А она широко раскрытыми глазами смотрела на следователя, окончательно одуревшая и измученная от сегодняшних хлопот. То, что она сейчас услышала, ошеломило ее.
— Послушайте, но ведь ему же нельзя промедол. Ему кололи кордиамин, — машинально повторила Нина Федоровна и тихо ахнула: — Глупость какая, да для него любой наркотик, как… — Она испуганно замолчала. Опять вспомнился кругленький мужичонка из морга, и особенно его сверлящий взгляд. «Так вот оно что, и справку не сразу дали, и в прокуратуру…» — запоздало поняла она и даже подалась вперед от этих мыслей.
Ага, наконец-то до нее дошло! Ковалюк выжидательно молчал.
— Может, здесь какая-то ошибка? Случайно… или не та ампула? — она молящими глазами смотрела на следователя. — Да нет, не может быть… — оборвала себя на полуслове, а в следующую секунду буквально задохнулась: — Он что, специально?
— А вы сами можете делать уколы? — не давая ей опомниться, быстро спросил Ковалюк.
— Да, внутримышечные, — медленно выговорила она, пытаясь понять, куда он клонит. — Однажды, это было два года назад, Иван тоже отказался лечь в госпиталь, и я колола ему сама, шприц у Ивана свой есть. А внутривенное вливание положено делать врачу или, в крайнем случае, медсестре, — зачем-то пояснила Нина Федоровна и прикусила губу: и что она перед ним распинается, наверняка уже все выяснил.
Следователь помедлил, а потом, махнув рукой на всякие подходы, в упор спросил:
— У вас в доме был промедол?
— Вы что же, вы подозреваете меня? — голос женщины задрожал.
— Нина Федоровна, я никого не подозреваю, я выясняю обстоятельства смерти вашего бывшего мужа. Так вы уверены, что в доме промедола не было?
— Да откуда? — она сморщилась. — У меня лично — нет.
— Кордиамин? — она запнулась, услышав следующий вопрос следователя. — Вера доставала, сейчас же, сами знаете, как с лекарствами тяжело. Вера в Москве купила и переслала со знакомым проводником поезда. Мы так часто делаем: посылки, фрукты…
— А ваш второй муж, Алексей Яковлевич, какими лекарствами пользовался?
— Алексей? Да он вообще никакого лечения не признает. Я даже не думаю, чтобы он знал, что промедол — это наркотик, для него — что капли от насморка, что сердечные.
— А, кстати, в каких отношениях Алексей Яковлевич был с вашим первым мужем?
Нина Федоровна устало опустила плечи.
— Конечно, кстати, — пробормотала она скорее для себя, чем для следователя, и усмехнулась. — Я уже ждала этого вопроса, как только вы сказали, что… — Она судорожно сглотнула. — Они были в нормальных отношениях. Это я была как ненормальная: то с одним поцапаюсь, то с другим. Алексей с женой развелся, жил в общежитии, он ушел в чем был, все оставил своей дочке. Я собиралась снимать с ним квартиру, но Иван не захотел. Он сам, понимаете, сам разрешил прописать Алексея здесь, в доме, раз уж так получилось. Так что никакой выгоды ему от смерти моего бывшего мужа не было. — Последние слова дались ей с трудом. — И так разговоров не оберешься, по всему городу сплетни ходили, а тут еще и это…
Нина Федоровна крепилась из последних сил, чтобы не заплакать. Она судорожно всхлипнула и стерла ладонью слезы. «Где взять силы, где?» — твердила она про себя. Ее хватало сейчас только на то, чтобы по-человечески похоронить Ивана, но чтобы такое…
— Умер, бедный, во сне, лицо такое спокойное, словно уснул, а я смотрю: лунки ногтей посинели, а то так бы и лежал…
Сломленная горем женщина продолжала говорить: и про Ивана, и про него, Алексея, и про дочь, которая неожиданно приехала из Москвы в день смерти отца.
— Специально звонил ей, просил приехать, даже не просил, а кричать стал по телефону, когда Вера сказала, что не уверена, сможет ли вырваться. Перепугал их. Еще бы, он обычно такой сдержанный, а тут… И надо же, прямо в день своего рождения. А у меня с утра сердце так ныло, так ныло, — опять заплакала Нина Федоровна.
Следователь беспокойно задвигался на стуле. Дело, когда расследовались обстоятельства смерти человека, было вторым в практике Ковалюка. Вернее, даже первым, потому что тогда он работал со старшим следователем прокуратуры, под его присмотром, да и ясным все было тогда, как день. А здесь? Ну какой у него может быть контакт с этой пожилой женщиной, у нее дочь такого же возраста, как он, а тут разбирайся в ее личных делах. Да она и смотрит-то на него как на мальчишку. Ему было жалко эту женщину. Дикость какая-то! Два мужа и одна жена в доме. Обстановка-то сложилась, кому ни расскажи, криминогенная. Не поймешь у них там ничего: старики, а какие-то шекспировские страсти разыгрались. Нет, это все-таки люди, совсем не похожие на их поколение.
Евгений подумал сейчас о своем отце. Семьдесят лет ему исполнилось, с матерью Евгения он развелся давно, лет двадцать назад, живет сейчас с новой женой, Диной Ивановной, не расписаны они вроде бы до сих пор. Так отец, чуть что не по его, собирается — и к сыну. Квартиру-то он им помог получить, да и прописан он у Евгения. Поживет день, два — одумается — и назад, к своей Дине Ивановне. Ирыся, жена Евгения, сколько нервов себе и ему из-за этих отцовых взбрыкиваний поистрепала. «Ты, — упрекала, — сам себе не принадлежишь, так и будешь всю жизнь за других все расхлебывать». Зато отцу все нипочем, натура творческая, как он любит говорить про себя, мятущаяся. Вроде бы и пить сильно не пьет, а дернет с друзьями-однополчанами рюмку-другую и пойдет куролесить. Евгений с десятого класса винные точки в городе знал, сколько раз отца оттуда уводил. А на жену свою нынешнюю как орет? Проститутка… и так далее. Смех один, какая она проститутка в шестьдесят лет! Зато у отца волосы хоть и седые, да целы все, а у Евгения в тридцать пять уже вся макушка лысая. И все запросто у отца, все отлично. По работе не повысили (он так и ушел на пенсию, проработав до 67 лет завотделом редакции областной газеты, хотя и не раз обещали ему должность редактора) — так что с того? Ладно, бог с ними, со стариками. Наверное, действительно, это люди совсем другой закваски. А тут в тридцать пять лет на приличный скандал сил не хватает, а уж чтобы сорваться и уехать куда… А ведь иногда так теща запилит, да подумаешь: себе дороже — и молчишь, молчишь…
Ковалюк встряхнул головой, словно отгонял от себя свое, личное. Растревожила его чем-то эта женщина. Веселого, что и говорить, мало.
Евгений закурил и попытался подытожить услышанное. В общем-то ничего интересного Нина Федоровна Потапенко ему не рассказала. Разве что про звонок покойного дочери в Москву. Звал приехать. К своим похоронам, что ли? Выходит, так.
Кордиамин пересылала из Москвы Вера, это он потом проверит, не сложно. А вот куда делась пустая ампула из-под лекарства — это сложнее. Нина Федоровна сказала, что выронила ее вместе с тарелкой, когда подходила к дивану. А дальше? А вот дальше она не помнит. Приезжала «Скорая», милиция, были соседи, потом Вера с мужем появились. В гостиной, после того, как увезли труп, прибирались. Нет, не сама Нина Федоровна. Соседка, потом Вера. Дмитрий тоже что-то вносил, уносил. «A-а, ведро с мусором», — вспомнила Нина Федоровна. Если бы он сразу оказался на месте происшествия, то… А что — то? Следов насильственной смерти нет, как указано в протоколе. Ковалюк еще раз перечитал исписанные лейтенантом милиции листки. Не густо. Протокол… Мог бы, между прочим, и поинтересоваться этот лейтенант насчет пустой ампулы. Даже если она разбилась при падении, как утверждала Нина Федоровна, то ведь шприц-то не разбился. А сейчас? Разбитое стекло выбросили, шприц прокипятили. И думай-гадай теперь: что там могло быть и чего там быть не могло, следов-то никаких.
«А с другой стороны, — продолжал размышлять следователь, — умер пожилой человек, старик. Болел, болел и помер». Ковалюк еще раз пробежал глазами перечень болезней усопшего. Читаешь — и диву даешься, как он еще жив-то был до сих пор, бедняга! В таких случаях даже вскрытие могли не делать. Где уж там искать какую-то ампулу или шприц.
Нина Федоровна удивилась в морге, когда узнала, что вскрытие все-таки было. А почему она так хорошо осведомлена? Надо побеседовать с медиками, которые дежурили вчера на «Скорой». Но ведь в таких случаях вскрытие действительно могли не делать. И даже не забирать труп в морг. Так почему же его все-таки забрали? Случайно?
«Так, так, так, — Евгений забарабанил пальцами по столу, — а в морге в тот день дежурил молодой патологоанатом и… решил сделать вскрытие. Добросовестный молодой человек. И оказалось, что причина смерти, указанная врачом в заключении, не соответствует той, что показало вскрытие. И дело завертелось. Повторный анализ подтвердил предположение патологоанатома — в крови был обнаружен наркотик.
Конечно, может, и не гуманно было вызывать сегодня в прокуратуру бывшую жену покойника, но что делать. Она ведь могла и не прийти, сославшись на нездоровье и завтрашние похороны, но пришла. «Не помню, кажется…» — Ковалюк вспомнил ее показания. Не помнит, не помнит, а шприц аккуратненько прокипятила и убрала от греха подальше.
Расплывчатое какое-то дело. Может, действительно, надоело все до чертиков покойнику — бывшая жена, ее новый муж, вот и раздобыл где-то промедол, поменял ампулы и тихо, спокойно, вроде бы как естественной смертью… Полгода прожил с «новой» семьей и понял, что невмоготу».
Нет, Евгений, конечно, поговорит и с медсестрой, и с лечащим врачом, и с дочкой покойного, соседей тоже потревожить придется, но… Тихое самоубийство, по семейным обстоятельствам. И если бы не ретивость молодого патологоанатома, то так бы все и списалось: по старости и болезни. Тем более что Иван Семенович с новым мужем общался вполне доброжелательно, как цивилизованные люди, если вообще здесь уместно такое выражение, сказала Нина Федоровна. И обманывать она вряд ли станет. Скандалы от соседей не скроешь, все на виду. А что скроешь? Следователь угрюмо посмотрел в окно. Жалел ее бывший муж, думал, наверное, тихо уйдет, незаметно. Все предусмотрел, даже дочери в Москву позвонил. А упаковку вместе с этим самым кордиамином тоже предусмотрительно выбросили вместе с мусором. Да-а…