При каждом повороте ему казалось, что вот-вот раздастся её голос, и он продолжал вертеться уже не с оздоровительными целями, а как бы пытаясь вызвать прекрасный образ. Если бы сюда случайно заглянула жена или прислуга, они бы наверняка подумали, что хозяин дома тронулся умом.
И вдруг в один миг всё перевернулось, всё провалилось в тартарары. Из Асия пришла телеграмма от Мицухико Сугимото. "СВОЮ КАНДИДАТУРУ СНИМАЮ РЕШЕНИЕ БЕСПОВОРОТНО ПРОСТИТЕ".
Снимает кандидатуру… значит, не будет мэром… и решил это бесповоротно… До Гисукэ с трудом доходил смысл телеграммы. А когда дошёл, всё поплыло перед глазами, фусума дрогнули, потолок перекосился.
Немного опомнившись, он бросился звонить в Асия. Трубку взял кто-то из членов семьи и сказал, что Сугимото-сан сегодня утром уехал, куда и когда вернётся — неизвестно… Старик сбежал…
Сбежал?.. Да нет, конечно, никуда он не уехал, просто не хочет подходить к телефону. Что же случилось? Почему вдруг такой категорический отказ после такого радостного согласия?.. Гисукэ заметался по комнате. Надо срочно ехать в Асия. Настоять, чтобы Сугимото его принял. Уговорить, уломать, пристыдить, упасть на колени…
Отказ Сугимото баллотироваться был для Гисукэ настоящей катастрофой. Три дня назад вышел специальный номер "Минчи", посвящённый кандидату на пост мэра Мицухико Сугимото. Реакция горожан превзошла все ожидания — в Мизуо ликовали. И вдруг такое! Авторитет газеты упадёт ниже нуля.
Но этим дело не ограничится. Никто не станет разбираться, Гисукэ Канэзаки обвинят в ложной информации. Из бойца, одинокого волка, сражавшегося с целой собачьей сворой, он превратится в дурака, вруна, пустозвона. Станет предметом насмешек всего города.
Но самым нестерпимым будет торжество Мияямы. А он-то ещё собирался подрезать крылья этому зарвавшемуся честолюбцу! Его сторонники будут смеяться, рассказывая на каждом углу, как Канэзаки сел в лужу. Гисукэ представил себе лицо Мияямы: от смеха глаза за стёклами очков превратились в щёлочки, а рот-бантик растянулся. Его передёрнуло.
Сидя в ночном поезде, Гисукэ думал об одном: что же произошло? Неужели отказ Сугимото — результат махинаций Мияямы?! Скорее всего, этот прохвост помчался к старику, начал плакаться, прикидываться этаким несчастненьким, невезучим… А ведь какую радость изобразил, узнав, что Сугимото согласен баллотироваться! Как хорошо, мол, как нам повезло, сейчас же приступлю к подготовке предвыборной кампании, так буду занят, что в ближайшее время и вырваться не смогу, чтобы лично поздравить старика… Вот и приступил… К чему только?..
Ладно, с Мияямой всё более или менее ясно: пустил в ход всю свою пакостную хитрость, чтобы воздействовать на старика. Но Сугимото?! Он-то как мог поддаться на уговоры? Как бы хорошо он к Мияяме ни относился, как бы ни покровительствовал ему в прошлом, но человек он отнюдь не бесхарактерный, чтобы пойти у кого-то на поводу. Наоборот, Сугимото всегда славился своей настойчивостью, упорством, умением довести начатое до конца. Или это уже нечто старческое, если не маразм, то вялость, равнодушие, что ли? В таком случае, пожалуй, можно будет на него воздействовать, уговорить вернуться на прежние позиции. Мол, не по-мужски это — нарушать данное слово… Сейчас у Гисукэ было совершенно другое состояние, чем во время первой поездки в Асия. Тогда надежда превалировала над решимостью нажать на старика, а ныне надежды поубавилось, но решимость ринуться в атаку возросла или, вернее, достигла своего предела. И всё равно дурное предчувствие не покидало его. В поезде он не сомкнул глаз.
В Кобе Гисукэ прибыл в шесть утра, ещё только светало. Привокзальная столовая в такую рань была закрыта, и он, даже не выпив чаю, помчался на такси в Асия. Доехал быстро, гораздо быстрее обычного — часы пик ещё не начались.
Нарушая все приличия, Гисукэ вторгся в утренний сон семьи Сугимото. И это ему помогло. Когда он уже собрался заявить, что готов ждать возвращения хозяина хоть целую неделю у порога их дома, старик сам вышел к нему.
Поначалу Гисукэ говорил спокойно, просил одуматься, но Сугимото не соглашался, ссылаясь на какие-то особые соображения. Был он явно смущён. Низко склонив белоснежную голову, пробормотал: "Я очень виноват перед тобой!", но причин отказа так и не объяснил. Гисукэ протянул ему специальный выпуск газеты "Минчи" — как же так, ведь всему городу уже известно, что Сугимото-сан дал согласие баллотироваться, граждане встретили это сообщение с искренней радостью… На лице старика появилось мучительное выражение, однако он сказал, что его решение твёрдо.
Тогда Гисукэ ринулся напролом:
— Что произошло? Мияяма виноват?
— Да нет…
— Наверное, был у вас, умолял отказаться в его пользу, помочь ему по-настоящему стать на ноги?
— Нет. Мияяма не приезжал и даже по телефону не звонил. Я говорю правду…
— Тогда я вообще ничего не понимаю! Что с вами случилось? Неужели ваше обещание пустой звук?.. Какие у вас особые соображения?.. Да поймите же меня, пока я не узнаю истинной причины, я просто не могу, не имею права вернуться в Мизуо! Я ведь далеко не мальчишка, у меня есть чувство собственного достоинства, обязательства перед гражданами, наконец!..
Сугимото вновь забормотал нечто невразумительное: с одной стороны, мол, он не уверен в своём здоровье, с другой — недостаточно знаком с методами управления, основанными на принципе провинциальной самостоятельности… Потом запнулся, поняв, что противоречит собственным прежним утверждениям… И наконец, оказавшись в тупике, сказал: Вчера был у меня один человек… Из Мизуо. Зовут его Киндзи Коянаги… Так вот, он попросил меня отступиться, потому что вопрос о будущем мэре уже решён — им будет Мияяма… Ещё он сказал, что, если я буду настаивать на своём и вопреки его совету выставлю свою кандидатуру, он будет вынужден мне противодействовать, ибо "Врата дракона" поддерживают Мияяму… Оябун Коянаги сам не прибегает к насилию и другим запрещает, однако не может поручиться за молодых парней из "Врат дракона" — за всеми уследить невозможно, да и непослушные среди них есть… Говорил он очень учтиво, но голос его звучал жёстко, и глаза были, как ножи… Я, конечно, уже старый, но мне не хочется, чтобы меня зарезали или сбили машиной… Умереть в собственной постели куда приятнее…
17
Киндзи Коянаги суждено было появиться ещё раз.
Потерпев фиаско в Асия, Гисукэ Канэзаки бросился к Кейсукэ Огаве, — и история повторилась.
Кейсукэ Огава родом был не из Мизуо, а с севера провинции. В недавнем прошлом депутат верхней палаты парламента, сейчас он оказался не у дел. Закат его политической карьеры начался тогда, когда он из палаты представителей перешёл в верхнюю палату. Всем было ясно, что он не пройдёт, если на предстоящих парламентских выборах вновь выдвинет свою кандидатуру. Конечно, у него оставалась партийная работа. Являясь одним из старейших членов "Кэнъю", Огава в настоящее время занимал почётный пост советника провинциального комитета. Но этот человек, всю жизнь находившийся в гуще политических событий и сейчас ещё полный энергии, мечтал расцвести последним цветом и с радостью принял предложение Канэзаки.
Как и в предыдущем случае, Синдзиро Мияяма не мог возражать в открытую против выдвижения его кандидатуры на пост мэра Мизуо. В те времена, когда Огава был на взлёте, Мияяма, "первоклашка" в политике, естественно, сумел к нему приблизиться и заручиться его покровительством.
— Обидно, что такой замечательный человек, как Огава-сан, сейчас не у дел… Хорошо бы его упросить послужить нашему городу в качестве мэра. Это было бы прекрасным венцом его политической карьеры. И со стороны граждан это не акт вежливости по отношению к старейшему из старших наших коллег, а долг благодарности человеку, всю свою жизнь посвятившему служению народу…
С такими речами Гисукэ обходил людей. Говоря о "служении народу", он как бы действовал в соответствии с принципами своей газеты, но на самом деле кривил душой, ибо Огава всю жизнь служил не народу, а правящему большинству партии "Кэнъю". Но бывают такие ситуации, когда приходится поступиться принципами.
Первым принял идею Гисукэ председатель провинциального комитета "Кэнъю", сказав, что надо поддержать честь одного из старейших членов партии. Председатель был депутатом парламента, постоянно жил в Токио и плохо разбирался в местных делах, во всём полагаясь на своего заместителя Тадокоро и прочих видных партийных деятелей провинции. Короче говоря, Тадокоро деваться было некуда, и он тоже высказался за кандидатуру Огавы.
На сей раз Гисукэ действовал официально, однако, наученный горьким опытом в случае с Сугимото, не стал давать в "Минчи" статьи о выдвижении кандидатуры Огавы на пост мэра Мизуо. Решил подождать и, лишь уверившись в успехе на все сто процентов, дать развёрнутый материал о новом кандидате. Меж тем другие газеты время от времени помещали соответствующие сообщения.
— Господин директор, все газеты уже пишут о новом кандидате. Может быть, и нам следует дать редакционную статью?! — спросил однажды Гэнзо Дои.
— Не торопись. Когда будет окончательное решение, тогда и дадим материал. А пока что готовь черновые варианты и, так сказать, держи порох сухим.
— Хорошо…
Казалось, Гэнзо не очень доволен. Впрочем, угадать по выражению лица, доволен он или нет, было почти невозможно. Если учесть, что Гэнзо никогда по-настоящему не улыбался, никогда откровенно не выказывал радости, могло сложиться впечатление, что недовольство — его обычное состояние. Однако и печаль на его лице не отражалась. Так что пойди разберись, что у него на душе…
Гисукэ, привыкший всё заранее взвешивать и анализировать, отверг предложение своего медленно соображавшего помощника. Его не переставал точить червячок сомнения. Дорога, казавшаяся прямой, могла оказаться тупиком.
Случилось же такое с Сугимото. Всё шло как по маслу, и вдруг появился Киндзи Коянаги. Когда Гисукэ тем утром услышал об этом из уст старика он был просто раздавлен.