, что из этого выйдет. Кит, Сид и Вив Альбертин – все побывали в составе, понятия не имею, чем это все закончилось. Помню, вроде существовало еще одно название – Moors Murderers; возможно, это другая группа, или та же самая, не важно. Какая-то смутная, незначительная штука, но в ней проявилось искреннее желание порвать с навязшими панк-клише. И совершенно определенно это оказало влияние на Кита.
Кит язвителен. По сути, он – бутылек уксуса: добавьте каплю в пакет с чипсами и получите самые разные вкусы. Любопытно его музыкальное образование. В его прошлом скрывалось, например, увлечение Wishbone Ash; он учился играть на такой музыке. Кит рассказал нам, что брал уроки игры на гитаре у Стива Хау из Yes. И мне бы очень не хотелось обнаружить, что все это сказочная ложь. Отчасти это имело смысл: у Кита было совершенно иное понимание того, что сейчас происходит вокруг. Он был вне панковских клише.
Как только мы собрались вместе, игра Кита поразила меня. Тогда была популярна идея, будто после Джими Хендрикса никто больше не сможет играть на гитаре. Что типа в этом нет никакого смысла, инструмент исчерпан. Однако, на мой взгляд, игра мистера Левена полностью доказала, что это не так. Мне кажется, это было творчески и очень инаково; немного диссонанса, который тем не менее разрешался музыкально. Очень похоже на транс. Он не сбивался, но как бы разлетался одновременно в разных направлениях, никогда не теряя фокуса. Я находил это чрезвычайно захватывающим и очень, очень вдохновляющим. Не покидало ощущение, что он играл как ритм-гитарист, но доводил ритмы до крайностей.
Таким образом, музыкальный ландшафт был намного шире, чем некоторые себе это представляют. У нас имелись все возможности для продвижения, самым невероятным образом. Все, что нам было нужно, – это барабанщик. Мы прослушали кучу претендентов, но Джим Уокер оказался круче всех. Он приехал из Канады, чтобы попасть в панк-группу – боже мой, ну что сказать, он выбрал лучшую в мире, не так ли? Приехав из-за границы, он оказался абсолютно неизвестной величиной, но совершенно ошеломил всех нас. Я подумал: «Вау, эти модуляции меня реально захватывают и волнуют. Бог мой, он заставил вибрировать все мои частички!» Диско, афро, всего понемногу – почти такой же подход, как у Джинджер Бейкера[208].
Джим обладал непредубежденным умом и не набрасывался на тебя, как какой-то меломан. Он был взволнован всем этим безумием, и в самом деле, как потом выяснилось, он и сам оказался немного не в себе. Да какое немного – очень даже много! Ему негде было остановиться, поэтому я отвел ему комнату в подвале на Гюнтер-Гроув и дал денег на мебель, а он потратил их на лосиную голову. Когда я наконец вошел в его комнату, там не было ничего, кроме газеты на полу и головы лося на стене. Его не интересовали никакие удобства. Не знаю, как он там спал и что вообще делал.
Дом PiL – вот во что натурально превратился Гюнтер-Гроув, поскольку сюда переехал Кит и все такое, – был организован вокруг того, что показывают по телевизору и что проигрывается на магнитофоне. Джим сообщил, что ему вовсе не надо быть с нами наверху – его комната располагалась в нижней части дома, – потому что он вполне может слышать басы, грохочущие через половицы. И он останется там, внизу, в темноте. Очень странно. Как я уже говорил, меня в жизни странности привлекают. Его самостоятельный приезд в Лондон из Канады напомнил мой выход из больницы и возвращение в школу. Я оценил его страсть к приключениям.
У нас не было никакого реального представления о том, как мы хотим звучать, кроме как «Мы собираемся сделать здесь что-нибудь другое», потому что никто из нас не желал подражать своему музыкальному прошлому, да и это было бы очень неудобно. На самом деле новый звук сформировался с первых репетиций.
Очень скоро мы записали песню «Public Image»[209], которая стала моментом освобождения – мы вырвались из ловушки «Пистолз» одним рывком. Песня была задумана и записана у Лондонского моста, на репетиционной базе к югу от реки. Уоббл выводил переливы басовой линии, Уокер был просто исключителен, быстро поймав кайф и вписавшись в общую работу, и Кит оказался что надо и реально наслаждался тем, что мы делали. Мы формулировали иной подход, и это у нас получалось совершенно естественно, все отлично сходилось, и слова рождались сами собой.
Я так гордился вкладом каждого участника, и они создали для меня крутое пространство, чтобы я мог изменить манеру пения, попробовать что-то другое и двигаться дальше с пониманием того, что мы все пытались здесь собрать воедино. Я хотел объявить о нашем месте в этом мире, буквально: «Не судите меня по рекламной шумихе и той чепухе, с которой мне пришлось мириться в “Пистолз”». Я собирался сделать широкий шаг в сторону от всего этого и знал, что последствия не заставят себя ждать. Я понимал, что весь так называемый панк-мир взорвется негодованием, потому что я отказался следовать стереотипам. Но это их вина, а не моя. С моей точки зрения панк не приемлет подобных авторитарных подходов.
Эти строчки были важны: Я не тот, каким был, когда начинал, И со мной не будут обращаться как с собственностью[210]. Они говорят: «Кто вы такие, чтобы учить меня, что есть, а чего нет? Вы можете либо обратить внимание, либо продолжать сидеть в той дырке в земле, в которую вы все себя закопали. Ну, попробуйте пошевелить почву у себя над головами. До свидания».
Это была замечательная, великолепная песня, и да, на всякий случай, если кто-то из участников группы не в курсе, «Public Image» принадлежит мне.
Всего лишь шутка! Я сейчас не обращался непосредственно к группе. Речь о том, что Джонни Роттен – это я, не пытайтесь отнять его у меня и не переписывайте его историю.
С моей стороны было очень дерзко начать именно с песни «Public Image», названия группы. Я позаимствовал его из прекрасной книги Мюриэл Спарк[211] «На публику» – она еще написала «Мисс Джин Броди в расцвете лет». Очень маленькая книга, но с отличным сюжетом о том, как известность превращает обычную актрису в чудовищную диву, которая губит всех, кто ее окружает. Я не хотел, чтобы это происходило со мной или моим имиджем.
Я хотел держать Джонни Роттена и все, что с ним связано, подальше от того, что творилось в Public Image Ltd (ака PiL). Я полностью и с превеликим удобством перешел в образ Джона Лайдона, которому не нужен скандал, чтобы сбыть пластинку. Дело было не только в том, что мы получали свои права с точки зрения продаж, а, скорее, в качестве и содержании.
Упоминание в названии «ограниченности»[212] было придумано с целью «ограничения» нашего публичного имиджа, чтобы всякие скандальные газетенки к нам не совались. Сохранить нашу частную жизнь в тайне – спасибо, до свиданья. Держаться на определенном расстоянии от скандальной шумихи в прессе – шумиха была тем, чем дорожил Малкольм, а я считал пагубным. Публичность вредна для вашего здоровья, это и правда так.
Двусмысленность названия и использование приставки Ltd было вместе с тем очень преднамеренным, когда речь зашла о создании настоящего общества с ограниченной ответственностью. Что я и сделал с помощью Брайана Карра. Мы хотели быть полностью свободными от всех аффилиаций и чужого диктата, хотели сами управлять собой. Идея состояла в том, чтобы попытаться проникнуть во все сферы, где можно заработать деньги, но предложить качественный товар и отвязаться от страха перед корпорациями, создав собственную версию, какой мы бы хотели видеть идею «корпорации». Некий «кооператив», в котором все работают вместе и делают разнообразные вещи, но все это для общего блага – королевство без короля, республика без президента, логически основанная на предположении, что здравый смысл обязательно возобладает.
Мы хотели расширить сферу нашей деятельности и работать с творческими людьми в других областях. Первым шагом в этом направлении стало обращение к Деннису Моррису, который занимался не только фотографией, но и искусством, с просьбой о сотрудничестве в разработке логотипа PiL. Я почерпнул вдохновение в логотипе химической компании ICI, и в итоге мы сделали лого похожим на таблетку аспирина, что довольно забавно. Это было нечто, что я запомнил в детстве, проходя мимо здания ICI в лондонском районе Миллбанк – на фасаде этого здания висел большой круглый логотип. Меня всегда это поражало – сила и мощь, стоявшие за холодными корпоративными образами. Нечто новенькое для борцов за свободу, не так ли?
У Virgin были прерогативы первыми подписать с нами контракт на выпуск музыки из-за моего предыдущего контракта с Sex Pistols. Они воспользовались возможностью, и на тот момент это стало облегчением: «О, слава богу!» У меня не было ни сил, ни энергии на поиски нового лейбла. Это отбросило бы все на пару лет назад, потому что пришлось бы очень много гастролировать, прежде чем вернуть былую репутацию и получить надлежащий контракт. А поскольку мой подход к музыке сильно изменился по сравнению с «Пистолз», предстояла бы долгая и тяжелая битва. Любые предложения, которые бы мы получили, основывались бы на идее выпустить Never Mind The Bollocks, Part 2.
И только после подписания соглашения с PiL я узнал, что на самом деле Virgin тоже этого хотели. Ну, может, хотеть они хотели, только я дал им то, что им, по моему мнению, было нужно, и в итоге нельзя сказать, что они оказались обделены хитами.
Мы подписали контракт на восемь альбомов и получили аванс в семьдесят пять тысяч. Из-за судебного дела с той стороной росли судебные издержки, и это влекло за собой всевозможные бухгалтерские и налоговые счета, так что в финансовом отношении я плавно двигался в сторону весьма печального будущего. Но мы оказались сильнее. Стоял вопрос о том, чтобы хоть как-то продержаться. Мы пытались двигаться вперед и делали это по возможности весело и без особых затрат. Создавая вместе с Брайаном Карром компанию, я настоял на том, чтобы все получали еженедельную зарплату. Я просто подумал, что это правильно. Большинство групп этого не делают, потому что это большая экономическая нагрузка. Я решил, что так мы будем крепче держаться вместе. Ты работаешь, и у тебя есть деньги в кармане. Не думаю, что стоит повторять то, что было с «Пистолз», – пытаться свести концы с концами на 20 фунтов за концерт.