ше десяти градусов. Не удивительно, что для такой холоднолюбивой рыбы, как сельдь, зона полярного фронта — препятствие, не сразу одолимое.
Откормившаяся летом на холодноводных планктонных «пастбищах» у острова Ян-Майен и гонимая могучим инстинктом продолжения рода сельдь осенью достигает этой границы. Не привыкшие к резким изменениям температуры, разрозненные стайки и отдельные рыбы скапливаются на кромке холодных и теплых вод во все растущие косяки и, продвигаясь вдоль фронта, постепенно акклиматизируются, приспосабливаясь к возрастанию температуры окружающей среды от одного-трех до шести-восьми градусов. Сначала стада сельди пытаются найти проход на глубине, погрузившись на сотни метров, но и там их встречает вставшая от самого дна стена теплых вод. И рыбе остается одно — в течение ноября, декабря и января ждать и привыкать. И только в середине или в конце января сельдь может продолжить свой неукротимый бег к норвежским берегам, на нерестилища.
Итак, сельдь ходит в океане не хаотично, а по более или менее определенным «дорогам», и сейчас ее надо искать на той большой «заставе», которую и называют полярным фронтом.
Замеры термосолемером и гидрохимический анализ пробы воды указывали, что мы находимся как раз в районе полярного фронта.
Но нам нужен не фронт сам по себе, а конкретные скопления рыбы, за которыми мы могли бы наблюдать. И все средства нашей разведки пущены в ход.
В разные стороны равномерными порциями уходят от подводной лодки сгустки ультразвуковых колебаний и передаются от одной частицы воды к другой на тысячи метров. Не встречая во время своего стремительного бега никаких преград, израсходовав в пути свою энергию, они затухают. Напрасно, сросшись с наушниками, напрягает слух Толя Васильев — эхо от сигнала, посланного гидролокатором, не возвращается. Непрерывно стрекочет эхолот. Но и его волны-разведчики безответно пропадали в пучине. Рыбы нет.
Научные сотрудники ведут наблюдения круглосуточно, по вахтам. В обязанности вахтенного входит прокладка маршрута лодки на крупномасштабном планшете, нанесение на планшет мест расположения сельди, рыболовных судов и сведений об уловах. Одновременно ведется наблюдение за погодой, фиксируется температура и соленость воды и, помимо обслуживания гидроакустических приборов, непрерывно поддерживается связь с гидроакустиком в центральном посту.
Ночью спать было невозможно. Качка нарастала, становилась все беспорядочнее, и «спящий» то и дело вынужден был хвататься за койку, чтобы не вывалиться.
К утру волнение усилилось. Сила ветра достигла 12 баллов — шторм властвовал над Северной Атлантикой. Несколько раз вздыбленные волны с такой силой ударяли в лодку, что стальной корпус, содрогаясь, отвечал им каким-то стоном. Гидролокатор и эхолот выключили: даже если рыбное скопление рядом, получить от него эхо все равно невозможно — во время шторма верхний слой моря в несколько десятков метров толщиной настолько аэрирован (то есть насыщен мельчайшими пузырьками воздуха), что представляет непреодолимую преграду для ультразвука.
Остается единственная надежда — на эфир. Может быть, из радиоразговоров СРТ мы составим представление, в каком месте обнаруживалась сельдь до шторма. Сейчас, разумеется, никто не ловит. Чтобы как-то уменьшить нежелательное действие бортовой качки с ее опасными кренами, все траулеры сельдяной флотилии в этот момент штормуют «носом на волну», то есть, работая машинами, держат курс против волны.
Протиснувшись в радиорубку, к приемнику садится Борис Соловьев. Он чаще других бывал в этих местах и быстро сможет проанализировать услышанное. Сквозь треск помех из репродуктора стали доноситься голоса. Разговаривали радисты:
Тенор: Пятьсот девятнадцатый? Я сто четырнадцатый. Как слышишь?
Бас: Алло, сто четырнадцатый, слышу хорошо.
Тенор (радостно): Здорово, Вася! А ну давай рассказывай быстрее, как там на берегу.
Бас: Привет, Миша. Ну что, порядок полный. Заходил к твоей. Привет шлет, дочка здорова. Посылку тут тебе новогоднюю везу. Слушали мы с капитаном нашим, булькает в ней что-то. Ты давай забирай быстрее, а то ненароком откроем, да за твое здоровье…
Тенор (огорченно): Эх, Вася, да как ее сейчас заберешь? Сам видишь. Ни рыбы, ни покоя. Чую, что все заработаешь, кроме заработка.
Бас (сочувственно): Брось хныкать. Ведь ты же моряк, Мишка, а моряк не плачет и тому подобное.
Тенор (решительно): А вообще, Вася, решил я бросить все это дело. Болтаешься вот так, а годы лучшие уходят… Вот накоплю деньжонок, и махнем мы с Нинкой в Молдавию жить. Пропади она пропадом эта рыба…
Борис выключил приемник. Решение тенора нас особенно не тронуло. Ничего не скажешь, в море трудно, и многие дают себе зарок — по приходе в порт списаться с судна. На берегу они ходят именинниками, а через неделю-другую снова идут на промысел. Посвятив однажды человека в моряки, море всегда будет властно звать его.
Следующие «подслушанные» нами разговоры по содержанию перекликались с первым. Все ругали шторм, сетовали на судьбу и мечтали о нормальных, земных вещах. Но где рыба, никто не знал. А она, судя по гидрологическим данным, должна быть где-то здесь.
Разочарованные, мы возвращаемся в первый отсек. Я усаживаюсь на жестяную банку из-под сухарей и сохраняю равновесие, держась за трубопровод системы гидравлики. Отсек сильно и равномерно наклоняет из стороны в сторону. Такой аттракцион никому не доставляет удовольствия. Вглядываюсь в изнуренные качкой, обросшие лица товарищей, и в душу вкрадывается тревога. Ведь мы вышли из порта уже неделю назад, и у нас на работу и на обратный переход остается около двух недель. Неужели неудача? Неужели мы проплаваем безрезультатно?! Столько надежд, усилий и финансовых затрат — и все напрасно? С содроганием вспоминаю, что перед отъездом из Москвы нас «утешили»: даже если и не удастся увидеть рыбу, не отчаивайтесь — это будет убедительным доказательством того, что подводная лодка для исследовательских целей непригодна… Неужели мы сейчас присутствуем на похоронах идеи?!
Глухо звякнула круглая дверь. Сидевший на грелке вахтенный сделал попытку выпрямиться. Ударяясь о койки, к нам пробирался Шаповалов. «Самый спокойный человек на земле» — так охарактеризовал его еще Редькин.
Валентин Петрович начал необычно:
— И неужели тебе не хочется компота, Владимир Георгиевич? Настоящего флотского компота, в котором ложка стоит?
Я понял не сразу. Всем было известно, что кок даже и не пытался варить компот, поскольку на «танцующей» из-за шторма плите он все равно разлился бы.
— Хочется, — ответил я недоверчиво.
— Так в чем же задержка? Батарея заряжена полностью, минута — и все условия будут созданы.
Командир предлагал погрузиться и, конечно, был прав. После трудного перехода, нескольких дней болтанки нужно было дать людям прийти в себя, побыть в спокойной обстановке.
— По местам стоять к погружению! — прогремела команда из давно молчавшего репродуктора. Отсек ожил мгновенно. Из-под матрацев и шинелей выскакивали «северяне» и становились у своих постов.
— В первом стоят по местам! — прокричал Володя Коваленко в воронку переговорной трубы.
Лодка клюнула носом вниз. Подошедший Вася Китаев включил эхолоты. Отсек наполнился равномерным стрекотом, словно работали десятки швейных машин. Минута, другая — и палуба, только что ходуном ходившая под ногами, начинает выравниваться, плавно покачиваясь. Разом прекращаются забортный вой ветра и удары волн о корпус.
Стрелка кренометра теперь лишь изредка вздрагивает, поднимаясь до деления всего пять градусов. Неукротимые волны теперь ощутимы лишь верхним эхолотам, пускающим ультразвуковой луч вверх, к поверхности моря: на его розовой ленте поползла размашистая волнистая линия — отражение дыбящейся поверхности океана. Включены светильники. В иллюминаторах появился желтовато-зеленый фон. Лодка погружается все ниже.
И, наверное, так же, как в далекие времена, когда в обстановке томительного многодневного ожидания с наблюдательного пункта на мачте каравеллы Колумба внезапно донесся спасительный крик «Земля!», в первом отсеке «Северянки» вдруг прозвучал громовой возглас Василия Китаева: «Рыба!» Это самописец нижнего эхолота начертил на ленте расплывчатое коричневое пятно, формой отдаленно напоминающее небольшую ночную бабочку.
— Еще! Еще!
Все сгрудились у эхолота и пожирают глазами ленту, сплошь запятнанную «бабочками». «Северянка» уже на той же глубине что и рыба! Холодный пот выступил у меня на лбу. Сейчас или никогда! Скорее к иллюминаторам!
Радаков впился в иллюминатор правого борта. Соловьев, накрывшись с головой меховой курткой, чтобы не мешал внутренний свет, прирос к иллюминатору левого борта, я замер у верхнего и вглядываюсь в слой воды над лодкой.
На бесконечном зеленом фоне то и дело вспыхивают в лучах светильников и проносятся к корме золотистые точки.
Беспомощно ткнулся в стекло увлекаемый течением крошечный малек с радужным брюшком. Отскочила, ударившись о борт и засветилась голубоватым сиянием прозрачная медуза. Серебристым лунным серпом блеснула какая-то рыба. Да ведь это селедка! Наконец-то мы встретились «лицом к лицу»! С трудом перевожу дух.
— Справа пятьдесят — эхо! — бодро сообщают из центрального.
Это дежуривший у гидролокатора акустик Семин наконец услышал первый сигнал, отразившийся от подводного препятствия. Немедленно поворачиваем в сторону, указанную гидролокатором, и… врезаемся в скопление сельди. Об этом говорят ленты эхолотов, да мы и сами видим ее в иллюминаторы! Одна… две…. пять… десять…
— Вижу! Вижу! — кричит Дмитрий Викторович, подпрыгивая в кресле, как мальчишка.
В этот момент на такое несолидное поведение сотрудника Академии наук никто не обращает внимания.
Из состояния первичной радостной «невесомости» нас выводит запрос из центрального:
— Сообщите, как подтвердились показания гидролокатора.
По телефону отвечаю командиру, что видим сельдь, что работа наконец началась. Шаповалов кричит в ответ: