[159]. Знаете, школьницы-хулиганки – это очаровательно! О, люблю я их лирику, потому что только двое из них говорили более-менее хорошо по-английски. Палмолив и Ари, напротив, представляли собой языковые контрасты: в Палмолив было больше испанского, чем английского, а в сочетании с Ари, с ее адской смесью из недоученного английского, недоученного немецкого и еще более жуткого растафарианского креольского, у девчонок получились очень забавные песни. Я знаю, что им еще Нора там помогала. Очень, очень весело.
Я всегда гордился тем, что Ари моя… ну, она называла меня дедушкой! Я был очень этим доволен; чувствовалось, что мы принадлежим друг другу, хотя позже мы и ссорились, как кошки и собаки, из-за таких глупостей, как религия. Можете ли вы себе представить, что религия способна расколоть панк-движение? Все, конечно, вероятно. Так что я всегда ладил с Ари; мои отношения с Норой никогда не были для нее проблемой, и Ари ценила меня, потому что я не был паразитом. Я появился в их доме при полном, как говорится, комплекте.
Итак, Нора была рядом, я был рядом, и из этого вышло нечто хорошее. Медленное развитие в нечто невероятное – наилучший способ. Это не всегда происходит сразу, а особенно когда вы постоянно общаетесь с другими людьми, лучше потратить на это некоторое время, как я узнал от других знакомых музыкантов…
Глава 5. Этот парень не сдается
Меня не упустишь в толпе. На мне тот самый розовый женский клубный пиджак, на котором я написал «БОЖЕ, ХРАНИ НАШУ МИЛОСТИВУЮ КОРОЛЕВУ», жилет с леопардовым принтом, который я в конце концов отдал Сиду, и пара серых брюк из магазина Вивьен, в итоге оказавшихся на Поле Куке. Вот такими мы были, сплошное смешение и сочетание. Ну и в придачу ко всему на голове у меня был колючий рыжий ежик.
Чего мне не следовало делать, так это выходить на прогулку во всех этих тряпках с пакетиком наркоты. Это случилось как раз в начале нового 1977 г., и мы все еще были во всех газетах из-за Билла Гранди, «Анархии» и новости, что нас вышвырнули с EMI. Мы репетировали на Денмарк-стрит, когда я выскочил на минутку с Нильсом Стивенсоном, работавшим на Малкольма. На меня как затмение нашло. Я подумал: «Ну, если я оставлю пакетик со спидами где-нибудь здесь, даже если я его хорошенько спрячу, Стив Джонс обязательно его отыщет». Он был очень хорош в поисках всяких штук, этот парнишка. Стив всегда хотел знать все и обо всех. Постоянно готов был землю рыть и чуть ли не в сортирную трубу забраться в своих поисках. Следовало бы прозвать его Доместосом.
Полицейская облава выглядела очень странно, потому что эмблема на их шлемах показалась мне незнакомой. Какие-то питоны – типа что это за чертовщина? Они оказались наемниками, чуть более жесткими, чем обычные бобби. Эти ребята были на ступеньку выше. Позже я узнал, что это какая-то особая патрульная группа.
Они усадили меня на заднее сиденье полицейской машины и разъезжали по округе, пока не арестовали достаточно людей. Я сидел там и думал: «Я облажался, у меня при себе еще и нож, и за кого, черт побери, лучше чтобы они меня приняли?» Я попытался оценить события в очень, очень долгосрочной перспективе. А потом, вспомнив нашу недавно вышедшую пластинку, я осознал, что в суде у меня точно не будет поклонников среди парней в париках и длинных черных мантиях.
Я не считал себя особо склонным к преступлениям, но в те дни полиция обладала большой властью, и за малейшее нарушение можно было получить по шее. У меня был выбор: «Пойти за наркоту или за нож?» Я подумал: «Выберу, что полегче – наркотики!» Очень глупый шаг в конечном счете.
Старший офицер положил амфетамины в пластиковый пакет, сунул его в задний карман и сел на него. Затем они некоторое время ездили по Сохо, приговаривая: «Посмотрите-ка на этого, гррр-рр, забираем!» Итак, что, как вы думаете, будет делать сульфат амфетамина, находясь под прессом его потной горячей плоти? Учитывая мое детальное знание спидов, я был почти уверен, что он испарится. Поэтому по мере того, как шли минуты, я понимал, что мои обвинения уменьшаются.
В участке меня раздели и обыскали в присутствии женщины-офицера, чего, по-видимому, им делать не полагалось. Но что вы тогда могли возразить: «Прекратите, это невежливо?» Это с ними не работает. Под арестом ты, так сказать, задраиваешь люки и готовишься к неприятностям, становясь очень сдержанным на язык. Ты стараешься даже стать ниже ростом, чтобы уменьшить размер мишени.
Когда дело дошло до освобождения под залог, я не знал никого, кто так или иначе не был бы осужден и обладал правом вытащить меня. В результате подобных ситуаций понимаешь, насколько под ударом находятся люди из рабочей среды. Все в чем-то виноваты, если верить властям. Так что было тяжело. Малкольм мог бы меня вызволить, но он не явился.
Я не знаю, как мой отец в конце концов этого добился, как ему удалось вытащить меня под залог. А потом случилась ошибка с моей явкой в суд – они перепутали даты. Дата, стоявшая в бланке, который мне выдали, не соответствовала реально назначенной дате суда, поэтому они провели обыск в доме отца и поймали меня, когда я пытался выпрыгнуть из окна верхнего этажа, так что я был заключен под стражу за уклонение от ареста. Но поскольку рапорт о моем аресте заполнили неправильно, я вышел на свободу. Вы не можете уклоняться от ареста, если на самом деле вас даже не должны были арестовывать.
Малкольму было назначено определенное время, к которому он должен был явиться на слушание дела, и, разумеется, он опоздал. На самом деле Малкольм не смог собрать 40 фунтов, чтобы заплатить штраф, поэтому они назначили новый срок оплаты через несколько часов, и он появился с деньгами буквально за пару минут до его окончания. Иначе все бы сорвалось, и мне пришлось бы отсидеть срок.
Я не думаю, что меня специально выбрали мишенью из-за всей этой суеты с группой. Мне просто следовало быть осторожнее.
К этому времени я, наконец, превратил пиджак АКА «БОЖЕ, ХРАНИ НАШУ МИЛОСТИВУЮ КОРОЛЕВУ» в песню[160]. Однажды я ожидал себе начала репетиции, и это ожидание как-то затянулось. В те дни я вставал около полудня, садился за кухонный стол, готовил себе печеные бобы, брал лист бумаги и просто записывал текст – очень приблизительный набросок, но в нем была суть будущей песни.
Больше всего мне нравилось в этой песне то, что в ней нет припева. Я был весьма впечатлен собой, когда ее перечитал. Повторяющиеся строчки на самом деле не были рассчитаны на то, чтобы служить припевом. Они лишь должны были подчеркнуть и организовать следующий куплет. Я думаю, что «Боже, храни королеву» – это мощный пример того, как поп-песня может быть перевернута вверх дном, с ног на голову, и все же остаться популярной. Это идет вразрез со всеми правилами, определяющими формат популярной музыки.
К сожалению, Глен неверно истолковал «Боже, храни королеву» как фашистскую песню. Он просто услышал словечко, но не уловил общего контекста. И что с этим было делать? С Гленом все пошло совсем плохо, он отказался играть песню на сцене, и вот тут-то все и началось. Прежде чем мы продолжили выступление, я взял мел и написал на его усилителе «Ampeg Stack»: «The Boo Nazis»[161]. Я подразумевал это явно не в благоприятном для нацизма смысле, не так ли? Но Глен воспринял это как какое-то ультраправое заявление. Упаси бог, чтобы вас неправильно поняли! Мое чувство юмора и чувство юмора Глена сильно отличались. Со своей стороны могу сказать, мне не кажется, что то, что я сделал, было мерзким или злым. Я просто повел себя глупо и по-детски, но предполагалось, что в ответ это вызовет лишь улыбку.
В тот момент мы с Гленом довольно часто входили и выходили за дверь. «С меня довольно» – «Я ухожу» – «Тебя нет», но думаю, что в конце концов именно Малкольм и Глен пришли к обоюдному согласию, что в художественном плане это не то, что нужно Глену. Так они это все и порешили.
Итак, бинго, ему пришлось уйти, а поскольку нам больше нечем было заняться, мы сняли небольшой фильм, гуляя по городу, и в нем меня спросили о Глене. Я сказал: «Если ты выглядишь как утка, ходишь как утка и говоришь как утка, ты утка». Правда, я изменил слово «утка» на слово «задница».
Оглядываясь назад, я понимаю, что настоящая проблема заключалась в том, что мы не играли концертов. Мы позволили одержать над нами верх скуке и поэтому отвернулись друг от друга. Мне должно быть стыдно за то, что я так себя вел.
Когда я впервые попал в группу, это реально шокировало Сида. Он и не подозревал, что во мне это есть. Уоббл тоже был потрясен услышанным. Он вообще ничего не знал. Сид был очарован новым моим положением, его тянуло к нам, и он стал нашим самым большим поклонником, однако Уоббл горько обижался на группу, был очень жесток в своем к ним отношении, и они его довольно сильно побаивались. Он и правда воспринял все очень, очень жестко. Поэтому, когда дело дошло до замены Глена, я инстинктивно сказал «Сид», хотя Сиду медведь на ухо наступил.
Я не думал, что они когда-нибудь отнесутся всерьез к моей идее с Сидом, но в тот момент дела в группе обстояли так, что я чувствовал: мне необходим союзник. Я понимал, что сложилось противостояние «они и я», и это была не очень хорошая ситуация. Ты не хочешь быть мальчиком для битья – тебе нужна поддержка. Каким бы дружелюбным ни был Пол – а я иногда с ним тусовался, – у него были свои достоинства и недостатки, он перескакивал с одного предмета на другой, а его привязанность к Стиву была очень глубокой. У меня всегда было ощущение, что именно Стив скажет: «Я просто больше не могу с ним работать», и на этом все кончится. И Малкольм предоставил Стиву эту власть, потому что идея создать группу принадлежала в первую очередь Стиву. Однако настоящая причина была не в этом. Она заключалась в том, что именно Малкольм оплачивал счета Стива, и потому Стив позволял Малкольму делать все, что тому заблагорассудится.