья. Его радовала возможность потренироваться и забавляли мои сомнительные успехи в освоении эльфийского.
Он произнес несколько простейших фраз на этом языке, я не поняла ни слова. Огорчилась, ведь те же выражения, но написанные, с легкостью использовала. Он
покровительственным тоном заявил, что попробует когда-нибудь заняться со мной и этим. Очередное обещание, которое Эдвин явно не собирался выполнять, и превосходство в голосе артефактора меня взбесило. Я ответила резкостью и указала на то, что эльфов осталось в королевстве меньше, чем книг на их языке. Практиковаться в устной речи уж точно ни к чему. Маг побледнел, прикусил губу, встал, чопорно поклонился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Я разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Он не пришел утешать и весь следующий день со мной почти не разговаривал.
Живые черепки накляузничали виконту, что я по-прежнему часто покидала дом. Несмотря на его просьбы и на мое обещание не выходить из убежища, это было правдой. Но я всегда останавливалась на пороге и не выходила даже на полянку. Изо всех сил стараясь держать себя в руках, честно объяснила Эдвину, что в доме мне нечем дышать. Поклялась памятью родных, что не хожу на берег. Поверил маг или нет, не знаю, но эту тему больше не затрагивал.
Очередной вечер в обществе артефактора оставил по себе ощущение холодной отстраненности, близкой к неприязни. Предпринимать новую ненужную виконту попытку что-то наладить не стала, пожелала доброй ночи и ушла к себе. Миньер вежливо, даже церемонно поклонился и ответил таким же безликим пожеланием.
В который раз заснула в слезах. Все волшебство, которое было между нами, исчезло, вся радость ушла. Это причиняло не только душевную, но и телесную боль. Выплакавшись, подсушив заклинанием подушку, провалилась в тревожное забытье. Снился Верховный магистр Серпинар, черные птицы и эльфийский камень. Мне кто-то говорил, что необходимо дойти до него, а я противилась.
Проснулась от ужаса через пару часов и едва не спалила Эдвина. Виконт сидел рядом на кровати и задумчиво рассматривал меня. В свете магического фонарика он выглядел изможденным и осунувшимся, очень расстроенным.
— Что происходит, Софи? — тихо спросил Эдвин.
Впервые за последние три недели я вдруг почувствовала его дар. Мягкий золотистый свет, огорчение, искреннюю тревогу. Впервые за три недели поняла, что по совершенно неясной причине перестала его видеть, временно утратила Эдвина. От этого было больно, а внезапное возвращение утраченного будто оживило меня.
Не сдержалась, порывисто села, обняла любимого.
Уткнувшись лбом ему в плечо, старалась не всхлипывать. Он бережно прижимал меня к себе, гладил по спине, утешал. Я любовалась его даром, красотой родной магии, тщетно пыталась успокоиться.
— Я больше так не могу, — выдохнула я, когда слезы сошли на нет. — Устала, измучилась. Я не железная и не такая стойкая, как хотелось бы. Я здесь постепенно схожу с ума.
Отстранившись, заглянула ему в лицо и неожиданно твердо заявила:
— Если мы в ближайшие две недели не выкрадем карту даров и не уедем, я уйду. Воспользуюсь невидимостью, проникну на корабль и уеду сама в Кирлон.
Эдвин вздохнул:
— Увеличь срок до трех недель, ладно? — он говорил уверенно и убежденно. — Через десять дней Серпинар уедет в одну из южных провинций. Путь будет открыт. Мы достанем карту и уничтожим ее. Для этого нам нужно попасть к источнику. Это недалеко. По пути в Северную гавань. И сразу же уедем.
Хорошо?
— Хорошо, — выдохнула я и снова обняла его.
Эдвин поцеловал меня в висок и прошептал:
— Пожалуйста, чтобы ни случилось, чтобы тебя ни тревожило, не отгораживайся от меня. Я не могу тебя потерять. Кивнула, боясь вновь утратить его, лишиться жизненно необходимого мне сияния родного дара.
— Я люблю тебя, Эдвин, — в который раз призналась первой.
— Я тебя тоже, Софи, — ответил он.
Наивно было полагать, что после этого разговора все станет таким, как прежде. Холодность почти исчезла, отчужденности поубавилось, появилось подчеркнутое внимание к мыслям и переживаниям друг друга. Немного навязчивое, осторожное, вежливое. Иногда это раздражало, но я заставляла себя успокоиться, потому что меньше всего на свете хотела продлевать тот кошмар, который и так слишком затянулся. У меня появился новый, очень сильный страх. Я боялась потерять Эдвина, разучиться видеть его дар. Казалось, если это произойдет снова, то нас уже не спасти. Перестанем доверять друг другу, не найдем сил побороть отстраненность. О любви можно будет забыть. Она превратится в прекрасный и горький сон о былом и безнадежно утраченном.
Когда Эдвин снова вернулся в Орден, большую часть дня я провела в его спальне и ночевать осталась там. Постель хранила запах любимого, обнимая подушку, я с ужасом поняла, что с момента последней близости прошел месяц. Что такой долгий перерыв тоже ослабляет связь даров.
Поднявшийся с новой силой страх заставил бежать в кабинет за одной из эльфийских книг о магии. Вернувшись в спальню, лихорадочно переворачивала тяжелые листы в поисках нужного заклинания. Фантом дара Эдвина должен был стать моим спасением.
Возилась пять часов. Вначале полностью перевела те слова, которых еще не понимала, а потом создавала двойника. Стать, ширина красивых плеч, свежий шрам на руке, высокий лоб, ровный нос с тяжелым основанием, форма и голубизна глаз, красота изгибов манящих губ и яркий, сияющий золотом дар. Я цеплялась за воспоминания об Эдвине. Выуживала из памяти все новые и новые детали, передавала открытость улыбки, интонации низкого голоса. Плакала, снова плакала. Я любила Эдвина, верила в его любовь, хоть он ни разу и не произнес этих слов. И понимала, что тем разговором мы ничего не починили.
Что не поможет и отъезд.
Что причина в другом.
Но распознать, в чем же действительно было дело, не получалось, несмотря на все старания.
Он вернулся поздно ночью через неделю. Опоздал на два дня. Чтобы не сойти с ума от беспокойства, все силы бросила на создание артефактов, необходимых для попытки выкрасть карту. Трижды досуха вычерпала резерв, лишь бы избавиться от навязчивого желания выйти к реке, чтобы отрешиться от тревог об Эдвине. Эльфийское кольцо согревало озябшие от истощения руки, этого мне было довольно.