— Спроси меня, как я вернулась, — попросила я.
Эти слова разбудили его любопытство.
— Как ты вернулась, Софи? — в голосе слышалась заинтригованность.
— Ты говорил о рунах, которые рисовал, чтобы помочь. Я их видела, — голос почему-то подвел, сел, звучал хрипло и незнакомо. — Они были бесполезными и мертвыми.
Он разочарованно нахмурился. Я знала это, даже не глядя ему в лицо. Чувствовала отголоски эмоций в даре.
— В них не было никакой силы. Так, засечки на камне, — продолжала я. — Они ожили от воспоминания о тебе. О волшебстве, которое творили наши сплетенные дары. Они засияли золотом, когда я произнесла твое имя. Отзвук твоей магии помог мне. Благодаря ему я вернулась. К тебе.
Я подняла голову, заглянула Эдвину в глаза.
— Не говори, что любви нет. Она неотделима от нас, от нашей магии.
Он ответил поцелуем, крепкими объятиями и сводящей с ума нежностью.
Путешествие к источнику пришлось отложить. Если бы решала я, мы не ждали бы долго. От силы сутки на сборы, на запечатывание жилища, на укрепление иллюзии, превращавшей дом в маленькое и труднодоступное место нонраффиен. Но решала не я, а Эдвин.
Не терпящим возражений тоном он заявил, что никуда не пойдет, пока мы не убедимся, что мой резерв способен восстанавливаться сам естественным путем. Эдвин хотел увериться, что у временного отрыва магического тела нет серьезных последствий. В доме, имея под руками внушительное собрание эльфийских книг, мы могли найти решение. Амулет или лекарство.
Эта аргументация звучала логично и правильно. Я согласилась ждать, хоть и сгорала от нетерпения, представляла, как сажусь с Эдвином на корабль, почти чувствовала на лице соленый ветер. Закрывая глаза, слышала плеск волн и крики чаек. Истощенный резерв усиливал переживания. Возможность в самом деле изменить жизнь дразнила близостью и недостижимостью. Казалось, мечта, до которой оставалось сделать один шаг, ускользала, унося остатки терпения.
С каждым часом волнение росло. На следующий день я уже не находила себе места. Изменений никаких не чувствовалось, и я попыталась уговорить Эдвина создать пару восстанавливающих резерв амулетов и пополнить мою магию так. Он отказывался, объяснял решение боязнью навредить. Я просила, едва ли не на коленях умоляла, но он только хмурился и упрямо стоял на своем.
А потом и вовсе заперся в кабинете на несколько часов. Кое-как взяв себя в руки, осознавая, что Эдвин пытается в книгах найти ответы, вызвалась помогать. Но скоро отказалась от затеи. Ветхая бумага, бледные чернила, тексты на старом эльфийском. Этот язык я пробовала изучать самостоятельно, но особых успехов не достигла. Моя помощь стала бы только помехой.
Чем больше проходило времени, тем сильней становился страх, что я навсегда лишилась магии, что накопленное ничтожное количество волшебства — отныне мой полный резерв. Этих крох хватило бы только платье по фигуре подогнать. Заверения Эдвина в том, что выход обязательно найдется, с каждым часом все больше походили на беспомощные попытки утешить. И казались издевательством. К счастью, он оказался прав, а я ошиблась. Отказавшись от вспомогательной магии, Эдвин тоже угадал верно. От таких костылей было больше вреда, чем пользы, что подробно описывалось в книге известного эльфийского целителя. Главу оттуда Эдвин мне тщательно перевел. Книга успокоила. Даже вопреки тому, что она в целом сводилась к простой истине "Время — прекрасный целитель, а терпение — добродетель". Я ждала, когда очнется дар. Эдвин занимался одноразовыми амулетами. Наши запасы артефактов закончились, а магия источника могла оказаться нестабильной, следовательно, непредсказуемой. Меня строгий виконт посадил за учебники и буквально завалил заданиями. Он оказался требовательным учителем, а разочаровывать его не хотелось. Я старалась, читала, переводила, рисовала формулы. Смешно подумать, следующие два дня была так занята, что даже не заметила, как восстановился резерв.
Когда Эдвин уставал, мы встречались в столовой или в библиотеке. Он проверял мои расчеты, придирчиво вчитывался в переводы и расспрашивал о каждой закорючке на чертеже. Вначале думала, что Эдвин так пытается отвлечь меня, и была признательна. Но постепенно осознала истинную цель его истощающей работы над амулетами и тщательного обсуждения просчитанных мной формул. Эти темы давали ему возможность изображать благополучие, поддерживать иллюзию нормальных отношений. На деле он избегал общения со мной. Старался не говорить о личном. В частности после того, как услышал подробности моих встреч с Серпинаром. После ссоры Эдвин хотел услышать все в подробностях и вызвал меня на откровенность на следующее утро. Тот разговор вспоминался исключительно с неприязнью. Эдвин был серьезен, скуп на слова и жесты, в голосе слышалось тщательно скрываемое раздражение, дар отблескивал металлом. Впечатление беседа оставила гнетущее, как допрос. От сопоставления виконта с инквизиторами Ордена становилось не по себе, слишком хорошо он подражал тону, которым следовало задавать вопросы. Тону, заставляющему жертву постоянно испытывать вину и радоваться намекам на благосклонность инквизитора.
Не только поведение и манера задавать вопросы напоминали о допросах так сильно, что ныли старые шрамы. Отчетливо ощущалось недоверие. Оно ранило больше всего. Эдвин сомневался в моей искренности, в рассказах о стойкости и сопротивлении магическому принуждению Серпинара. И все же спокойно выслушивал то, что считал ложью, зная, что в ближайшее время выведет меня на чистую воду.
Это раздражало и оскорбляло невероятно. Тогда и последующие дни я порывалась заставить его произнести обвинения вслух, но останавливалась. Не хотела провоцировать лишнюю ссору. Наши отношения и без этого казались хрупким механизмом, не готовым выдержать новую серьезную встряску. Видимо, Эдвин разделял это мнение, потому что не стремился к беседам. Предпочитал общению его жалкое подобие. После разговора о Серпинаре самым продолжительным обменом репликами стало обсуждение волшебства для закупоривания дома. Эдвин давал четкие указания, снабдив меня папкой с формулами. Чертеж иллюзии места нонраффиен, сложные схемы родового волшебства, скрывающего подходы к дому, чувствительные сети на поляне, выведенная чужим, исключительно красивым почерком формула управления коболами. Я должна была просчитать расходы резерва, найти способы сберечь магию, пока Эдвин отдыхал после создания одноразовых амулетов.
Математика утомила больше проведенных ночью ритуалов, но не вспоминалась с разочарованием. Во время совместного волшебства Эдвин снова меня прощупывал, испытывал, снова проверял, достойна ли я доверия. Это выматывало, раздражало. В который раз похвалила себя за решение ничего не рассказывать о беременности до корабля. Не хотела привязывать, вынуждать Эдвина терпеть мое общество только из-за того, что природе вздумалось пошутить и обойти мое заклинание против зачатия.
Предпоследняя ночь в доме. Потушенные светильники, притихшие коболы, сияющее всеми цветами радуги волшебство. Взявшись за руки, мы бродили по коридорам, заглядывали в каждую комнату и кладовку. От свободных ладоней голубыми и зелеными лучами расходились потоки магии. Я видела, как наши заклинания укрепляют имеющиеся, как дом впитывает нашу силу, как изменяются коболы, когда наша с Эдвином магия подпитывала общий источник их силы. Красивый ритуал истощил резерв полностью. Учитывая, что заклинания большей частью были родовыми, виконт творил волшебство не только с моей помощью, но и мной. Он черпал силу осторожно, но потребительское отношение ко мне, как к накопителю магии, раздражало, казалось несправедливым. Особенно, когда я вспоминала, что он защищает свой дом, свои артефакты, книги и безопасность.
Он заснул, обнимая меня, а я долго рассматривала висящую на противоположной стене картину. Тусклую и нечеткую в свете лампы. Из-за опустошенности резерва она казалась отталкивающе блеклой, пыльной. Весь дом пропитывала затхлость, воздух казался мертвым. Ровное дыхание спящего не успокаивало, в голову приходили только неприятные мысли. Потом ненадолго задремала, но разбудил ставший привычным сон.
Чудилось, что рубины и сапфиры, вставленные в карту, засияли неестественно ярко, а рядом с артефактом постепенно обретала плотность иллюзия Серпинара. Поначалу я надеялась ее развеять. Подхватывала карту на руки или закрывала ее чем-то. Но Серпинар из раза в раз появлялся.
В ту ночь он стоял напротив. Так близко, что я различала каждую морщинку на привлекательном лице Верховного магистра и четко представляла, почти чувствовала запах его духов. Он не заговаривал со мной, только смотрел в глаза. Его черты постепенно смазывались, а я проваливалась в омуты бездонных, невыносимо черных глаз безликого.
Проснулась в ужасе и холодном поту. С трудом выровняла дыхание, обхватив себя за плечи, постепенно успокоилась, уняла крупную дрожь. Слабость в ногах, головокружение, боль в висках. Смахнув пальцами испарину со лба, сообразила, что вокруг темно и пахнет землей. Глубокий вдох, очередная попытка успокоиться, шаг вперед. Дрожащая вытянутая ладонь коснулась стены.
Сердце болезненно сжалось от осознания.
Я была в подземном лазе.
Судя по промозглой сырости, очень близко от выхода на поляну. Пройдя не больше полутора десятков шагов, увидела затянутое свинцовыми тучами небо. Шел дождь. По всем признакам — затяжной и достаточно давно. Поляна, на которой я боялась увидеть свои следы, превратилась в болотце — воды налилось столько, что она не успевала уходить в землю. В подземном коридоре было сухо. Через прозрачный щит на входе не проникали ни капли, ни грязь. Поежившись от порыва ветра, посмотрела на себя.
Ночная рубашка и босые ноги — совершенно сухие и чистые. Признаков недавно примененных заклинаний на одежде нет. Следовательно, Серпинару не удалось выманить меня ни на поляну, ни на берег. Я готова была прыгать от радости.
Вздохнула с облегчением и попробовала осознать, что делала в последние часы. Вспоминались только провалы глаз безликого, холод и отторжение чужой воли. Зябко повела плечами, обхватила себя руками в попытке согреться. Уже хотела вернуться в дом, как увидела под деревьями на другой стороне поляны волков. Ни страха, ни удивления не испытала. Волки частенько появлялись поблизости. Казалось, они приглядывают за мной, берегу