– Почему «условно»?
– Все будет зависеть от того, как он себя поведет. Он не должен никого рассердить за время от сегодня и до того дня.
– Если хочешь мое мнение, то он, кажется мне, многократно вернул свой долг обществу за маленький налет с игрушечным пистолетом.
– Пистолет был не игрушечный. А незаряженный. Но это все равно считается вооруженным ограблением.
– А мне кто-то в пятницу рассказал угарную шутку – тебе понравится. Боже мой, как же там… Что-то вроде: ты знаешь, что бедняки?.. Нет, извини, сначала. Бедняки… Черт. Вот: «В бедном районе свистнут айпод, в богатом обнулят в банке счет». – Феликс мимолетно улыбнулся. – Только у меня хуже получилось.
Она кричала, не отдавая себе в этом отчета. Японка на соседней террасе повернулась и вежливо посмотрела на среднее расстояние.
– Я что говорю: посмотри на эту женщину, она одержима мной. Посмотри на нее. Она отчаянно хочет меня сфотографировать, но ей невыносимо попросить. Все это очень печально на самом деле. – Анни махнула рукой в сторону женщины и ее семьи. – Поедай свой ланч! Продолжай жить дальше!
Феликс встал между Анни и другой террасой.
– Она наполовину ямайка, наполовину нигерийка. Ее мать преподает в школе Уильям Кебл в Харлсдене – серьезная женщина. А она похожа на мать, у нее такая нигерийская образовательная жилка: сосредоточенность. Она бы тебе понравилась.
– М-м-м.
– Ты знаешь это место – «У Йорка» на Монмут-стрит?
– Естественно. Туда ходили в восьмидесятые.
– Она только что получила повышение, – с гордостью сказал Феликс. – Она теперь типа старшей официантки. Как это, ты говоришь, называется? Она больше не обслуживает столики. Как это называется?
– Метрдот.
– Да. Может, дойдет до управляющего. Там каждый день полно народу – туда многие ходят.
– Да. Но какого рода люди ходят? – Анни поднесла кружку к губам и осушила залпом. – Что еще?
Феликс снова смутился.
– У нас много общего, типа… ну, много всего.
– Долгие прогулки за городом, красное вино, оперы Верди, чувство юмора…
Анни раскинула руки в стороны, сложила пальцы, словно медитируя.
– Она знает, что ей нужно. Она рассудительная.
Анни посмотрела на него со странным выражением.
– Это довольно низкая планка, тебе не кажется? Я хочу сказать, я рада за тебя, что она не в коме…
Феликс рассмеялся, увидел, что она тягуче ухмыляется от удовольствия.
– Она политически здравая, расово здравая. Она понимает борьбу. Здравая.
– Она бодрствует и понимает. – Анни закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Рада за тебя.
Но какое-то выражение властности на ее лице вывело Феликса из себя. Он закричал:
– Ты ничего в жизни не умеешь, кроме как глумиться! Все, что ты умеешь! Чем таким невероятным ты занимаешься? Чего ты добилась?
Анни открыла один испуганный глаз.
– Что я… Что за чушь ты несешь? Да я же всего лишь пошутила, черт возьми. Чего именно я должна добиваться?
– Я спрашиваю, какая у тебя цель? Какой ты хочешь, чтобы была твоя жизнь?
– Какой ты хочешь, чтобы была твоя жизнь? Извини, я нахожу твой вопрос грамматически странным.
– Иди ты в жопу, Анни.
Она снова попыталась отделаться смехом и потянулась к его запястью. Но он оттолкнул ее руку.
– В тебе нет никакого смысла, так? Я пытаюсь сказать тебе, как складывается моя жизнь, а ты только глумишься. Бессмысленная. Ты бессмысленная.
Получилось грубее, чем он хотел. Она поморщилась.
– Я думаю, ты очень жесток. Я только пытаюсь понять.
Феликс заставил себя успокоиться. Он не хотел быть жестоким. Он не хотел, чтобы его видели жестоким. Он сел рядом с ней. Он заранее приготовил речь, но еще его не отпускало ощущение, что они оба говорят по сценарию, что на самом деле она подготовилась так же, как он.
– Я устал жить как жил. Я чувствовал себя так, словно участвую в какой-то игре, застрял на уровне; и я на этом уровне хорошо проводил время… но, послушай, Анни: даже ты сказала бы, что это уровень с кучей демонов. Кучей демонов. Демонов и…
– Извини… ты разговариваешь с добропорядочной католической девушкой, которая…
– Дай мне договорить! Хотя бы раз!
Анни безмолвно кивнула.
– Ну вот, потерял нить.
– Демоны, – сказала Анна.
– Да. И я их убил. И это было нелегко, а теперь они мертвы, и я завершил этот уровень, и пришло время перейти на другой. И вопрос даже не в том, чтобы взять тебя на следующий уровень. Ты явно туда не хочешь.
Такую речь он приготовил. И теперь, когда он ее произнес, ему уже не казалось, что она так изощренно глубока, какой была в его голове, и все же он видел, что какой-то эффект она произвела: Анни вышла из позы йоги, глаза ее широко раскрылись, руки она расплела, и теперь они лежали на полу.
– Ты слышишь? Следующий уровень. Я готов играть дальше. Люди могут всю свою жизнь проводить в размышлениях. Я мог провести свою жизнь в размышлениях о какой-нибудь случившейся со мной ерунде. Так я и делал. Но пришло время перейти на следующий уровень. Я к этому готов.
– Да-да, я поняла твою метафору, можешь не повторять. – Анни закурила, глубоко затянулась, выдохнула через нос. – Жизнь, Феликс, – это не видеоигра, в которой ты набрал столько-то очков – и уже на другом уровне. Да и вообще нет в жизни никакого следующего уровня. Плохая новость в том, что в конце все умирают. Игра окончена.
Несколько облачков, остававшихся на небе, плыли к Трафальгарской площади. Феликс посмотрел на них, надеясь, что на лице у него в это время возвышенное выражение.
– Что ж, это твое мнение, так ведь? Каждому позволено иметь свое мнение.
– Мое, Ницше, Сартра, многих людей. Феликс, дорогой, спасибо, что пришел ко мне для своего «серьезного разговора», спасибо, что поделился мыслями о боге, но мне сейчас наскучило говорить и хотелось бы знать: мы с тобой сегодня будем трахаться или нет?
Она игриво ухватила его за ногу. Он попытался встать, но она принялась целовать его щиколотки, и он вскоре опустился на колени. Он потерпел поражение и винил в этом ее. Он без всякой нежности взял ее за плечи, и они вместе отползли к краю стены, где, как они решили, они ниоткуда не будут видны. Он сжал в кулаке прядь волос Анни и попытался жестко ее поцеловать, но она владела талантом обращать всякое злонамеренное движение в страсть. Они подходили друг другу. Так у них было всегда. Но какой был смысл в том, чтобы подходить друг другу именно так, а не иначе? Он почувствовал ее руки на своих плечах – она толкала его вниз, и вскоре его лицо оказалось на уровне ее шрама – ей удаляли аппендикс. Он ухватил ее ягодицы. Сжал обеими руками и вдавил свое лицо в ее пах. Ему было четырнадцать, когда Ллойд объяснил, что удовлетворять женщину ртом – негигиенично, унизительно. Только под дулом пистолета – так считал его отец, да и то только после того, как все волосы будут сбриты. И до Анни у него этого не было. Годы следования отцовскому наставлению оказались преданы в один день. Он подумал, что бы сказал Ллойд ему теперь, когда его нос уперся в изобильные заросли прямых волос, и он ощутил языком странный вкус.
– Если он тебе мешает, вытащи!
Он ухватил мышиный хвостик зубами и потянул. Тампон легко выскользнул. На белом полу он казался мертвым красным зверьком. Он повернулся обратно и вошел в нее языком. Ему казалось, что он неистово прокладывает через что-то тоннель в надежде выйти с другой стороны. Во рту он чувствовал металлический привкус, и когда пять минут спустя отпрянул, чтобы глотнуть воздуха, ему представилось кровавое кольцо вокруг его рта. На самом деле на его коже осталась только капелька. Он слизнул ее. Остальное свершилось быстро. Они давно приспособились друг к другу, знали привычные позиции. Стоя на коленях лицами к распростершемуся под ними городу, они быстро пришли к приятным, надежно разделенным финалам, которые стали некоторым разочарованием по сравнению с предыдущими пятью минутами, когда казалось возможным полностью исчезнуть головой вперед в другом человеке.
Потом он лежал на ней, чувствуя неприятную потную близость и прикидывая, когда правила вежливости позволят подняться. Он не стал долго ждать. Перекатился на спину. Она перебросила волосы на одну сторону и положила голову ему на грудь. Они проводили взглядом вертолет на пути в Ковент-Гарден.
– Извини, – сказал Феликс.
– За что?
Феликс взял джинсы, надел.
– Ты все еще принимаешь эту свою фигню?
Он увидел, как на ее лице мелькнула ярость, а еще какой сдержанной и рассеянной она стала, когда открывала пачку сигарет, вытаскивала одну, закуривала, мрачно улыбалась, смеялась.
– Нет необходимости. Больше шансов угодить под удар молнии. Кровь все еще течет, но поверь мне: колодец почти пуст. Природа, головорез. Уничтожитель! Кстати говоря, дорогой братец Джеймс собирается отвести меня в Вулси на празднование нашего общего одряхления – он звонил вчера по телефону, разговаривал, как будто так все и должно быть. Можно подумать, что мы с ним каждый день говорим. Просто смешно. Но я подыграла, сказала: «Привет, близняшка!» Он предлагает праздничный ланч в честь нашего дня рождения – обрати внимание: наш день рождения в октябре, – и я ему говорю, отлично, но я-то прекрасно знаю, что у него на уме: он хочет, чтобы я подписала эту гребаную бумагу на право собственности, чтобы он мог все продать без моего участия. Он, похоже, не понимает, что, какие бы мысли ни возникали в его голове, часть этого места принадлежит мне, и одному богу известно, сколько он уже отдал под залог, чтобы дать образование своим крошкам, наверняка все заложил, там уже и пенса не осталось, а мы все знаем, что он хотел проглотить меня в материнском чреве, но, боюсь, ему это не удалось, и пока наша матушка жива, я, ей-богу, не понимаю, зачем это продавать, куда она пойдет, если продать? И кто будет за это платить. Такой уход стоит денег. Но он всегда был такой: Джеймс всегда действовал так, будто он единственный ребенок, а меня вообще не существует. Знаешь, как они с отцом называли меня за спиной? Последыш. Ну, выпьем еще? Как-то душно.