Евсей Наумович последовал за Лизой, а поставив рюмку, потянулся к семге.
– Кем он был, твой дед, чем занимался? – Евсей Наумович вывалил на тарелку пластинку семги – розовую, с темным жирком у шкурки.
– Дед работал экономистом на заводе. Его тюкнули по голове битой. Так убивают в деревнях корову, кувалдой.
В девяноста четвертом году на приватизированный кем-то завод ворвалась банда молодчиков с требованием очистить помещение, завод переходит другим людям. В тот день, в пятницу, в конце рабочего дня, из большого начальства уже никого не было, только старший экономист засиделся, дед Лизы. Молодчики потребовали всю документацию, бухгалтерские отчеты, ключи от сейфов и кассы. Дед, сославшись на отсутствие дирекции, отказался выполнить их требование, да он и не знал, где что лежит, его забота – экономический отдел.
– Так и убили деда Витю, – Лиза вернулась к плите, к посудине, исходящей вкусным запахом какого-то варева. – Эти бандюги раздобыли решение суда, с ним и ворвались на завод. До сих пор там распоряжаются, что-то выпускают. Или просто деньги отмывают.
– Ну а убийца?
– О чем ты говоришь, Сейка. Какой убийца? Концы в воду! Сунули тетке деньги, чтобы не рыпалась, не то отправят за дедом. Она и затихарилась. Из-за нее я и уехала из Перьми. С тех пор моя жизнь и покатилась. Особенно после замужества.
– Ты замужем была?
– Даже два раза. Правда, неофициально, так, любительски. Раз я ушла. Второй раз меня ушли. Хорошо, детей нет. Собственно говоря, из-за этого все рушилось. И один, и второй раз. Из-за отсутствия детей. Бог за что-то на меня рассердился после первого аборта.
– Зачем же ты сделала аборт? – невольно вырвалось у Евсея Наумовича.
Но Лиза не рассердилась, наоборот, голос ее прозвучал мягче, доверительней:
– Краснухой заболела во время беременности. Сказали, что может родиться урод. Я и сделала аборт. А теперь думаю – напрасно, может и пронесло бы. Так что за грех свой расплачиваюсь.
– А потом что? – Евсей Наумович пользовался моментом откровения – он хорошо запомнил, что Лиза оценила его сдержанность в любопытстве к ее судьбе.
– Потом? – Лиза погасила огонь под посудиной. – Потом, Сейка, и начались мои похождения. Поехала в Турцию за товаром, решила стать челноком. Раз съездила, второй. И залетела в той Турции в веселую компанию. Их, четверых, специально привезли из Питера, вербанули. Ну и я постепенно втянулась, стала подрабатывать. Польстилась на быстрые деньги. А что?! Молодая, красивая, блондинка. Истории разные случались: одна девчонка из Петрозаводска повесилась, другая, из Москвы, отравилась. Надоели мне турецкие бани, решила завязать с Турцией и уехала – паспорт-то был при мне, на руках, не то, что у тех, завербованных.
Лиза хлопотала у плиты, не прерывая нахлынувших воспоминаний, точно ее прорвало. Перенесла исходившую паром посудину от плиты к столу и принялась раскладывать по тарелкам какое-то нежно-розовое варево. Аппетитный приятный запах вытеснил привычный дух кухни.
Прервав, к досаде Евсея Наумовича, свои автобиографические откровения, Лиза принялась описывать содержимое в тарелках с золотистой каймой: мясо, филейная часть, красный перец, лук-порей, болгарские специи, оливковое масло, стакан белого вина.
Евсей Наумович кивал в такт, словно внимал каждому ингредиенту в отдельности, понимая важность его в общей композиции. На самом деле он хотел, чтобы она продолжила рассказывать о себе. Но Лиза расценила кивки Евсея Наумовича как заинтересованное внимание к ее кулинарным талантам и еще пуще расходилась.
Закончив с особенностями содержимого тарелок, она перешла к изложению познаний турецкой кухни. Оказывается, у них, у турок, все вертится вокруг баранины, кинзы, фиолетовых листьев рейхана, сушеной алычи, овечьего сыра. Наиболее важна алыча, которая своей кислинкой придает блюду особый вкус.
«О Господи!» – про себя восклицал Евсей Наумович.
Кромка выреза серого платья молодой женщины то отделялась от тугой груди цвета парного молока, то вновь льнула, пряча глубокую темную щелку. Такую знакомую – теплую и влажную на ощупь, пахнувшую тонкими духами. Евсей Наумович помнил этот запах с тех пор, как впервые, на Садовой улице, ткнулся носом в эту манящую щелку и пересохшими губами ощутил солоноватый вкус кожи. Еще он знал, что цвет парного молока, вблизи, скрывает на ее груди множество меленьких пятнышек-веснушек.
Темная щелка притягивала Евсея Наумовича, точно водоворот. В далеком детстве, он, Евсейка, мальчишка, рожденный у моря, однажды попал в водоворот, в одну из морских дыр, чем был славен коварный Каспий. Вода затягивала его с неотвратимостью рока, единственным спасением было отдаться воде, набраться мужества и нырнуть в пучину. Центробежная сила водоворота вытолкнула его, спасла.
И сейчас ему хотелось нырнуть в этот чувственный водоворот, ощутить губами жаркий ток ее груди. По мере того как Лиза рассказывала о своих злоключениях в Турции, желание это крепло все сильнее и сильнее. Казалось, подобные злоключения должны охладить мужчину, оттолкнуть, а Евсей Наумович, наоборот, просто исходил сейчас от вожделения.
Не поднимая глаз от тарелки, он, вяло орудуя ножом и вилкой, слушал долгий рассказ Лизы.
О том, как Лиза приехала в Петербург в прошлом, две тысячи втором году, как и куда пыталась устроиться на работу, но неудачно, нужна было протекция. Как случайно встретила свою подругу по Турции – Женьку Симыгину и та свела ее с мамкой. Все пошло по-прежнему. Но деньги появились, и неплохие деньги. К лету, возможно – тьфу-тьфу, – она въедет в новую однокомнатную квартиру на Васильевском острове, уже все оплачено.
– Сейка, ты так скучно ешь, – запнулась Лиза. – Не вкусно?
– Очень вкусно. Но боюсь, – поднял глаза от тарелки Евсей Наумович, – что-то у меня с желудком не очень в последнее время.
– Все от жареных пельменей, – решила Лиза. – Но мое угощение можешь есть смело. Это не жареное, а тушеное. А вот семгу, может быть и не надо – соленая. И вообще, мы сейчас будем пить чай.
Лиза протянула руку и потрепала Евсея Наумовича по волосам.
Серые глаза Евсея Наумовича смотрели на приоткрытые пухлые губы молодой женщины. Крупные зубы под розовой верхней десной, казалось, сдерживают смех. Какой-то беззвучный смех.
– Сейка, что, невтерпеж? – проговорила Лиза.
– Да, – признался Евсей Наумович и отложил опостылевшую вилку.
– Иди в спальню. Я сейчас приду, – просто и по-деловому заявила Лиза. – Иди, Сейка. Чай подождет. И остыть не успеет.
Тень от поднятой руки Лизы – длинная, изогнутая – упала на настенный ковер. Дымок сигареты тянулся к приоткрытой форточке и, вильнув на прощанье сизым локоном, исчезал в ночи.
Евсей Наумович подтянул одеяло к подбородку. Невесомым его телом овладела ленивая истома. «Надо бы шевельнуться, показать, что ты не умер от блаженства вожделения, что ты жив и счастлив, – думалось Евсею Наумовичу. – И какая она умница! Не кокетничала, не хихикала, не изрекала глупости, набивая себе цену. Поняла мое состояние. Умница, умница».
– Спишь, Сейка? – услышал Евсей Наумович сквозь стоящую в ушах вязкую тишину.
– Нет, нет, – пробормотал Евсей Наумович и, сделав усилие, перевернулся на бок, прижимаясь к горячему телу молодой женщины.
Подобно воде, он повторял все изгибы ее обнаженной фигуры. Даже странно, как ему, довольно грузному и немолодому мужчине удавался такой акробатический трюк. Лиза слегка отодвинулась, загасила сигарету о стоящую на полу пепельницу и приняла прежнюю позу.
Умиротворение и покой наполняли Евсея Наумовича. Казалось, что так было всегда и будет бесконечно долго. И нет никаких забот и треволнений, нет тоски по близким, живущим за океаном, в Америке, а проблемы, связанные со следователем Мурженко, казались сюжетом посторонней истории. Тем не менее это было единственное, что омрачало блаженство покоя и, чтобы избавиться от наваждения, надо исторгнуть его из себя.
– Помнишь, когда ты гостила у меня, я получил повестку. Правда, я не сказал тебе, о чем шла речь, – проговорил Евсей Наумович.
– Помню. Ты показался мне тогда каким-то встревоженным, – ответила Лиза.
– Так я тебе расскажу, о чем шла речь.
Евсей Наумович начал издалека. С неожиданного визита женщины с котом в лукошке.
– С чего это она? – перебила Лиза. – Как же ты ее впустил?
– Пришла агитировать за какого-то кандидата в депутаты, – пояснил Евсей Наумович. – И не перебивай. Вопросы в конце.
– Извини, не буду, – отозвалась Лиза. Восстанавливая в памяти детали злосчастной истории – усердие собаки-сенбернара, визиты дознавателей, знакомство со следователем Мурженко, – Евсей Наумович почувствовал азарт, словно проговаривал специальный отчет в свою защиту, стараясь нащупать главную нить, что ляжет в основу нелепой истории. Для характеристики следователя Мурженко он припомнил даже гордого сапожника-азербайджанца Кямала. И, в связи с этим, вдруг, как-то по-новому осветился странный визит следователя к нему домой, его интерес к редким книгам.
Евсей Наумович умолк, взгляд его уплыл, как это бывает, когда человеком овладевает неожиданный поворот мысли.
Лиза молчала в терпеливом ожидании.
Евсей Наумович покачал головой и, удивляясь неожиданной для себя мысли, пожал плечами. Лиза села, согнула колени и, сцепив их руками, подтянула к подбородку.
Ночной свет от окна упал на ее лопатки, талию, широкие бедра, притемнил упавшие на плечи светлые волосы.
Евсей Наумович перевернулся на спину и вытянулся, обхватив ладонями затылок.
Визит в прокуратуру и встреча с Эриком довершили его рассказ.
– Я тоже так думаю, Сейка, – после долгой паузы проговорила Лиза. – У меня есть знакомый адвокат.
– Адвокат не проблема, – быстро ответил Евсей Наумович. – В Питере адвокатов как грязи.
– Не торопись, – усмехнулась Лиза. – Он не из тех моих знакомых мужчин, не переживай. Мы познакомились в театре, сидели рядом, он и оставил свою визитку, но я так и не звонила, не было повода, тем более он далеко не в моем вкусе. Кстати, я купила билеты в Мари