ашем случае дело не в тесте на ДНК: очевидно же, если органы опеки заявляют об этом как о факте, то так оно и есть. Я не уверен, что разумно предоставлять усыновленным людям во взрослом возрасте информацию об их настоящем происхождении, потому что это может причинить ужасную боль кровным родственникам и вызвать у них всевозможные сомнения и поношения. По большому счету ты думаешь: «Что на самом деле имеет в виду эта женщина?» Что моя мама крутила с кем-то роман до того, как встретила моего отца? Это все? Ты это хочешь сказать? Мы ирландская католическая семья. Ты просишь нас это принять? С этим очень трудно примириться.
И снова мы возвращаемся к свадебной фотографии моих родителей, там есть ребенок, которого держит моя тетя Агнес, и, конечно, это должен был быть я. Незамужним матерям в то время приходилось страдать от всего того, что подразумевало под собой католическое чувство вины: «Тьфу на тебя, ты развратница, ты будешь изгнана из общины!» Болезненные, болезненные вещи, и лично мне не нужны дополнительные напоминания. Я уверен, что теперь вы понимаете, почему я постоянно занимаюсь приютами.
Мало что можно сделать, чтобы защитить себя, когда кто-то нападает на тебя при помощи прессы. Для меня это полный тупик. Ты перестаешь существовать. Но, конечно, я есть я, и мне хотелось бы обнаружить, что она на самом деле лучше, чем показала себя во всей этой ситуации, и есть все шансы, что это правда, так что, знаете, время лечит. Никогда не говори «никогда», когда дело доходит до таких важных вещей, как другой человек, отчаянно пытающийся выяснить, как он появился на свет. Но ты никогда не станешь делать этого через «Ричарда и Джуди».
Итак, эта женщина нажала слишком много кнопок именно в тот момент, когда это было очень больно для нас как семьи. Наверное, это моя слабость, но, возможно, с годами я и найду для нее лазейку. Но не сейчас. Просто это оказалось слишком настойчиво, слишком жестко, и бежать со своей историей к прессе было очень, очень нелепо, тем самым она умудрилась оскорбить всех нас, братьев Лайдонов.
У меня просто такая любовь и понимание к детям-сиротам. Это ужасно, это сбивает с толку, я прекрасно это понимаю. Она не знает, кто отец; она всего лишь верит, что моя мать была ее матерью.
Я на самом деле беспокоился, что все это станет ужасным бременем для моего отца на том этапе его жизни. В 1990-е и 2000-е гг. я очень с ним сблизился. Он определенно пытался понять меня с точки зрения: «Ты думал, мы тебя не любили?» На этот вопрос трудно ответить. Если подумать, песня PiL, о которой я упоминал в первой главе, «Tie Me To The Length Of That», вероятно, могла показаться довольно холодной оценкой роли моих родителей в том, что они произвели меня на свет, со всеми этими образами послеродовой травмы. Мой отец всегда думал, что я считаю его ответственным за менингит, которым я переболел, но я чувствовал – и это разговор, который у нас с ним реально случился, – что он решил, будто я симулирую последствия, например потерю памяти. Это сводило меня с ума долгие годы.
У папы были очень вьющиеся волосы, иногда собранные в пучок. Моя мама полагала, что в нем есть немного испанского, от испанской армады. Вот тебе и ирландец, далековато он забрался! Папа очень хорошо одевался и всегда точно знал, как одеться в воскресенье, – очень стильный парень. Самые превосходные галстуки, хорошие костюмы – круто, жестко, очень мужественно, и абсолютно безупречные детали – ботинки, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться как в зеркало.
Когда папа был молод, его любимым напитком было виски. Однажды ночью он чуть не ударил мою мать. Не думаю, что мне было больше пяти, но я налетел на него, с тех пор все изменилось. Он сказал нам: «Я твой отец, я люблю тебя и больше никогда не буду пить виски». И, знаете, он никогда, ни разу в жизни этого не делал. Правда, замечательно?
Представьте, как больно пережить менингит и потерять свои мозги, и когда те воспоминания возвращаются, как удар в голову… Ты сидишь в пабе со своим отцом, ты помнишь это, и ты понимаешь, что это не ложь, потому что ты его спрашивал, и он подтвердил, что все так и было. Я смотрю на это так: я почти мог потерять тогда своего отца; он мог стать ужасным, стереотипным ирландским пьяницей.
Все то время, пока я думал, будто мой отец пытается испортить мне выходные, заставляя меня работать под его машинами, на самом деле он пытался со мной общаться – не словами, потому что на самом деле это было не его, а ситуативно. Он пытался сблизиться. В то время я не был способен это понять. Можно говорить о католической вине, но есть гораздо более серьезные вещи, за которые я чувствую себя виноватым, – воспоминания о родителях, о детстве и о том, что на самом деле означали наши отношения. Я оглядываюсь назад не в гневе, а в печали, и я глубоко сожалею, что не был тогда таким умным, как сейчас.
Отец был еще очень молод, когда у них появился я, – у него не было ответов на все вопросы, бедняга. Я не из тех, кто морализирует или проповедует, но я думаю, что молодые пары, заводящие детей в восемнадцать и девятнадцать лет, не в полной мере способны осознать проблемы, которые возникнут в будущем, потому что они еще не полностью осознали себя. Но попробуйте сказать юному Джонни Роттену из «Пистолз» хоть что-нибудь! Этот ублюдок не собирался никого слушать, не так ли?
Несмотря на тот фарс, в который превратилась «Я – знаменитость», из этого получилось и кое-что хорошее: я оказался на радаре, мое лицо мелькало по телевизору. Когда я вышел из джунглей, я пошутил, что мог бы сделать из всего этого программу о природе, и, о чудо, именно так, черт возьми, и случилось. Какие-то люди посмотрели на это и, очевидно, подумали, что я найду для себя здесь что-нибудь подходящее, я и в самом деле так и поступил. Программы, которые я выпустил в 2004 и 2005 г., являются предметом моей абсолютной гордости и радости, если иметь в виду работу, не относящуюся к музыке.
Первое предложение поступило от британского Пятого канала – снять два разовых специальных фильма о природе в Африке, названных «Акулы атакуют Джона Лайдона»[408] и «Обезьянничаем с Джоном Лайдоном»[409]. Плавание с акулами было приключением, которого я реально с нетерпением ждал. Я изучал их всю свою жизнь, с тех пор как… Я должен быть честным! С тех пор как посмотрел «Челюсти» ребенком. Ну, скажем, большим ребенком – это был 1975 г., и в девятнадцать лет я еще не был так уж и развит, ха-ха. Как я уже много раз говорил, если тебе платят за то, что ты любишь делать больше всего, ты становишься победителем, и я рад отметить, что так и правда довольно часто случалось в моей жизни.
Наши пять недель, отведенные на съемки этих двух шоу, начались в Кейптауне в Южной Африке, где мы с Рэмбо должны были пройти ускоренный курс обучения дайвингу. Нам надо было получить сертификаты PADI (Профессиональной ассоциации дайверов), которые давали бы право на погружение в открытой воде, прежде чем нам разрешат нырять в клетке с большими белыми акулами. Что, конечно же, было основным условием шоу. Я должен признать, что на нас оказывалось давление: вот что́ бы случилось, если бы мы провалили наши тесты? Это было бы очень быстрое шоу! Нам пришлось много всего испытать, но мы прошли через это, и я на самом деле могу сказать, что это стало одним из тех моментов, которыми я буду гордиться всю жизнь, – когда мы сдали экзамен и получили возможность увидеть этих фантастических существ во плоти.
По нашим меркам специально пошили водолазные костюмы: они должны быть определенной толщины и идеально подходить, поскольку вода очень холодная. А дальше уже пошло одно за другим – вместо обычного черного костюма, в котором ты похож на морского льва, мы с Джоном заметили в соседней комнате цветные ткани, обычно использующиеся в качестве отделки. В итоге я превратился в желто-черного шмеля, а Рэмбо получил цвета «Арсенала» – желтые и синие полосы, оба костюма с гульфиками. Бывший морской пехотинец из Южной Африки, который учил нас нырять, был великолепен. Он мне очень нравился, но я не уверен, что ему хотелось находиться рядом с нами, обряженными в эту снарягу – мы реально представляли собой зрелище просто кровь из глаз! С тех пор наука продвинулась сильно вперед: теперь продаются специальные гидрокостюмы для отпугивания акул, и контрастные полосы считаются в этом деле эффективным средством.
Я очень быстро обрел любовь и привязанность к погружениям в океане. Мне всегда нравилось находиться сверху, но теперь я полюбил быть под водой.
На тренировках нас предупреждали о том, что такое азотное отравление, также известное как кессонная болезнь. Для одного из погружений мы отправились в Фальш-Бей, примерно в часе езды к югу от Кейптауна. Мы находились примерно на глубине 25 метров, повиснув над морским дном, веселились, и я определенно точно испытал это – самое близкое состояние, которому оно соответствовало, – кислотный трип. Цвета вдруг стали такими яркими, и мне просто захотелось уплыть в глубину и плавать там вечно. Затем пришло время подниматься, а ты должен подниматься медленно, чтобы по мере подъема пройти декомпрессию, но я не понимал, как пользоваться балластом, поэтому взлетел как ракета. Если бы Рэмбо не придержал меня за ласт, у меня могли бы возникнуть серьезные проблемы, когда я вынырнул бы на поверхность. Пока все это происходило – мне было слегка интересно, зачем он пытается схватить меня за ласт, я решил, что Джон хочет просто меня позлить, – нас преследовала огромная большая белая акула. Как можно не заметить почти 5 метров зубов и мышц?
Надо добавить, что я настоял, чтобы Рэмбо снимали вместе со мной на камеру. Должно было быть так, а не иначе, и точка. Я не хотел, чтобы все выглядело заранее срежиссированным; мне кажется, надо снимать максимально естественно. Зачем притворяться перед камерой? Но тем не менее я не стану отрицать, что, когда камера оказывалась направленной на меня, я прикладывал максимум усилий, чтобы показать свои умения! Команда Пятого канала, должен сказать, была в восторге от моих идей и радостно их обсуждала. Всякая концепция сценария была полностью отброшена, и это реально получилось что-то типа кучи-малы – серия несчастий, одно фиаско за другим – с роскошной фоновой сюжетной линией в образе смертельно опасных огромных акул.