Он не смотрел на меня, предпочитая рассказывать нашим соединенным рукам. Эльфийскому кольцу, поблескивающему на его безымянном пальце. Но не мне. Это настораживало и пугало больше, чем выбранный тон. Короткие фразы казались сухими и безжизненными. Отрывистые предложения кололись холодом. Золотой дар изменялся, отблескивал темной сталью. И без того трудный разговор с каждой минутой становился все более неприятным. Мой опустошенный резерв добавлял темных красок, даже краткие паузы казались зловещими, гнетущими.
Очень хотелось отложить беседу на другое время. Чтобы Эдвин успел успокоиться, а у меня появилась возможность восстановить магию. Но я поборола сильное желание встать и уйти, наклонилась, заглянула Эдвину в лицо.
— Говори со мной, хорошо?
Он кивнул и выдохнул:
— Я нашел объяснение. Проклятие разрушило связь между твоим обычным телом и магическим.
Новость выбила почву из-под ног, от неожиданности перехватило дыхание, словно меня окатили ледяной водой.
— Разве такое возможно? — прошелестела я.
— Как видишь, да. Возможно, — мрачно подтвердил он. — Тебе удалось вернуться. А я… Я старался помочь, но не слишком успешно. Ты едва не погибла. Из-за меня. Из-за моей очередной сумасшедшей аферы.
— Я не считаю стремление уничтожить карту даров сумасшедшей аферой, — возразила я.
Вымученная улыбка никого не обманула. На меня волной накатило осознание всех возможных последствий, стало страшно, и голос дрожал, что Эдвина только больше огорчило.
Теперь он казался не просто виноватым, а подавленным. — Ты говорила другое… Ты вообще очень много говорила, признался он.
— Когда? — пробормотала я, уже догадываясь, какой услышу ответ.
— В последние часы я узнал много нового, — он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула. Каждое его слово ранило горечью. — Что ты устала от меня. Что больше мне не веришь. Что считаешь этот дом тюрьмой. Сказала, мне будет лучше с другой. С той, которую подобрал Серпинар.
— Это был бред! — воскликнула я, осознавая, как жалко и нелепо звучит такое оправдание.
— Очень осмысленный бред, — его слова прозвучали веско, обвиняюще.
— Навязанный мне, — упорствовала я. — Мне казалось, прошло две недели. Что ты откладывал поход к источнику и не собирался уезжать в Кирлон. Что увлекся той девушкой.
Он скептически изогнул бровь.
— Да уж, веские причины, чтобы позвать Великого магистра и пойти на сделку с ним.
— В здравом уме я бы его не позвала, — с сердцем возразила я.
Было бы проще, если бы он жег желчью, разил сарказмом.
Если бы разбил что-нибудь, да хоть бы бросил на пол скомканную салфетку! Но его мимика была скупой, жесты скудными, а голос звучал глухо и безжизненно, даже взгляд казался потухшим.
— Эдвин, пожалуйста, выслушай меня, — взмолилась я. Он встретился со мной взглядом, коротко кивнул. Дал шанс все исправить, оживить умирающее доверие…
— Ты ведь помнишь, когда мы пытались спасти лиса, я говорила с Серпинаром? — прозвучало двусмысленно и предосудительно, напоминало о ловушке и моем ранении, в котором Эдвин тоже винил себя. К сожалению, я просто не нашла других слов.
Он не только кивнул, а даже пробормотал:
— Как не помнить…
Это показалось мне добрым знаком, воодушевило. — Так вот, — силясь справиться с дрожащим голосом, продолжила медленно: — с тех пор желание выйти к реке, дойти до эльфийского камня и позвать Серпинара стало навязчивой идеей.
Он нахмурился, видимо, вспомнил мои частые отлучки. — Я виновата, я выходила к реке. Но ни разу, клянусь тебе, ни разу не звала его! Не колдовала на берегу. Да и вообще, только дважды выходила на поляну из лаза!
Говорила пылко и мечтала, чтобы он как-то показал эмоции. Но он был холоден и отстранен. Дар хищно и чуждо поблескивал сталью.
— Он часто снился мне, — призналась я. — Но не так, как сейчас. Никогда прежде не разговаривал…
Эдвин молчал, не задавал вопросов. Казалось, не верил ни единому моему слову. Губы плотно сомкнуты, руки сложены на груди, взгляд тяжелый. С каждой секундой я уверялась в том, что только ухудшила все, разрушила хрупкие остатки веры в мою искренность.
— Ты говорил о Беате, помнишь? — цепляясь за соломинку, прошептала я.
Он нахмурился, лицо стало суровым, взгляд — жестким. Но я даже хотела, чтобы он злился, чтобы мои слова его взбесили. Лишь бы не ледяное равнодушие, встающее стеной между нами.
— Она ведь говорила, что он ее касался. Что она несколько дней не могла избавиться от холода. Помнишь? — с надеждой вглядываясь в голубые глаза, продолжала я.
Он едва заметно кивнул, сжал челюсти, но промолчал. — Он и меня касался. И я чувствовала холод. А с того дня мы начали ссориться.
— Хорошая отговорка, — зло бросил Эдвин. — Удобная. Такой я просто обязан поверить! — верхняя губа неприятно вздернулась в оскале, в голосе слышался яд неверия и сдерживаемой ярости. — Вот только беда. Ты тогда говорила с иллюзией. Они заколдовывать не умеют.
— Ты в этом уверен? Уверен в том, что знаешь пределы способностей и возможностей Серпинара? — глядя в глаза виконту, уточнила я.
Он открыл рот. Наверняка хотел привести в качестве аргумента сведения о природе иллюзий, но потупился и промолчал. Напряженная пауза затянулась, постепенно стала неприятной.
— Допустим, все так, — тихо заговорил он, вновь встретившись со мной взглядом. Голубизна глаз казалась льдистой. Эдвин мне не поверил. — Почему ты раньше ничего не рассказывала?
— Сглупила, — честно призналась я. — Не увидела взаимосвязи.
Даже когда внезапно перестала видеть твой дар. Он недоверчиво вскинул бровь, но на мой тон это не повлияло. Продолжила так же уверено и твердо.
— Ты стал чужим. Я стала резкой и нетерпеливой. Поняла причину только в поместье Серпинара. А с тех пор у нас не было времени поговорить.
— Допустим, — его голос и поза оставались все такими же напряженными. — Но это не он к тебе явился. Ты позвала его.
Почему?
— Видимо, его магия оказалась сильней моего магического тела с вычерпанным резервом, — процедила я.
Сохранять остатки спокойствия становилось все трудней. Пустота резерва стала щекочуще-едкой. Голова болела после магического принуждения. Я устала. Устала от нападок. Выматывала необходимость защищаться от любимого, которого даже в бреду оберегала из последних сил. Раздражало его недоверие. Поэтому последняя фраза прозвучала грубо, жестко:
— Он все равно ничего не добился.
— Странное у тебя представление о "ничего", — виконт снова оскалился. — Он хотел услышать имя. Ты его назвала.
— Ему я ничего не сказала! — зло рявкнула я. — Ничего!
— Я слышал, — перебил он. — Слышал. Зачем ты отпираешься? Просто признай. Я не вижу в этом большой беды. Но объясни, зачем ты это сделала. Только не лги!
Он постепенно сбавлял тон, но все еще говорил резко. И мне хотелось ответить резкостью. Накричать, оскорбить, ранить. К счастью, сдержалась. А в следующий момент, Эдвин подался вперед, заглянул мне в глаза и неожиданно тихо сказал:
— Пожалуйста, Софи. Мы в любом случае найдем решение.
Только ответь правдиво. Пожалуйста.
Мой воинственный настрой пропал, исчезла злость, сменилась серой опустошенностью. Такая же ощущалась в золотистом родном даре. Ненужная ссора утомила нас обоих, от нахлынувшего эмоционального истощения опускались руки. — Я никогда не обманывала тебя, — в ломком осипшем голосе сквозила усталость. — Серпинар ничего от меня не узнал. Ни имени, ни описания внешности. И в здравом уме я бы его не позвала. Я ведь все еще люблю тебя.
Он просиял, словно в жизни своей ничего более радостного и чудесного не слышал, робко улыбнулся.
— Я тебя тоже. Очень сильно, — вздохнув, признался: — Но сегодня слушал, что ты говорила, и… Казалось, что схожу с ума. Только "надоел, не люблю, не могу, тюрьма, избавиться"…
Он понурился, притих.
— Как с Беатой? — осторожно уточнила я. Скорей, чтобы подтвердить свои выводы, а не ради ответа.
Он вскинул голову, окинул меня растерянным взглядом. — Да, — ответил недоуменно. Потом невесело усмехнулся: — Ты права. Прости меня, Софи.
— Тут нечего прощать, — заверила я.
Он встал, тяжело опершись о стол, подал мне руку. Теплая ладонь, ласковое сияние золотого дара. Металлические отблески исчезли, ощущение замкнутости ушло. Я обняла Эдвина за шею свободной рукой, поцеловала изогнутые робкой улыбкой губы. Он крепко сжал меня в объятиях, и мы долго стояли так, утешая, поддерживая друг друга после ссоры.
Заснуть не получалось. Не помогали ни усталость, ни купание в горячем источнике, ни подробный и несколько нудный рассказ о редком волшебстве, с помощью которого Эдвин пытался вернуть магическое тело в обычное. Он концентрировался только на рунах и заклинаниях, старательно обходил стороной переживания. Но говорить о них Эдвину было не нужно — я чувствовала его дар и четко ощущала ужас, отчаяние и беспомощность. Сказал, что добился только одного изменения. Я стала говорить во сне.
Ласково погладив его грудь, заглянула в голубые глаза:
— Почему ты поверил? После всего, что между нами было.
Он помрачнел, но признался
— Наверное, потому что многие обвинения очень похожи на правду. Твое положение незавидное, а дом действительно можно считать тюрьмой. В таком свете предложение Серпинара кажется весьма щедрым.
— Но ты ведь знаешь, что я тебя люблю, — возразила я.
— Любовь еще сложней магии, — усмехнулся Эдвин. — Магию можно понять и предсказать. Можно изучить ее законы. А любовь… С ней никогда не знаешь наверняка. Можно только догадываться.
В этих словах было зерно истины. Устало обдумывая его, вновь положила голову Эдвину на грудь, он обнимал меня одной рукой. Ровные гулкие удары сердца, сияние золотого дара умиротворяли. Думалось о волшебстве Эдвина, о нашем последнем ритуале, о доверии. Отчего-то казалось, что у Эдвина еще остались сомнения в моей искренности и честности. Но я отмахнулась от этой назойливой мысли, приписав ее авторство истощенному резерву и усталости.