[83], чтобы продолжить веселье! Но она уже получила десять эсэмэсок от Фрэнка, и ей пора было домой. Время пришло.
– И все за одну неделю, – сказал Джейден. – Все за одну неделю: она сказала этому хмырю нахальному, который занимался моим делом в нашем районе, чтобы он поумерил пыл, просто отвадила его. И это сразу после ее последнего экзамена. Одни отличные отметки. Ну просто такая сучара. Сеструха просто стихия, уж поверьте!
Комната покачивалась и вращалась. Натали не узнавала эту историю. Она не думала, что эти две вещи и в самом деле случились, по крайней мере, уж точно не за одну неделю и, вероятно, в разные годы. Она определенно не получала одни отличные отметки. За этот вечер такое случилось не один раз, конфликтующие между собой версии, и она поначалу пыталась поправить или оспорить их, но теперь сидела в объятиях человека по имени Пол и поглаживала его бицепс. Какое имело значение, правду он говорит или привирает?
Она смотрела бедняков вместе с Марсией. Реалити-шоу в муниципальном жилье. Муниципальное жилье по телевизору было немного хуже того муниципального жилья, в котором она сидела и смотрела шоу про муниципальное жилье. Марсия время от времени указывала ей, какие грязные квартиры у людей по телевизору и как тщательно она убирает в своей, несмотря на всю грязь, которую разводит Черил. «Гиннесс». В десять утра!» – сказала Марсия. Натали, которая раньше не видела это шоу, спросила про эволюцию образа одного из участников. Марсия ухватилась покрепче за подлокотники и закрыла глаза. «Она на крэке сидит. У нее одна забота в жизни – косметика и одежда. Ее брат получает пособие по инвалидности, но с ним все в порядке. Он сплошной позор. Отец в тюрьме за воровство. Мамаша наркоманка». В этом шоу бедность подавалась как личностная характеристика. «Нет, ты посмотри! Посмотри на эту ванную. Позорище. Какие люди станут так жить? Ты видела?» Натали изображала невинность. Она все время проверяла свой телефон. «Ты только и делаешь, что проверяешь телефон. Ты пришла меня повидать или проверять телефон?»
Натали посмотрела на экран. Парень с голым торсом, держа в руке бутылку пива, пробежал по вытоптанной лужайке между двумя высотками, а потом бросил бутылку в единственное уцелевшее окно сожженной машины. Его действия сопровождались музыкой. В этом чувствовалась своеобразная красота.
«Ненавижу, когда камера скачет все время туда-сюда, – сказала Марсия. – Нельзя вдруг на минуту прерывать действие. Почему они теперь все время так делают?»
Вопрос поразил Натали своей глубиной.
Натали Блейк сидела в своем кабинете, записывала замечания, касавшиеся таинственного смысла некоторых положений закона о собственности в части, касающейся незаконного владения, когда вошла Мелани, попыталась что-то сказать, но разрыдалась. Натали не знала, как себя вести с плачущим человеком. Она положила Мелани руку на плечо.
– Что случилось?
Мелани отрицательно покачала головой. С кончика носа у нее капала жидкость, в уголке рта надулся пузырь.
– Проблемы дома? – О домашней стороне жизни Мелани Натали знала только то, что у нее бойфренд-полицейский и есть дочь, которую зовут Рафаэлла. Ни полицейский, ни Мелани итальянцами не были.
– Возьми салфетку, – сказала Натали. У нее была соплефобия.
Мелани опустилась на стул. Вытащила телефон из кармана. Она, казалось, пыталась найти что-то в нем в паузах между душившими ее рыданиями. Натали следила за ее большим пальцем, бешено вращавшим трекбол.
– Просто на самом деле мне нужно быть не здесь! – Эта проблема казалась интересной и довольно неожиданной в устах откровенной, надежной Мелани, которую Натали часто называла «моя скала». (В тот год все говорили про того или иного человека «моя скала».) Но теперь Мелани стала вкрадчиво-практичной: – Не все время! Дело в том, что у меня есть Рафс, и я ее люблю, и я не хочу больше делать вид, что у меня нет Рафс! Посмотрите на нее – она такая ужасно умненькая, а ей всего два.
Натали наклонилась, чтобы посмотреть на фотографию на экране. Знатная сеньора, к которой пришел испуганный крестьянин с признанием о неурожае.
Натали Блейк была озабочена спором о кашмирской границе, по крайней мере, в той части, что касалась импорта стереоаппаратуры в Индию через Дубай от имени ее клиента, одного из японских гигантов – производителей электроники. Ее муж Фрэнк Де Анджелис отсутствовал – развлекал клиентов. Они были «ограничены во времени». У них даже не хватало времени получить последнее вознаграждение за все их тяжкие труды. Марсия любезно сходила за ключами до того, как агентство по продаже недвижимости закрылось, и Натали встретила мать и Ли у дверей. Входя, они говорили шепотом. Почему – никто не мог сказать. На окнах еще не появились шторы, а потому человеческие тени поднимались по стене над камином до самого потолка. Натали провела Марсию и Ли по дому, показывая, где должны стоять диваны, кресла, столы, какие стены снесут, что останется, где постелят ковры, что будет ободрано и отполировано. Натали сподвигла мать и подругу подойти к окну и восхититься видом на парк. Она признавала потребность полностью подчинить себе окружающий мир.
Она чуть забежала вперед, чтобы восхититься спальней. Посмотреть на оригинальные свесы. Вот действующий камин. Она дождалась, когда мать и Ли присоединятся к ней. Поковыряла ногтем кусок отслоившейся штукатурки. Когда она стажировалась и защищала «нехорошую» сторону, Марсия хотела, чтобы дочь «подумала о семье жертвы». Теперь, если бы какая-нибудь крупная ТНК дала ей такое поручение, пришлось бы слушать ханжеские дилетантские рассуждения Ли о зле, которое несет глобализация. Один Франк и поддерживал ее. Только он, казалось, ею гордился. Чем более высокое положение занимали клиенты, тем большее удовольствие это ему доставляло. Черил много лет назад: «Каждый раз, когда я пытаюсь вернуться в школу, Коул пытается меня обрюхатить». Упаси меня Боже от такого несчастья. В минуты волнения всегда было полезно вспомнить Черил. Хорошо хоть, Натали Блейк и Фрэнк Де Анджелис не действовали друг против друга и не соперничали. Они были объединением. Саморекламой. Позвольте, я покажу вам саморекламу. Вот окно, вот дверь. И повтор, повтор.
Она открыла дверь в комнату, в которой задумала сделать свой кабинет; Марсия сделала вполне невинное замечание: «Места достаточно для целой семьи», – но Натали учинила из него целый скандал и никак не желала угомониться. Она смотрела, как мать идет по коридору, выложенному черной и белой плиткой, к двери, уже более не непреклонная госпожа ее детства, а маленькая седая женщина в помятой шерстяной шляпке, заслуживающая более мягкого отношения, чем получала.
– Ты в порядке? – сказала Ли.
– Да-да, – сказала Натали. – Обычное дело.
В кухонном шкафу Ли нашла чайные пакетики и единственную чашку.
– Люди обычно думают, что я молодой блестящий королевский адвокат. Для нее это ничего не значит. Единственное, что для нее можно сделать, – это вернуться в ее квартиру. Сегодня Черил – ее ангел. Они живут душа в душу.
– Ей трудно тебя понять.
– Почему? Что во мне такого трудного?
– У тебя работа. У тебя Фрэнк. У тебя друзья. Ты очень успешная. Никогда не бываешь одна.
Натали попыталась представить себе женщину, о которой говорит Ли, а та села на ступеньки и сказала:
– Можешь не сомневаться: Полин такая же.
Натали Блейк и Ли Ханвелл считали, что окружающие принуждают их к размножению. Родственники, прохожие, люди в телевизоре – все. На самом деле заговор распространялся глубже, чем думала Ханвелл. Блейк оказалась двойным агентом. Она не собиралась выставлять себя в смешном виде, не сделав того, чего все от нее ждали. Для нее это был лишь вопрос времени.
Ли опаздывала. Натали сидела в кафе за деревянным столиком под открытым небом, защищенным от дождя широким зеленым зонтом. Первые десять минут она провела в телефоне. Проверяла индекс предложений, проверяла почту, проверяла газеты. Она положила телефон в карман. Десять следующих минут никто с ней не говорил. Появлялись и исчезали из поля зрения белки и птицы. Чем дольше она оставалась одна, тем более неясной для себя становилась. Жидкость, вылитая из кувшина. Она видела, как соскальзывает со стула на землю и принимает форму животного. На четырех лапах она добралась до конца влажного асфальта, перешла на землю, поросшую травой. Она бежала все дальше, уже быстрее, приноровлялась к роли четырехногого локомотива, завывая, быстро пробежала по лужайке и искусственным холмикам, по Тихому саду и клумбам и – с воем, в кусты, через дорогу, к железнодорожной ветке.
– Извини, извини, извини. Центральная линия. Господи боже, тут настоящий детский сад.
Натали посмотрела на детей, оценила хаос за каждым столиком, нейтрально улыбнулась подруге и подумала, в какой момент во время встречи за ланчем лучше всего сообщить Ли новость.
В мире действует система образов. Мы ждем какого-нибудь происшествия, достаточно крупного или жестокого, чтобы оно нарушило или совсем ее сломало, но этот момент никогда не наступает полностью. Может быть, этот момент наступает в самом конце, когда все рушится и больше никакие образы не возможны. В Африке, предположительно, эти образы, которые придают форму и смысл жизни, в размеры которых человек вписывает себя – путь от сына в вожди, от дочери в защитницы, – берутся из мира природы и коллективного воображения народа. (Когда Натали Блейк сказала «в Африке», она имела в виду «в более ранний момент времени».) При таких обстоятельствах, вероятно, есть нечто прекрасное в единении одного со многими.
Беременность принесла Натали только больше сломанных образов из огромной массы культурных отложений, в которые она погружалась каждый день с помощью некоторого количества устройств, часть которых умещалась в руке, а часть – нет. Поведение, отвечающее поведению этих образов, утомляло ее. Отклонение же наполняло ее старой тревогой. Ее тревожило, что ее не тревожат вещи, которые должны вызывать у тебя тревогу. Уже одна ее невозмутимость вызывала у нее тревогу. Казалось, это никак не соответствует системе образов. Она пила и ела, как прежде, изредка покуривала. Наконец, она обрадовалась появлению форм, разнообразивших ее прямые линии. Что касается грядущих родов, то ее старая подруга Лейла, родившая троих детей, сказала: «Это как встретить саму себя в конце темного проулка».