пить ее!.. Далее читатель узнавал, что сельдь издает звуки, напоминающие цоканье конницы по мостовой.
Кривая нашего настроения особенно резко пошла вниз, когда из этой же статьи мы узнали, что в иллюминаторы увидели рыболовный трал… Не удивительно, что, спустя несколько часов, к нам нагрянули работники из управления тралового флота и, чуть не с порога, задали вопрос:
— А как выглядит под водой трал?
Вид у нас был кислый, но мы не могли кривить душой и объяснили, что произошла досадная опечатка, и трал пока еще остается «вещью в себе».
Приятным следствием газетной информации был поток поздравительных телеграмм, которые стали поступать во второй половине дня от родных, друзей, товарищей по работе, однако в целом бремя славы для нас было непривычным, и когда мы вечером оказались в кино, то нам очень хотелось, чтобы сеанс начался поскорее. Мурманск — город сравнительно небольшой, некоторые из присутствующих в фойе нас знали, да плюс еще сегодняшние газеты с фотографиями — в результате мы оказались в центре внимания. В общем в оставшиеся до отплытия дни мы повсюду чувствовали на себе тяжесть «пресса» прессы.
За один день бригада рабочих произвела необходимые работы: укрепила носовой прожектор, установила дополнительный прибор — электротермометр с забортным датчиком.
28 декабря состоялось последнее перед походом совещание. За один стол сели работники Мурманского совнархоза, и научные сотрудники.
Итак, куда мы идем? Штурман «Северянки» Геннадий Яловко расстилает на столе карту. Карандаш оставляет за собой красную ломаную линию. Она тянется на север, потом вдоль 72-й параллели к острову Ян-Майен, не доходя до него, поворачивает к берегам Исландии, а оттуда — к Фарерским островам. В этом районе, между Исландией и Фарерами, промышляют сельдь мурманские и калининградские рыбаки. Здесь же мы встретимся с научно-исследовательским судном Полярного института «Профессор Месяцев», с которым будем взаимодействовать. «Месяцев» должен «навести» лодку на рыбные косяки. На исследования в районе концентрации атлантической сельди отводится две недели. После этого — карандаш снова ползет по карте — вдоль берегов Норвегии мы вернемся на Большую Землю. Весь рейс рассчитан на 20–25 дней. Расстояние — около восьми тысяч километров. Командир соединения лодок советует, как лучше организовать совместное плавание в океане. Представитель совнархоза рассказывает об обстановке на промысле. Командир «Северянки» Валентин Петрович Шаповалов, капитан «Профессора Месяцева» Валерьян Федосеевич Козлов и я согласовываем время и координаты точки, где произойдет встреча в океане. Выход в плавание назначаем на 12 часов дня 29 декабря.
Обсуждение всех вопросов произошло строго по-деловому. Посторонний наблюдатель наверняка заключил бы, что дальние плавания научно-исследовательских подводных лодок уже стали повседневными. Кто знает, но мы надеемся, что через несколько лет, сбросив бремя вооружений и связанных с этим непроизводительных затрат, люди действительно смогут ежедневно планировать многие рейсы мирных научных лодок.
За день до отъезда все в сборе. Наконец, прибыл сразу понравившийся всем большой и добродушный ихтиолог Борис Сергеевич Соловьев. А вместе с ним представились прикомандированные на весь рейс корреспондент журнала «Огонек» Владимир Дмитриевич Крупин, медлительный молодой человек с молдаванскими усами, и оператор ленинградской кинохроники Серафим Сергеевич Масленников, пожилой и, судя по всему, бывалый человек. Услышав слово «корреспонденты», Радаков поспешно ретировался на задний план.
Итак, собрались все. Шесть человек научной группы и два работника культурного фронта. Дружной ватагой направляемся на традиционный медицинский осмотр, которому подвергается экипаж любой подводной лодки, уходящей в длительное самостоятельное, или, как его называют подводники, автономное плавание. Осмотр очень тщательный.
И вот последняя ночь перед походом в Атлантику. Над заливом по-прежнему туман. Он скрывает такие яркие в эту полуночную пору звезды, скрадывает огни прожекторов, при свете которых идут последние приготовления. Время отлива. Лодка осела вниз, а ее рубка едва видна из-за причала, край которого, покрытый наплывами льда, в лучах колеблемых ветром фонарей то и дело вспыхивает тысячами искр — голубых, серебряных, оранжевых. Снова и снова осторожно, рассчитывая малейшее движение, спускаются по скользкому трапу матросы. Снова и снова на их плечах мешки, банки, ящики — запас продуктов на месяц похода: тамбовские окорока, ленинградский «Беломор», вологодское масло. Исчезает в носовом люке, принимавшем когда-то торпеды, и бочонок атлантической сельди — той самой, ради которой и затеяна вся экспедиция. Научной группе в эти минуты здесь делать совершенно нечего. Но мы все прохаживаемся по причалу, взволнованные предстоящими испытаниями.
…Десятилетия рассекают глубины тени грозных лодок, готовых к нападению и защите и равнодушных к сокровищам океана. Сколько жизней унесли они в мир безмолвия! Сколько их, разорванных глубинными бомбами, раздавленных толщей воды, покоится на дне! И вот «Северянка». Она несет не смертоносные торпеды, а снаряжение искателей тайн жизни соляной купели, не дуло орудия смотрит вперед с ее палубы, а камера подводного телевизора. И завтра затрепещет на ветру не тот краснозвездный боевой флаг, а темно-синее полотнище с семью белыми звездами и буквами «ВНИРО» по его полю. Видимо, так думалось в ту знаменательную полярную ночь не одному мне.
К полуночи деловая суета постепенно прекращается. Стихли гул шагов и звяканье инструмента о металлический корпус, смолкли голоса. Лодка готова к отплытию. Теперь можно идти на ночлег в комнату, отведенную для членов экспедиции в том же здании, где живет экипаж «Северянки».
Меня будят часа в два ночи. Передают, что специальный фотокорреспондент «Известий» хочет немедленно запечатлеть нас на пленку в отсеках подводной лодки, а утром возвратиться в Москву самолетом. В последнюю ночь перед выходом в море, когда все изрядно устали, это было, пожалуй, слишком. Я прошу дежурного по экипажу сообщить корреспонденту Темину, что все отдыхают и сейчас о съемке не может быть и речи. Но с шумом распахивается дверь, и на пороге появляется обвешанный аппаратами и блицами, с неотразимой улыбкой Темин в большой пушистой шапке. Мы не успели выразить свои чувства, ибо он с места в карьер начал нас уговаривать, просить, умолять. Сон был уже нарушен, и все получилось «по Темину»: мы делали строгие лица, улыбались, вставали, садились, прошли на «Северянку» и даже фотографировались на фоне новогодней елки, предусмотрительно припасенной Крупиным, которого мы, не сговариваясь, стали величать «Огонек». Это был напор фотокорреспондента высокого класса, и наше недовольство быстро сменилось почтением, когда мы узнали, что именно Виктор Антонович Темин снимал пленение Паулюса, знамя Победы над Рейхстагом и моменты подписания актов о капитуляции Германии и Японии. Благополучно завершив свой «партизанский» налет, Темин исчез так же быстро, как появился. А часы уже показывали утро.
В отсеках лодки слышны шутки по поводу того, что выходим в море в понедельник. Да, никто не считает выход в этот день несчастливым. Сейчас эти разговоры о понедельнике — скорее кокетничание со старыми морскими традициями. Сетуют на другое — скоро Новый год, и его придется встречать вдали от дома, семьи. Но ничего не поделаешь, надо спешить, чтобы успеть застать в море скопления зимующей сельди. Через неделю-две, по данным ПИНРО, следует ожидать начала миграции[10] сельди к нерестилищам. Ведь главная задача нашей экспедиции — наблюдение за сельдью именно во время зимовки, когда ее удается ловить разноглубинным тралом и когда, по-видимому, есть надежда увидеть ее в иллюминаторы «Северянки». А опоздаем — начнется новая фаза жизненного цикла сельди, заговорит мощный голос инстинкта продолжения рода рыбы, она станет подвижной, пугливой, да и разбежится, пожалуй, от нашей лодки.
В первом отсеке идет размещение и сразу же крепление по-штормовому научного оборудования — киноаппаратов, аккумуляторов, ящиков с пленкой и различными мелочами, которых всегда так много в каждой экспедиции. Устраиваться надо всерьез и надолго, а это не так просто. В отсеке тесно. По обеим сторонам его в три ряда висят на железных цепях узкие койки, их составляет остов — металлические трубы и натянутый на него брезент. Разминуться в проходе с товарищем можно лишь повернувшись боком. Естественно, что в таких условиях не обходится без «пограничных инцидентов», но в конце концов каждая вещь находит свое место.
Затем началась «раздача» спальных мест. Старший помощник командира Борис Андреевич Волков, огромный детина, которому впору служить на просторном крейсере, большинству «научников» определил места в первом отсеке — ближе к рабочему месту. Радаков получил в свое единоличное пользование койку — «люкс». Она самая верхняя, в третьем ярусе, а потому, поскольку не мешает проходу, нормальной длины. Остальные две, расположенные ниже, укороченные — ложе идеальное для прокрустовых целей. Меня поселили во втором отсеке на диване кают-компании. Название — диван, а на деле что-то вроде кожаного сиденья в грузовой автомашине. «Папане» — так окрестили на лодке оператора Масленникова — досталось местечко тепленькое в прямом смысле этого слова, что очень ценно на лодке, но несколько шумное — рядом с дизельным отсеком; чтобы собеседник тебя понял, нужно кричать ему в ухо что есть мочи. Но, как вскоре выяснилось, «папаня» не из таковских, чтобы из-за этого потерять сон или аппетит.
На лодке вообще сибаритам «не климат». Воздух сырой: металл отпотевает и покрывается каплями воды. Но нас не страшат влажные простыни — все равно месяц придется спать, не раздеваясь. Температура не превышает девяти градусов. А когда идет зарядка аккумуляторов и в лодке во избежание накопления выделяющегося при этом водорода устраивается солидный сквознячок, температура падает до пяти-шести градусов. На этом фоне новички уже спокойно восприняли известие о том, что на лодке нет душа, и слово «баня» вычеркнуто из походного лексикона подводников.