Ярость выплеснулась неконтролируемым волшебством, огненным всполохом рассекла воздух рядом с призраком. Он отшатнулся, отступил на шаг.
— Об этом вы не думали? А о том, что я рисковала жизнью, но спасла его из плена, забыли? Не подумали, что он умер бы, не отдавай я магию до капли?
Еще один спонтанный разряд с визгом пронесся мимо лорда. — Я спасла того, кто предал и едва не убил меня! Спасла! И буду делать это впредь!
Следующий выплеск разбился о вовремя поставленный призраком щит.
— Или вам удобно это забывать, чтобы не разрушать собственную картинку мира?
Четвертое заклинание едва не хлестнуло призрака, он увернулся в последний момент.
— Простите меня, — подняв обе руки с растопыренными пальцами, лорд выстроил перед собой большой щит. Простите.
Я вдруг увидела и необычную для ночи прозрачность призрака, и хрупкость его щита, и новое заклинание, кровавой змеей обвившее мою правую руку до локтя. Сбросив с левой руки заслон, прижала ее к груди, стараясь успокоиться, выровнять дыхание. От крика, на который сорвалась из-за высокомерного лорда, саднило горло, сердце колотилось, верхняя губа вздернулась в хищном оскале. Постепенно успокоившись, смогла погасить самостоятельно свившееся боевое заклинание. Заставила себя сделать глубокий вдох, медленно выдохнула. Даже не подозревала, что нападки эльфа так меня разозлят.
— Я тоже прошу прощения за несдержанность, — кое-кое-как совладав с собой, сказала я. Светский тон удался плохо, но лорд, осмелившийся рассеять щит, радовался и этому жалкому подобию. — Но ваши однобокие суждения способны вывести из себя любого. Особенно, если сочетаются с агрессивностью.
— Прошу извинить меня за них, баронесса Лантер.
Эльфу спокойный тон удался лучше, но взгляд все еще был опасливым. Неудивительно, ведь истонченность призрака говорила о том, что моя внезапная атака была сильной и могла оказаться смертельной для противника. Насколько подобное слово применимо к не живущему.
— Я был к вам несправедлив и неверно оценивал ваш поступок. Теперь, зная, что заклятие, ранившее вас, было родовым заклятием Волка, я понимаю, почему вы ушли тогда. И понимаю, почему виконт Миньер утаил от нас эту деталь. С этим уточнением картина серьезно меняется.
Судя по тону, он явно хотел и дальше оправдывать свое поведение, но у меня не было желания обсуждать щекотливую тему только с ним. Суждениям леди Тимеи и лорда Брешаана я доверяла больше. И в беседе с ними точно могла рассчитывать на тактичность и осторожность в высказываниях. К тому же меня не покидала уверенность, что эти двое по замалчиваниям Эдвина догадались, что произошло у источника.
— Рада, что смогла внести ясность, — хмуро перебила я. — Давайте вернемся к остальным. Но я настаиваю, чтобы вы принесли свои извинения. При всех. Мне и Эдвину. Его своими нападками вы оскорбили не меньше, чем меня.
Эльф отступил на шаг, легко поклонился.
— Конечно, баронесса.
Слушая, как смиренный лорд Цием почтительно и крайне вежливо просит прощения, я не испытывала удовлетворения. Нисколько. Только неловкость и досаду. На себя. За то, что сорвалась, позволила лорду распалить себя. То, что казалось победой, обернулось поражением, когда я распахнула дверь в трапезную.
Родной золотой дар казался тусклым и горестным, взгляд Эдвин от меня отводил. Без сомнения он все слышал и винил себя за причиненную мне у источника боль. Повышенный интерес призраков к родовому заклятию Волка только сильней ранил Эдвина. Он совсем сник, дар стал блеклым, будто лишенным жизненной силы.
Вопросы эльфов, их уточнения воскрешали картины боя, оживляли их. Всполохи заклинаний, запах паленой кости, рассыпающийся магический щит, крики инквизиторов и пронзающая меня молния становились до ужаса реальными. Будто все произошло вчера. Только эмоции притупило время. Прежней злости на Эдвина я не испытывала, даже обида и чувство утраты стали бледными отголосками былой бури. Теперь все казалось мне чудовищным стечением обстоятельств, а вина Эдвина — не такой большой.
К сожалению, он этого не знал. Понуро сидел рядом со мной у камина, ни на кого не смотрел, даже не поднимал головы. Радовало только, что эльфы не растягивали разговор на часы. Когда с помощью моих уточнений выстроилась полная картина произошедшего, леди Тимея плавно завершила беседу. — Вы устали с дороги, — красивый голос эльфийки звучал мягко и ласково. — Вам нужно отдохнуть, а нам — обсудить все и подумать, почему виконт Миньер не может менять обличье. Встретимся утром в лаборатории. Может, к тому моменту найдем решение.
Она ободряюще улыбнулась, пожелала доброй ночи. Я сомневалась, что ответ дастся в руки так легко, но высказываться не стала. Один за другим призраки исчезали, до спальни нас никто не провожал.
Эдвин удивил тем, что собрался спать в другой комнате. Красноречиво уселся на пороге, а когда я проигнорировала такую просьбу открыть вторую спальню, поскреб дверь лапой. — Я не хочу спать здесь одна, — честно призналась я, глядя на понурого волка.
Он в ответ уткнулся носом в щель, словно пытаясь так отрыть дверь.
— Эдвин… пожалуйста.
Моя тихая просьба нашла отклик. Эдвин встал и последовал за мной.
Тихий щелчок затворившейся двери, я отошла к большой кровати, поставила рядом с ней сумку. Погладила прохладный шелк приготовленной мне шелковой ночной сорочки. Светлая ткань казалась в отблесках огня золотой. И тогда заметила, что Эдвин к кровати не подошел, а лег на пороге спиной ко мне. Он не обижался, нет. Он считал себя недостойным, виноватым. Золотой дар поблек и излучал лишь безысходность такой силы, что перехватывало дыхание, становилось тяжело справиться со слезами. Горечь и пустота заполняли сердце, мысли. Жизнь казалась бессмысленной и мрачной.
А я, как назло, не находила слов и вместе с тем чувствовала, что каждое мгновение молчания убивает нас.
— Эдвин, — тихо позвала я, встав рядом с ним на колени.
Он шевельнул ухом, но не повернулся.
— Не кори себя, пожалуйста, — попросила я.
Он вздохнул, но не посмотрел на меня.
— Я ведь простила.
Это было по большей части правдой, но пытливый взгляд Эдвина искал подвох. Золотой дар робко блеснул надеждой. Эдвину подобное признание казалось невероятным. Но я лукавила самую малость. Боль притупилась, злоба сошла на нет, желание наказать Эдвина и вовсе не существовало с того момента, как я вернула себе память. И даже придирчивые расспросы эльфов ничего не изменили.
— Да, простила, — тверже повторила я, глядя в голубые глаза волка.
Он встал. Быстро, даже поспешно. В два шага преодолел разделявшее нас расстояние и уткнулся лбом мне в грудь. Жест, олицетворяющий ласку и доверие, мягкое тепло золотой магии выдавало облегчение и надежду. Чувствуя, как мой дар тянется, переплетается серебряными нитями с крепнущим, сияющим золотым, я обняла Эдвина и прошептала:
— Я ведь тоже виновата. Знаю, в чем. Надеюсь, и ты сможешь меня простить.
Как и по дороге в Гнездо, легли рядом. Он довольно быстро заснул, а я смотрела на отсветы огня, слушала треск поленьев, гладила своего волка. Задремывая, пропускала сквозь пальцы черные с проседью пряди. Он вздрогнул, застонал. В полусне мне показалось, что от боли. И, положив ладонь ему на голову, подлечила. Под пальцами распускался персиковый цветок заклинания, на глазах становившийся золотым.
Странная перемена для лечебного волшебства меня насторожила. Нахмурившись, вгляделась пристальней. Рука тоже изменилась. Это уже была не моя ладонь, а Эдвина. Под пальцами не черный мех, а темно-зеленое закрытое платье с черным шитьем у ворота. Узнав платье, в котором была у источника, поняла, что меня затянуло в воспоминание Эдвина.
Он был истощен до крайности. Валился с ног от усталости. Золото его волшебства казалось лучиком солнца, теплым, но слабым. Оно создавалось на последних крупицах магии. За следующую подпитку ему пришлось бы расплачиваться жизнью.
— Госпожа Нэйга, умоляю, — голос осипший, низкий. Но, высказывая просьбу, он на женщину не смотрел. Его взгляд был прикован ко мне. Мертвенно бледное лицо, заострившиеся черты, синеватые губы, запавшие глаза, слабое, прерывистое дыхание. С первого взгляда становилось ясно, что я умирала.
Женщина жестом отстранила Эдвина, встала рядом со мной на колени и, положив обе руки мне на грудь, начала говорить что-то на древнем эльфийском. Напевное заклинание сияло медью и золотом, вбирало окружающие меня, похожие на северное сияние нити бирюзы и изумруда, обволакивало теплом. Эдвин с надеждой наблюдал за изменениями, за тем, как розовеют мои губы, как дыхание становится ровней и глубже.
— Это ненадолго, — спокойный голос госпожи Нэйги прозвучал отрезвляюще жестко.
Эдвин вздрогнул, посмотрел на поднявшуюся с колен женщину. Она была совершенно бесстрастна.
— Отнеси ее в дом, — велела хозяйка. А я вдруг поняла, что она говорила на эльфийском. На языке, который Эдвин считал родным.
Он подошел ко мне, поднял. Бережно, любовно. Держа меня на руках, посмотрел на волков, сидящих и лежащих рядом с низкими, наспех слепленными магией санями.
— Благодарю вас, — голос дрожал, когда Эдвин обводил взглядом свою стаю. Он был им очень признателен, но это светлое чувство почти полностью затмевал леденящий, разрушающий страх за меня.
Едва держащиеся на дрожащих лапах понурые, усталые волки ответили кивками.
Госпожа Нэйга, стоящая на пороге, жестом указала, куда идти. Через распахнутую дверь видела большую комнату, кровать у стены.
— Идите за дом, — услышала я спокойный голос хозяйки. Она обращалась к вожаку стаи. — Там в сарае для вас есть еда и питье. Отдыхайте.
Уложив меня, Эдвин отступил на шаг и повернулся к хозяйке, ожидая, что она тут же примется за лечение. Но госпожа задумчиво рассматривала огонь в камине и не обращала на гостя внимания. Эдвин не решился окликать, только подошел ближе.
В тишине прошло от силы пять минут, но ему они показались вечностью. Он постоянно оглядывался на меня, прислушивался к дыханию. Госпожа Нэйга, наконец, обратилась к гостю.