Я сидел оцепенев. В первых рядах люди, которых я знал, падали на колени перед раздутым, как у гоблина, гротескным человеческим лицом. Трудно испугаться еще больше, но мне хотелось присоединиться к ним. Я тоже хотел верить. Я было встал с кресла, но удержал себя – слишком сильно погряз я в своем сомнении, неверии и безысходности.
– Дорогой Бог, это говорит твой бедный покорный слуга, – вопил Айкок. – Я грешил. Я потерял мою веру, и моя сила оставила меня. Моя плоть превратилась в воду, мои кости рассыпались во прах. Мои глаза больше не видят Твой благословенный лик и Твое бесконечное милосердие. Я потерял Тебя и сильно страдаю от собственной слабости. Я готов вырвать свои глаза, готов отрубить себе руки, готов вывернуться наизнанку. Я ненавижу свои грехи, ненавижу себя за свою слабость. Я лишился надежды, потому что потерял Тебя.
Дорогой Отец, я вижу цену моих прегрешений. Я вижу ужасную, смертельную цену, которую вынуждены платить все мы; иена эта – страшные смерти, и болезни, и отчаяние. Я видел мои гордые города, превратившиеся в развалины, мои иссохшие поля. Я видел, как сохнут и умирают мои дети.
Но все это лишь прах на ветру, мой Господь, по сравнению с чудовищными ранами, которые я нанес Тебе. Я предал Тебя, мой Боже. Я предал все Твои заветы. Мои грехи записаны Твоей кровью. Я не заслуживаю ничего, кроме презрения.
Но, о мой Бог, мой дорогой Боже в аду, я молю Тебя сейчас, зная, что источник Твоей любви неиссякаем, что запасы Твоего сострадания и милосердия бесконечны, что Ты просишь от нас только одного – прийти к Тебе с открытыми сердцами, дабы они наполнились Твоей любовью и мы смогли бы, куда бы мы потом ни пошли и какую бы Твою работу ни выполняли, делать все, что необходимо Тебе.
Дорогой Господь, загляни в мое сердце и убедись, что я говорю искренне. Видишь? Мое раскаяние полное, поэтому позволь мне избавиться от ненависти, злобы и отчаяния. Пожалуйста, Господи, я стою на коленях перед Тобой, молящий, – пожалуйста, прости мне мое неверие и позволь снова войти в мир с чистыми руками и радостью в сердце.
Позволь мне возобновить работу во славу Твою. Позволь мне стать частицей здоровья и роста на Твоей планете. Позволь мне делать добро, куда бы я ни шел. Позволь мне сеять семена обильного урожая для всех, кто в нем нуждается. Дорогой Боже, обнови мою душу, чтобы я мог работать на благо небес. Позволь мне взять свои орудия и снова выйти в Твои поля, еще раз стать частицей Твоего великого замысла и делать свою часть Твоего благословенного труда.
Дорогой Господь, даруй мне малую частицу твоей бесконечной силы и мудрости. Омой меня и всех вокруг в очистительных водах Твоей бесконечной любви, омой меня в освежающих потоках ее и дай утолить жажду мою от родника Твоего всепрощения и напитать душу мою от сто-ла Твоего благословения. Дорогой Господь наш, посмотри на моих братьев и сестер, и Ты увидишь, что они готовы к обновлению. Позволь нам снова стать едиными с Тобой, дабы мы могли вымести вон чудовищ, обложивших нас в святом храме Твоей Земли. Боже, мы присоединяемся к Тебе в аду, который создали сами. Дорогой Господь…
Слезы бежали по нашим щекам, но Билл, по крайней мере, знал, почему он плачет. Я же плакал от смятения и страха.
Билл еще не знал самого худшего. Я же заглянул в ад и видел, что произойдет со всеми остальными детьми Божьими.
Каким-то образом я сумел пробраться мимо тех, кто завывал на полу возле экрана.
«Горячее кресло», передача от 3 апреля (продолжение):
РОБИНСОН… Ладно, значит, вы считаете, что это поможет. Ну, а что будет со мной, Дороти Чин и остальными? Что произойдет, если один из нас не захочет встать внутри этого вашего круга? Что вы собираетесь сделать с нами? Убить? Вышвырнуть вон? Что?
ФОРМАН. Вам действительно это трудно понять, Джон, да? Вы не способны отделить идею от человека, который ее высказывает. Это не круг людей. Это среда обитания идей, а люди – часть этой среды.
РОБИНСОН. О, громкий смех! Вы все время заявляете, что хотите всеобщего равнения на великую цель. Ну, мы наблюдали, как Сталин и Гитлер добились равнения в своих странах. Им приходилось убивать каждого, кто не согласен. Как далеко готовы зайти вы с вашим равнением на идею? Вы не собираетесь строить концлагеря для тех, кто не захочет равняться на вас? Весь этот пышный жаргон – лишь еще одна тачка психопатического трепа с Западного побережья, всего лишь новый способ для представителей левой элиты, подобных вам, протаскивать идею тоталитаризма. Вы все время толкуете о запрете права на несогласие, данного Богом американцам…
ФОРМАН (перебивает). Замолчите, вы, жизнерадостный идиот! Теперь моя очередь говорить. Я ваш гость, а не заложник! Или вас не научили хорошим манерам в той модной школе на Восточном побережье, из которой вас вышибли коленом под зад? Вы задали мне вопрос – и я собираюсь ответить. Все дело в том, что вы страшно боитесь, как бы с вами не начали обращаться столь же скверно, как вы обращаетесь с другими. Вот почему вы никогда не осмелитесь позволить кому-нибудь выразить несогласие с вами на вашем же собственном шоу. Вы занимаетесь тем самым тоталитаризмом, который клеймите. Если бы это попробовал сделать я, вы обвинили бы меня в самом гнусном лицемерии…
ФОРМАН (продолжает после рекламной паузы)… Я хочу рассказать вам о том, что сильно меня тревожит. Я не сплю из-за этого ночами. Старая песня, но она по– прежнему не дает покоя: «Первой на войне убивают правду». Хайрам Джонсон заявил это сенату Соединенных Штатов в 1917 году. Это не только ваша дилемма. Это волнует всех нас, и больше других – президента. Один из вопросов, который она постоянно задает: «Как нам объединиться для сражения, не жертвуя наиболее ценными качествами в нас самих и в нашей системе правления, которую мы хотим сохранить?» Этот вопрос возникает снова и снова, почти на каждом ночном мозговом штурме в Белом Доме. Президент называет нас Коллоквиумом прикладной философии, но, по сути, мы лишь сборище старых ископаемых, пытающихся решить проблему, как правительству удержаться у власти – по возможности не нарушая законов – во время глобального кризиса.
РОБИНСОН. Все правильно. И вы по-прежнему настаиваете, что никакой тайной группы и никакого тайного плана не существует?
ФОРМАН. Нет никакой тайной группы и нет никакого тайного плана. Видеозапись всех до единого совещаний доступна для любого желающего, она есть в административной сети. У нас нет тайн и нет власти. Все, что мы делаем, – это даем рекомендации президенту, потому что она просит об этом.
РОБИНСОН. А как же насчет прав граждан? Разве мы не имеем права голоса? Как же насчет демократии? Как насчет права на несогласие?
ФОРМАН. Этим мы здесь и занимаемся, Джон. Не соглашаемся. Наша система основана на предпосылке, что правительство подотчетно гражданам. Некоторые граждане понимают это так, будто люди имеют право не соглашаться с правительством. Но это некорректный способ выражения данной предпосылки, а в конечном итоге и некорректный способ ее понимания, потому что мы облагораживаем несогласие ради несогласия. Несогласие само по себе не обладает врожденным целомудрием.
РОБИНСОН. Ну, а как же быть с несогласием на службе истине?
ФОРМАН. Этим оправданием пользуются для любого несогласия – даже в тех случаях, когда оно не служит истине. Позвольте мне поделиться с вами одной мыслью. Мы рассматривали вопрос несогласия в целом, и нас посетило одно из тех озарений, которые изменяют весь спор. Вы готовы его воспринять? Мы не соглашаемся только с тем, чего не знаем.
РОБИНСОН. Что?
ФОРМАН. Я повторяю: мы не согласны только с тем, чего не знаем. Это как часовая мина. Вам придется жить с этим какое-то время, пока до вас наконец не дойдет. Но на самом деле все очень просто: когда не соглашаются две партии – чего бы ни касалось несогласие, – это говорит о том, что одна или другая партия или обе вместе не имеют полной информации. Люди не спорят насчет цвета неба или что камни твердые, а вода мокрая. Они уже знают это. Люди не спорят насчет того, что им известно. Они спорят о том, чего не знают, но во что верят. Вера – еще не знание. Вера – убежденность, за которой не всегда стоит истина. Вера – это что– то, что кажется вам верным или что вы хотите видеть верным, но пока это не доказано. Знание не нуждается в споре. Его можно продемонстрировать. Доказать. А веру – нельзя. Вы улавливаете различие?..
Гастроподы, похоже, охотятся в основном утром и вечером, что позволяет им избегать дневной жары. Впрочем, в областях, близких к экватору, гастроподы охотятся и едят в темноте, часто предпочитая для этого самые глухие предрассветные часы.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
26 ИЛЛЮСТРАЦИИ К КАЗНИ
Наберитесь терпения. Эволюция с вами еще не закончила.
Пятьдесят километров к югу от Япуры. Мандала где-то за горизонтом. Небо пылает. Джунгли вянут. Гнойные полосы тянутся до края мира.
Внизу группа из двух-трех десятков червей в благоговении смотрит на огромного розового небесного кита. Они поют ему песнь бесплодной надежды. Кое– кто из них ждал в нашей тени с того момента, когда корабль встал на якорь. Эти черви уже устали и заметно ослабели. Двое совсем выбились из сил и застыли. Но все время прибывали новые хторры – пять-шесть ежечасно. Они присоединялись к сборищу и вливали свои голоса в разрастающуюся песнь. Генерал Тирелли думает о передислокации корабля. Снова. Уже в третий раз. Каждый день – новое место. Но черви по-прежнему собираются. Капитана Харбо беспокоит увеличивающийся дефицит гелия. Дядя Аира хочет, чтобы мы сбросили датчики и возвращались домой. Я хочу…
Я уже не знаю, чего я вообще хочу.
Три дня – и сумасшествие охватило все судно, как инфекция. Одни слоняются, рыдая, по коридорам. Другие просто сидят на месте, уставившись в одну точку. Осталь-ные вкалывают как одержимые ночи напролет, надеясь об-мануть страх, но лишь испытывают его с каждой минутой все сильнее. Некоторым пришлось дать снотворное.