Я постоянно ощущал, что люди хотят меня надурить, как паразиты, используя, чтобы поддержать свои грошевые таланты или вписать в сомнительные проекты.
Самое главное, Малкольм пытался присвоить себе мое имя, Джонни Роттен, которое он объявил своей собственностью, и это нужно было остановить. Как можно пытаться украсть чье-то прозвище? А? На каком основании? Не сомневайся, увидимся в суде, мальчик. Я бы не стал заниматься этим раньше. Отпустил бы его на все четыре стороны и пошел своей дорогой. Но воспылать такой мстительной злобой, чтобы, блядь, пытаться отобрать у меня мою же собственную жизнь, мое имя, мою карьеру. Просто порочно!
Поэтому Глория связала меня с Брайаном Карром, адвокатом, который специализировался на индустрии развлечений. Вскоре после этого мы с ней серьезно поссорились, когда в ее газете появилась статья о том, что я будто бы выздоравливаю от героиновой зависимости. Боже мой, настолько перевернуть все с ног на голову. Я мог бы многое о ней порассказать, но я не из тех, кто любит сплетничать.
Но Брайан Карр, адвокат, оказался уморительным. Когда я впервые встретил его, он был похож на Авраама Линкольна; такая же штука типа бороды как у него, черные слегка волнистые волосы и сапфирово-голубые глаза. Это был странный человек. Когда он говорил, с его нижней губы на бороду всегда катилась слюна. Поэтому я подумал о нем: «О боже, он такой неприятный, это может сработать!» И действительно, он оказался очень хорош в этом затянувшемся на несколько лет судебном процессе. Этот парень реально нашел подходящих барристеров, чтобы разобраться в деле с собственностью «Пистолз», и все устроил так, как я хотел.
Я не хотел урвать себе все трофеи или типа того. Я позаботился о том, чтобы, когда дело дошло до урегулирования, мы, оставшиеся в живых, получили равные доли прибыли. Даже несмотря на то, что я питал очень серьезную обиду за то, как Стив и Пол вели себя по отношению ко мне, я не хотел кровавых денег, или грязных денег, как я это рассматривал. Я просто хотел то, что было моим, то, что Малкольм пытался у меня отнять.
Как ни странно, когда мы поселились в Гюнтер-Гроув, мы узнали, что Питер Грант, менеджер Led Zeppelin, живет через дорогу, а Брайан Ино – чуть дальше по улице, в перестроенной церкви. Тут же прошел слух, что Питер Грант предложил мне стать моим менеджером – опять один из тех сказочных слухов в прессе, – хотя, после Малкольма, какой восхитительный слух! Я даже использовал его какое-то время – типа всегда можно рассматривать различные варианты.
Питер Грант заработал замечательную репутацию, когда Led Zeppelin впервые отправились в Америку, как такой жесткий, серьезный парень. С ним не забалуешь! Все это прекрасно, но я не хочу, чтобы в моем окружении были такие громилы. Не хочу, чтобы кто-то повернулся и сказал: «Сделай это, или…» Я никогда не допущу подобного, потому что здесь альфа-самец – Джонни. Это не могло сработать и никогда не сработало бы.
Я и узнал-то, что дом напротив принадлежит Питеру Гранту, только потому что мне об этом сказал Дэйв Кроу. У нас был любимый котик, которого Дэйв назвал Сатаной. Это был бездомный котенок, и Дэйв сказал мне, что его «бросил тот ублюдок, менеджер Led Zeppelin, из дома по другую сторону дороги. Он выгнал его, а я спас Сатану».
Он спас Сатану, замечательно, но Дэйв вернулся в свою каморку, а лоток с кошачьим наполнителем поставил у меня, рядом с кухней. Так что мне пришлось самому убирать за котенком, хотя это был его питомец. Бедный маленький Сатана, это было крошечное существо, угольно-черный котик, очень маленький – у него, вероятно, был дефицит роста. Даже в зрелом возрасте он напоминал котенка, но так никогда по-настоящему не привязался ко мне. Он спускался по лестнице и мяукал у люка Дэйва. К тому времени Дэйв переехал в квартиру на первом этаже, которая была изолирована, а мы никогда не переделывали ее полностью, просто пробили небольшое отверстие с люком, чтобы можно было подниматься и спускаться из одной части дома в другую. Но Дэйв никогда не открывал люк, и бедный котик чувствовал себя покинутым.
Тем временем я пытался собрать свою новую группу. Джа Уоббл все еще был одним из моих лучших друзей, и он часто брал бас-гитару Сида, чтобы потренироваться играть – вероятно, даже больше, чем сам Сид. Уоббл был пока в этом деле новичком, но не это главное: я хотел, чтобы он присоединился к группе.
В последующие годы Уоббл заявлял, будто мы пытались создать нечто вроде даб-группы – смешно слышать это от басиста, который в то время едва учился. В таком случае он смотрит на мир через кривые очки – возможно, пытается проложить себе дорогу в поспевшую поросль современных групп из серии «белые мальчики играют регги».
В то время это, конечно, не входило в наши планы. По крайней мере, в мои. Мне хотелось чего-то совершенно нового и свежего, не похожего на то, что очень быстро превратилось в формат Sex Pistols. Мы были вместе всего лишь короткое время, но это стало форматом – форматом музыки, который надоел мне до смерти.
Быть открытым для восприятия любой музыки – урок панка номер один, но многие так называемые панк-группы, которые последовали за нами, этого так и не поняли, отмахнувшись от этой идеи в своих панк-манифестах. Мне жаль, но я никогда не делал музыку для узколобых. Я пришел в ужас от клише, в которое превратился панк.
У меня не было – и до сих пор нет – много панк-пластинок в коллекции, потому что я никогда не любил их по-настоящему. Buzzcocks, Magazine, X-Ray Spex, The Adverts, The Raincoats – они мне нравились. Они ярко проявляли себя, сражаясь на переднем фланге, в отличие от типичных слэм-панковых групп, которые сводили меня с ума, потому что звучали все абсолютно одинаково и преследовали одну и ту же лошадь. Меня не впечатляет дерьмовая бравада мачо. Она не имеет никакого содержания, и на самом деле у нее нет никакой цели, кроме как показать свою маскулинность. Отказано!
Да, тогда было полно всех этих исключительно мужских команд, которые пытались напугать друг друга. Для меня это самый низкий общий знаменатель. Их развелось очень много, и все они занимались одним и тем же, все они были непроходимо тупы, не понимая Правила Номер Один: правил нет. И все же эти команды жестко придерживались правил и предписаний. Они-то и стали новыми Boo Nazis.
Мое участие в этом всем процессе заключалось в том, что я открыл совершенно новый жанр и способ просмотра музыки, и что произошло, когда дверь отворилась? В нее ворвался весь плавающий на поверхности мусор, все отбросы, очень гордившиеся своей глупостью.
Моей целью было поделиться своим жизненным опытом, а не уходить в изоляцию, как это произошло с панком. Они сами сузили свой кругозор – и мне кажется, началось это с бедняги старичка Джо Страммера. Он вообразил, будто возглавляет всю эту политическую панковскую хрень, представляя, как мы все там стоим, типа «Солидарности»[205], размахивая знаменами, – полная чушь. И если вы не делаете этого для бедной старой тетушки, которая живет по соседству и не может позволить себе включить зимой отопление, вы вообще не в счет. Шипованные кожаные куртки для всех – совсем не та идея, которую я готов одобрить.
Поэтому настроение у меня было такое: «Нет, я больше этого не вынесу». Я-то представлял себе некий консорциум психов-единомышленников, готовых прыгнуть в следующую вселенную без каких-либо инструментов и найти там свой путь – захватывающая возможность! И действительно, так оно и было, поскольку мы не играли по кем-то установленному стандарту, не использовали музыкальных клише. Да и вообще, группу невозможно переделать задним числом, исходя из концепции какого-либо одного человека. У нас не было схем. Это стало для нас неким приключением в свободной форме, и такие штуки, как музыкальные несовершенства, не имели никакого значения. Только не для меня. У меня была твердая почва, на которой я мог бы спокойно стоять и просто давать Джонни Роттена, и это, несомненно, сработало бы, но меня это не интересовало. Извините, но я очень люблю рисковать.
Ну и я их всех собрал. Я пригласил их поработать вместе. Никто сам не приходил ко мне с подобными идеями. Они все тусовались вокруг без особых занятий, и тут – бинго!
Без малейших затруднений я разыскал Кита Левена[206], которого знал еще с тех пор, как мы с Сидом околачивались в Хэмпстедском сквоте, когда амфетамин был новой фишкой дня. С тех пор Кит успел поучаствовать в The Clash, в самом начале. Я знал, что он много работал для этой группы, но я также знал и что он совершенно туда не вписывался. Их манифест был слишком ограниченным. Однажды Кит пришел за кулисы на концерт «Пистолз» и рассказал мне, насколько он несчастлив с ними работать. Его позиция была типа: «Смотри, я делаю всю работу, я пишу все песни, а меня не уважают. Весь этот ужасный вздор, ты только послушай их. Жуть!»
Я запомнил эту историю. Всякий раз, когда я сталкивался с Китом, я ни разу не слышал от него ни о ком хорошего слова. Это несказанно меня потрясло – никогда не видел такой профессиональной скорби. Когда вы молоды, эта черта в ком-то может показаться забавной. Но когда тебе уже за двадцать, это уже не так интересно, потому что, очевидно, тот человек ничему не научился на своем опыте. Я и себя вижу во всем этом. Раньше мне нравилось слово «мрачно». «Как тебе это?» – «Мрачно! Мне скучно!» Не думаю, что я когда-либо реально имел это в виду, просто совершенствовал искусство быть неудовлетворенным юнцом.
После The Clash Кит был в собранной мною группе под названием Flowers Of Romance[207]. Хорошая компания людей, просто приятелей, болтавшихся вместе, веселящихся, и поэтому я дал им это название. Ну и мне в любом случае нравились Марко Пиррони из Adam and The Ants, я знал его, поскольку он всегда тусил где-то поблизости, и Крисси Хайнд, и для них было хорошей идеей создать группу и посмотреть