Кстати, именно Лемми из Motörhead среди прочих пытался научить Сида играть на басу. Лемми был очень забавен; он сказал: «У Сида нет никаких способностей, никакого чувства ритма и вообще отсутствует слух». Сид всегда воображал себя барабанщиком. Я думаю, что это влияние Tago Mago, альбома Can, поскольку это была любимая запись Сида всех времен. Он всегда издавал звуки «пссш-шут-пфф-пфф-пфф» и притворялся, будто играет барабанную дробь. Это вошло у него в привычку, которую мало кто понимал. Окружающие думали, что он просто немного туповат.
Мы предполагали, что он просто найдет свой путь в группе, как и мы. И в этом слове заключается опасность: «предполагая», вы часто выставляете себя дураками. Как потом оказалось, нам пришлось отключать бас-гитару Сида от усилителей на большинстве живых концертов, и он почти не играл на альбоме, если вообще играл.
Только много позже я узнал, что Малкольм не только не пытался устраивать нам концерты, но и, наоборот, отказывался от них. Он говорил: «О нет, ты должен понять, Джон, что я пытаюсь создать впечатление, будто ты человек загадочный и никто ничего о тебе не знает». Так он объяснил ужасный вечер, когда я не смог попасть на ежегодную вечеринку Эндрю Логана. Я пришел с приятелями, но меня не пустили. Я типа такой: «Я играл здесь в прошлом году!» Малкольм и остальные уже были внутри. Я увидел Вивьен и спросил: «Что такое? Почему я не могу войти?», – но она просто меня проигнорировала.
Я хорошо понимал, что эти люди за меня не заступятся. Тяжелые уроки жизни. Я бы мог прорваться туда без особых усилий. Но нет! Я хотел, чтобы меня приняли, но этого никогда так и не случилось, ни среди приятелей группы, ни на других светских мероприятиях, которые использовали «Пистолзы» для своего продвижения.
От нечего делать, без концертов, мы с Сидом сходили с ума. Нам нужно было чем-то заняться, чем угодно. Мне пришла в голову идея поехать вчетвером в Джерси на каникулы, потому что я уже бывал на Нормандских островах в школьной поездке от Вильгельма Йоркского, и у меня почему-то остались об этом приятные воспоминания. Я просто представил, как мы выходим из самолета и прекрасно проводим время в этом причудливом и странном, совершенно ином мире.
Но нет, вся группа сошла с самолета, нас встретили в аэропорту и обыскали. Едва открыв чемодан Сида, они обнаружили поверх всех его вещей вонючие носки и сдались. Однако они отменили бронь в отеле, так что в итоге мы гуляли по пляжу с тележкой без осла и всем нашим багажом, который мы в нее загрузили. К счастью, один местный мафиози, с которым мы подружились, нашел нам место для ночлега.
На следующее утро мы отправились в Берлин. Малкольм боялся отпускать нас одних, поэтому послал своего помощника Буги в качестве своего рода наставника. Буги и сам был еще тем перцем. Весело провели мы все тогда время в Берлине. Ух, это прямо открыло мне глаза.
Отель мы почти не видели. Не хотели. Это был «Кемпински», и эти номера… О сне в них даже помыслить было невозможно, настолько они выглядели в высшей степени немецкими. Вам надлежало спать строго по прямой линии, а одеяло не должно было подниматься выше груди. Мебель темного дерева, и все под прямым углом. Мы там практически не показывались, спасибо.
От этой атмосферы никуда не деться: война, а потом Стена, из-за которой наблюдают русские. Западный Берлин был создан для того, чтобы досаждать Востоку. Это была великолепная, но сумасшедшая вселенная. В свободном доступе было все и вся, что не давало спать по ночам. Британские и американские солдаты хорошо разработали это место. Они, так сказать, его прокачали. Я влюбился в Берлин, полюбил его с тех пор навсегда. «Декадентский» в полном смысле слова. Молодцы, Запад, вот чем вы мучаете русских по ту сторону границы. Это свобода! А что у вас?
Именно это вдохновило меня на слова песни «Holidays In The Sun»[162]: «Я не хочу каникул под солнцем, я хочу отправиться в новый Бельзен» – наш путь, от Джерси до Берлина.
В первом же ночном клубе, в который мы попали, мы были потрясены тем, что услышали: музыка была исключительной. Это был какой-то ранний хаус, скажем так, с большой натяжкой. Очень глубокие бас-бочки, некий упрощенный тевтонский танцевальный алгоритм, ритмично структурированный.
Потом была Роми Хааг[163]. Она была трансвеститом, и единственное, что мы о ней знали, так это то, что Боуи упомянул ее в интервью много лет назад, и Сид вспомнил: «У нее есть отличный клуб, куда ходят все извращенцы…» Чтобы найти его, мы с Сидом часами бродили по улицам Берлина, не имея ни малейшего представления, где он находится, и в конце концов это оказалась просто ужасная маленькая дверь, ведущая в подвал. Действительно странное место с кучей британских солдат.
И они были там не для сами-знаете-чего. Они ходили в клуб хорошо повеселиться, а в те дни эти драг-бары были очень социальными местами, очень забавными. Не такие сепаратистские, как вы могли бы подумать, наоборот, там всегда были рады гостям – отличное место, чтобы пойти и надраться и не быть избитым. И в те дни, надо об этом помнить, быть геем, особенно трансвеститом, означало очень суровую жизнь. Это не принималось обществом, и все же я всегда находил их очень восприимчивыми, непредубежденными людьми.
Ходили слухи, что мы с Сидом к этому склонны. Просто НЕТ!!! В песне The Slits под названием «So Tough» была фантастическая строчка: «Джон, не принимай это серьезно, Сиду просто любопытно». Этим все сказано.
Возможно, для Сида это и было правдой. Не знаю, догадывался ли Сид, кто он такой. Он был исключительно странным, «другим» человеком. Очень открытый, очень счастливый, ничто его не задевало. Ему было наплевать, что о нем думают другие, он всего лишь думал, что выглядит красиво, как Дэйв Боуи. Но как только Сид попал в группу, все это ушло, и он стал очень суровым, серьезным страдальцем, который пытался действовать жестко в тех ситуациях, которые его раньше вообще не волновали.
Его любимая фраза «Я абсолютный девственник» вышла из употребления, когда он встретил Нэнси Спанджен, героиновую группи из Нью-Йорка, которую я имел несчастье ему передать. Я предполагал, что все закончится катастрофой, но совсем не так, как это получилось. Я думал, что он трахнет ее и скажет утром: «Ой, какая уродливая старая кошелка!» Но ему нравилась мысль, что она выглядит пустой и испорченной.
Это восходит к прошлому – как интерпретировать музыку? Как понимать Берлин, альбом Лу Рида[164]? Вы воспринимаете его как распад отношений или как похвалу наркомании? Вот в чем проблема. «Прогулка по дикой стороне»[165] для Сида, очевидно, не означало «стать геем», это означало «принимать много наркотиков». Вот как он это видел и был ошеломлен, когда такой человек, как Нэнси, заявила: «О да-а, в Ную-Йоуке мы сможем доставать это постоянно, будет зашибись».
Что ж, они постоянно доставали это до того самого момента, когда оно убило их обоих. Позже я жил в Нью-Йорке и знаю разницу, но мой бедный друг Сид не знал. Не могу представить его на небесах умнее, разве что он полностью забудет свое предыдущее существование. Он был пристрастен к пристрастному образу жизни. Его мать была зарегистрированной наркоманкой, и Сид думал, что это путь к крутым виражам – и я вовсе не имею в виду ямайскую бобслейную команду. Я говорю о серьезном понимании того, как на самом деле обстоят дела и как это воспринимают люди. Восприятие Сида было ограниченным, отчаянным и немедленным. Он ни в коем случае не был неразумным, но то влияние, которое оказала на него мать, ограничило его картину мира, его, как человеческого существа, восприятие этого мира.
Потребители героина могут украсть что угодно. Они украдут у тебя ногти на ногах – все, что стоит доллар, фунт или пенни. Это идет прямо в руку. И вы не можете им доверять, они потеряли свою душу. Это очень странно – находиться в компании наркомана со стажем; они просто чувствуют себя безжизненными, в их глазах нет ничего, напоминающего человеческую доброту или сочувствие, хоть что-то вообще. В конечном счете они являются истинными воплощением зомби. Они – ходячие мертвецы.
Подписание контракта с нашим следующим лейблом, A&M, возле Букингемского дворца было шумным и громким. Сид любил отвесить злую шутку, если обнаруживал, к чему прицепиться, – и продолжал это делать, доканывая жертву реально смешными, но негативными комментариями. Его главной фишкой с Полом было: «Ты горилла-альбинос», – и в то утро в лимузине по дороге на подписание он, наконец, заработал от Пола оплеуху.
Внезапно все в этой машине начали дубасить друг друга, бог знает почему, но так уж случилось. И все мы набросились на Малкольма. На самом деле это был тот момент, когда мы сблизились – как только закончили мутузить друг друга, обнаружилась идеальная цель.
Мы поставили свои подписи, ухмыляясь и дурачась, всего через пару секунд после того, как попытались избить друг друга до потери сознания. Нас окружало так много сдерживаемых проблем благодаря предполагаемой «оркестровке» Малкольма, которая поместила нас в мир вечного хаоса, – это было неприятно. Так что все произошедшее стало для нас великим моментом облегчения. Потом мы устроили пресс-конференцию – нажравшись в стельку. Сид бросил пирог с заварным кремом, крутой парень, уже готовый перейти к серьезному веселью.
В конторе A&M для нас вообще ничего не нашлось, выпивки там не было, поэтому мы настояли, чтобы за ней послали. Это заняло почти сорок пять минут, и нам принесли ящик дерьмовых лагеров; типичная штука, с которой мы всегда сталкивались при подписании контракта с лейблом, – недостаток пойла. Никогда не встречал ничего подобного этим звукозаписывающим компаниям. Они не знают, как накрыть поляну. Я Джонни, ты стучишься ко мне в дверь – приятель, вот тебе пиво. Я заряжен по полной и башляю выпивку. Развлекаю своих гостей.