так что они наезжали к нам из Нью-Йорка и выглядели ужасно. Они так старались вырядиться непристойно – все в черном, затянутые в кожу, – просто депрессивно. И в то же время я не знал ни одного американца, который приехал бы с пустым кошельком. Мне казалось, мы выглядим значительно лучше.
Крисси Хайнд[116] пыталась помочь мне с музыкой. Она начала околачиваться в магазине где-то на год раньше меня, возможно, даже на пару лет. Они дружили с Вивьен, но потом рассорились. И одна из самых восхитительных реплик, которые я слышал от Вив, была: «Что мне в тебе не нравится, Крисси, так это то, что ты плывешь по течению. Ну, и плыви себе – только в ту сторону», – сказала она Крисси, указывая на дверь. Крисси не смогла удержаться от хохота. Подача была настолько забавной, что ей пришлось ответить: «Отлично». Вивьен определенно могла срезать тебя остроумным замечанием – за словом она в карман не лезла.
Я не могу припомнить, что это была за драка/скандал/сцена/да что угодно. Но – уфф! – когда женщины решают друг другу не нравиться… Эгей, нам, парням, есть чем гордиться, потому что мы никогда не сможем довести это до такого уровня. Хотя вообще-то я знаю парочку парней, которые на это способны. Поговорим о них позже.
Но Крисси – какая прелестная психопатка! У нас никогда не было физической близости, но ментально мы были очень настроены друг на друга. Я уважаю в Крисси многое, реально многое! Крисси – очень умная девушка, которая в детстве прошла через всевозможные психологические травмы и вела себя в юности, скажем так, весьма своенравно. Она всегда была очень неудобным в общении человеком, она сложная, но я уверен, Крисс вполне заслуживает твоего личного пространства и потраченного времени, потому что в этой своей сложности она ищет ответы. И время от времени их находит, и это делает ее, на мой взгляд, очень важным в этом мире человеком.
С ней было очень весело тусоваться. Она брала меня с собой в Клэпхем-Коммон, и мы, бывало, нагуливали там многие мили, разговаривая о музыке и нашем понимании вещей. Она пыталась научить меня играть на гитаре. Я жаловался на то, что я левша, но, конечно, в ответ слышал: «Джими Хендрикс тоже был левшой, это не оправдание». – «А как насчет этой отговорки, Крисси… Смотри, у меня в запястье как-то застряла бутылка!» Что было правдой, у меня было два пальца, которые мне зашивали, и я частично потерял управление пальцами левой руки.
Как-то вечером я тусил с Полом Куком, он повел меня к своим приятелям в Чизвик, и некоторые из них стали наезжать на Пола, поскольку тот играл в группе. Последовала драка, настоящий хаос, от которого остались лишь обрывки воспоминаний, учитывая количество влитой нами в себя выпивки. Потом мы шли пешком из Чизвика и в конце концов оказались в больнице Хаммерсмита, где мне пришлось зашивать руку, потому что подушечки указательного и среднего пальцев были разорваны до кости и сильно кровоточили.
Вот что получается, когда ты левша. Первое, что используешь в драке, – левую руку. Ту руку, удар с которой застает всех врасплох, потому что обычно люди привыкли иметь дело с правшами.
Итак, да, я левша, и мне трудно играть на гитаре, но кроме того, я не тот человек, который когда-либо мог бы просто сесть и научиться – и я пишу именно так, как пишу, в негативном смысле – «играть на инструменте». У меня нет ни времени, ни терпения. На самом деле у меня нет математического мозга, который мог бы воспринять такое мышление. И сделать то, что у меня в итоге получилось в чудесном мире музыки, в любом случае реально выдающееся достижение. Мне удалось прорваться через этот барьер, я все еще способен сочинить песни без каких-либо – как бы лучше выразиться – законов логики.
Крисси и правда досталась работенка не из легких. Жаль только, что я не мог попросить совета у своих так называемых коллег по группе. С Гленом у нас отношения не сложились с самого начала. Наверное, этого не следовало допускать, но когда Глен упирался рогом, с ним было очень трудно иметь дело.
Малкольм полагал, что Глен – «музыкант». Вероятно, Макларен нашел что-то положительное и в том, что делал я, потому что однажды он отвел нас обоих в паб, чтобы мы как-то уладили ссору и набросали вместе пару песен. Легенда гласит, что он дал нам 20 фунтов на расходы, но мы оказались умнее – потребовали по 20 фунтов каждый. Потом Малкольм ушел, предоставив нас самим себе.
Мы заржали. В тот момент мы находились на одной подводной лодке – наступило перемирие. Хотя мы и вправду оказались плохими врагами, нам обоим пришла в голову одна мысль: «Ну и что это сейчас было?»
И мы отлично провели вечер. Мы понимали, что нам надо что-то придумать. Если в группе и наметится какой-то прогресс, хорошо бы он исходил от нас. Это не должно было случиться благодаря Малкольму и нашему с ним сотрудничеству, поскольку это – интеллектуальный тупик. В итоге мы действительно неплохо поладили друг с другом, и песня «Pretty Vacant» стала одной из наших совместных задумок.
Уходя, Малкольм сказал: «Вот вам несколько идей – подчинение, ну типа бондаж и тому подобное. Как вам такая тема?» Ну я есть я, поэтому смеха ради решил воспользоваться его идейкой буквально, а потом извратить весь смысл. Я назвал песню «Submission»[117], но первая же строчка звучала: «I’m on a submarine mission for you baby»[118]. Так что да, предлагайте мне всякое, предлагайте – я ухмыльнусь, но возможностью непременно воспользуюсь. И понеслось.
Мы прекрасно понимали, что делает Малкольм, пытаясь использовать нас, чтобы прорекламировать новую линию садо-мазо-одежды своего магазина. В «Сексе» перестали торговать тедди-бойскими шмотками и занялись продажей настоящей одежды для извращенцев от Малкольма и Вивьен, смотревших на мир извращений, как странная пара из Тринга[119]. Для них это было просто средством для достижения цели – на самом деле они вовсе не являлись частью этого мира БДСМ-культуры. Они были наблюдателями, пафосно полагавшими, будто им каким-то образом удается манипулировать чудесным миром фетишизма, тогда как на самом деле они были просто мелкими торгашами[120] – торгашами одеждой. Эта парочка всегда оказывалась, так сказать, не на том конце плети, и мы прекрасно знали, что им не понравится то, что мы задумали.
На самом деле мы никогда не получали комментариев по поводу того, что сочиняли. Мы с Малкольмом вообще не разговаривали. От первоначального всплеска и ощущения поддержки до внезапной пустоты. Как отрезало. Мне кажется, он смотрел на меня как на проблему для своих теоретических построений в области искусства. Его интерпретация артистических пристрастий группы – моих или вообще чьих-либо еще – была совершенно иной. Я никогда не считал, что нам надо пытаться как-то специально придумывать имидж. Для меня его создавали мои слова и моя собственная личность. Я просто ждал, когда парни поднимутся и смогут стать тем, кем они сами хотят, – чтобы только это было подлинным, а не искусственным.
В тот вечер в пабе мы оба с Гленом поняли, что должны объединить два наших разных видения – без всяких уступок – и создать нечто лучшее, чем то, что каждый из нас задумал независимо друг от друга. Мне кажется, что мы это сделали, однако в то же время понимаю, что я хотел большего, понимаю, что Глен тоже хотел большего, но на все это наложились дополнительные проблемы.
Люди мне не верят, но в те первые дни мы почти не видели Малкольма. Он не появлялся на репетициях, и, откровенно говоря, поступи он как-то иначе, мне было бы еще сложнее. Огромное количество собравшихся в одном помещении людей, которые на самом деле не имеют никакого отношения к общему делу, – только не это! Это было бы так: ага, им нужно подкрепление, тогда я тоже приведу кого-нибудь меня поддержать, и тогда уже мои друзья будут против их друзей. Пусть даже моя идея победит, но это ни к чему не приведет. В тех редких случаях, когда нам удавалось поймать Малкольма, он говорил: «О, да, да… Кстати, послушайте, я тут договорился о парочке концертов…»
Первые концерты были нервными и страшными. Как группа, мы чувствовали себя очень неадекватными и испуганными. Вообразите себе такую ситуацию – вы предстали перед судом. Правда, отрицательная оценка – все, чего нам когда-либо удавалось достичь. Но мы росли, нам стало нравиться то, что мы делаем. Ну, по крайней мере, мне. И я начал ожидать от публики негодования только потому, что мы были такими освежающе разными. Хотя «освежающий» – совсем не то слово, которое употребили бы некоторые из присутствующих.
Наш самый первый концерт состоялся в Центральном колледже искусства и дизайна имени святого Мартина в ноябре 1975-го. Этот концерт даже организовывал не Малкольм – номинально считалось, что Глен там учится, поэтому он сам все уладил. И слава ему, что он нашел смелость показаться вместе с нами перед своими друзьями. Это было прямо через дорогу от того места на Денмарк-стрит, где мы обычно репетировали. Должен сказать, что выбор места стал гениальным ходом Малкольма. Рядом с Сохо, в самом центре города – но по тем же самым причинам это не было похоже на настоящий концерт. Мы просто перешли со всем нашим оборудованием через дорогу, перенесли все по частям, и бинго! Совсем не то, с чего, по твоему мнению, начинается музыкальная карьера.
Конечно, мы все чертовски нервничали, страшно напуганные тем, что должно было произойти. Потонем или поплывем? Настоящая фантастика – ты выныриваешь с другой стороны водной глади и плывешь – хотя, вероятно, в ту ночь нам так не казалось.
Основной командой выступали некие Bazooka Joe. Они были ужасны, в точности так, как, по вашему предположению, могла бы выглядеть и звучать группа под названием «Базука Джо». Назвать себя в честь американской жевательной резинки было просто – у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-ух! С этим далеко не продвинешься, ребятки. И еще все они были похожи друг на друга, потому что носили белые «Конверсы». С высоким верхом, кстати. И хотя Адам Ант