Нет, сны он легко не отдаст. Физиология считает сны не зависящими от воли человека. Чепуха! Зависят. Во всяком случае, у него, Евсея Наумовича, зависят. Как себя настроить… К сожалению, в последнее время привычный уклад нарушился. Редко когда удавалось лечь спать не позднее десяти вечера. Особенно с появлением в его жизни Лизы. Вот и вчера. Они вернулись из театра в начале двенадцатого ночи. После спектакля Лиза сказала, что ей не хочется ехать к Евсею Наумовичу. На что Евсей Наумович состроил обиженную мину и ответил:
– Как знаешь. Но придется поторопиться, я могу не успеть на метро, если пойду провожать тебя.
Лиза засмеялась непривычным коротким и мелким смешком:
– Ладно, не будем усложнять. Поехали к тебе.
Ее поведение скрывало упрек. И Евсей Наумович догадывался о причине. В антракте многие с усмешкой поглядывали на него с Лизой, так ему казалось. Поначалу это смущало Евсея Наумовича. Он клял себя за то, что вышел в фойе. «Не могла оставить дома свой идиотский талисман», – бухтел про себя Евсей Наумович, искоса поглядывая на пластмассовую заколку, зарытую в соломенную копну волос. Евсей Наумович хитрил, придерживал шаг, отделялся от Лизы и проявлял повышенное внимание к фотографиям актеров. Лиза останавливалась, терпеливо поджидала, когда Евсей Наумович удовлетворит любопытство. Потом догадалась, лицо ее заострилось, глаза сузились. «Трус я, трус, – казнился Евсей Наумович. – А собственно, кто эти люди, чтобы меня укорять? Чем они достойней нас?» – Былая дерзость молодости распалила его. Он взял Лизу под руку, приник боком к ней, одетой в элегантный замшевый костюм, и принялся что-то нашептывать в маленькое бледное ушко, помеченное сердоликовым овалом сережки. Лиза с усмешкой приняла игру. Приблизив льняную голову к седому виску Евсея Наумовича, она всем своим обликом выражала благочестие и внимание.
Уловка удалась – интерес, вызванный смущением Евсея Наумовича, отступил перед дерзкой уверенностью человека, явно знающего себе цену. И нечего глазеть на его удачу – молодая и красивая женщина увлечена пожилым мужчиной, а кем она является ему, не ваше собачье дело.
Упругим шагом Евсей Наумович дефилировал со своей дамой по прохладному театральному фойе. На пороге зала, в котором размещался театральный музей, Евсей Наумович столкнулся с рыжим Ипатом. С тем самым Ипатом, который когда-то сулил Евсею Наумовичу редакторскую работу – черт его принес в театр именно в этот вечер. Ипат беспардонно уставился на Лизу.
– Ничего себе, – изрек Ипат. – Есть еще порох в пороховницах!
«Подлец, – подумал Евсей Наумович, не пряча досады, – а главное, на заколку пялится, и как он ее разглядел, подлец!» Тем временем Лиза прошла вперед и остановилась в ожидании. Ипат, придерживая Евсея Наумовича за рукав, сообщил, что навещал Рунича в больнице и Рунич весьма плох, у него последняя стадия лейкемии.
Евсей Наумович сочувственно вздохнул и, одернув рукав, поспешил к Лизе. Ну вас всех, думал Евсей Наумович, у меня своя жизнь. И на вопрос Лизы – кто тот «ржавый» – поведал, как много лет назад рыжий Ипат нередко отравлял ему жизнь тем, что не печатал Евсея Наумовича в газете, где руководил отделом. Интонация голоса Лизы уколола Евсея Наумовича. Не то, чтобы ее заинтересовал рыжий Ипат, нет. В интонации Лизы проскользнул холодок разочарования. В глубине души Евсей Наумович был рад этому. Новизна чувств от знакомства с Лизой проходила. Его все больше и больше угнетала неловкость, лежащая в основе их отношений. И эта неловкость, подобно мухе за стеклом оконной рамы, беспрестанно звенела в сознании Евсея Наумовича, утихая лишь в минуты близости. И с тем большей силой взрываясь в часы простого общения, и особенно когда Лизы не было рядом. И, подобно той же мухе, попавшей в мед, Евсей Наумович чувствовал магнетическую сладость в их отношениях. Временами он даже подумывал: не уехать ли с Лизой куда-нибудь, где их никто не знает, скажем, на год, если так ложилась карта. Но порыв стихал, растворялся, уходил в сон. А проснувшись, он вновь погружался в череду проблем и поисков выхода.
– Извините, бога ради, – голос адвоката выдернул Евсея Наумовича из задумчивости, да так, что он уперся ладонями о подлокотник кресла и приподнялся.
– Сидите, сидите, – почему-то шепотом проговорил Зусь. – Извините. Но я не виноват.
– Ничего, ничего, – проговорил Евсей Наумович. – Вот, задремал, понимаете, в ваших апартаментах.
– Я и сам здесь не прочь подремать, – подхватил Зусь. – Помощница не дает. Работайте, говорит, выручайте заблудших, и бог не оставит вас своими милостями.
– Ну вы скажете тоже, Григорий Ильич, – помощница протянула адвокату серую пухлую папку.
Зусь принялся просматривать бумаги, гундя под нос какую-то мелодию. Временами он умолкал, возвращаясь к просмотренным страницам цепким взглядом черных глаз.
– Хорошо! – Зусь захлопнул папку и улыбнулся Евсею Наумовичу. – Сегодня взбалмошный день. Мой клиент, бывший директор ликероводочного завода, ждет ответ на кассацию. К сожалению, дело двигается не так быстро, как бы ему хотелось, всплывают новые обстоятельства. Причем не в его пользу… А сегодня он расплакался – в камере над ним издеваются, требуют от родственников деньги. Вы не слышали о деле ликероводочного завода?
Евсей Наумович покачал головой: нет, не слышал.
– Об этом писали многие газеты. Конкуренты подставили директора, подожгли цех, сгорело два человека. Потом завод-погорелец купила московская команда. Уже половину города скупила Москва. Им, подлецам, некуда деньги девать, тянут щупальца к Северной столице. То ли еще будет.
Евсей Наумович заерзал в кресле.
– Да, да. Извините, Евсей Наумович. Сейчас займемся нашими делами. Еще одну секунду! – адвокат подозвал помощницу и попросил ее пойти оплатить счет за сотовый телефон.
Проводив взглядом помощницу, Зусь жестом предложил Евсею Наумовичу пересесть к столу.
– Курите? – Зусь бросил на стол коробку сигарет и зажигалку.
– Нет, не курю. И кофе не пью, а также чай.
Зусь догадливо кивнул в сторону двери, за которой скрылась помощница, и засмеялся. Глубокие складки в уголках загибались вверх, придавая лицу веселое выражение. Кончик носа при каждом вдохе забавно набухал, расширяя ноздри, точно у пса. Внешность широкоплечего крепыша с лобастой головой, покрытой копной смоляных волос наподобие кавказской папахи, никак не вязалась с образом адвоката.
Евсей Наумович не сомневался, что Лизу с ним связывало нечто большее, чем случайное знакомство. Но не стоило заострять на этом внимание, молодая женщина ничем ему не обязана. Тем не менее мысль эта червячком подтачивала настроение Евсея Наумовича. В городе пруд-пруди адвокатов, а ему надо было пойти на поводу у Лизы. Что это? Особая изощренность – свести Евсея Наумовича с одним из своих клиентов? На Лизу это непохоже.
Зусь обогнул стол, с лёту уронил себя в высокое кресло на колесиках, чуть оттолкнулся ногами и, отъехав от стола на некоторое отдаление, хохотнул, точно проказник-мальчишка. И Евсей Наумович улыбнулся, сам не зная чему.
– Так вот, любезнейший Евсей Наумович, – произнес Зусь. – Хочу поведать вам о малоприятной ситуации. Городская прокуратура раскручивает крупное дело по сто двадцать пятой статье УК России – подмена ребенка. Со сроком до семи лет. И тут же, как грибы после дождя, появляются другие статьи в связке со сто двадцать пятой. Фигуранты – сотрудники нескольких родильных домов: врачи, медсестры. Находясь в преступном сговоре, фигуранты день и ночь в течение многих лет работали на эти статьи. Обрастая соучастниками и свидетелями. Дело разрасталось, как снежный ком. Приехала даже бригада из Москвы.
– Опять Москва? – вставил Евсей Наумович, не совсем понимая, какое он-то имеет отношение к этому делу.
– Выходит опять, – кивнул Зусь. – Но вами занимаются местные. Этот тип Мурженко.
Евсей Наумович наблюдал, как двигаются губы адвоката. Верхняя, белесая бесформенная полоска, едва коснувшись нижней, тугой и более темной, резко отделялась, точно от ожога. Выпущенные ими слова вкатывались в сознание Евсея Наумовича, подобно бочкам в погреб, занимая свое, заранее предназначенное место. А заняв, выстраивались в нечто, сквозь что Евсею Наумовичу не удавалось пробиться – он ничего не мог понять. Так он себя чувствовал и в кабинете следователя на Почтамтской улице – слушал и не мог понять, при чем тут он. Желая одного – поскорее убраться на свежий воздух, на умытую Исаакиевскую площадь, сесть в троллейбус – и к метро, а там и до дома двадцать минут.
Адвокат умолк. Он ждал. Евсей Наумович молчал и разглядывал поверхность адвокатова стола.
– Как я могу предположить, – продолжил Зусь, – гражданка Савельева родила ребенка.
– Кто это? – безучастно спросил Евсей Наумович.
– Савельева? – с некоторой обидой переспросил Зусь – Свельева – ваша подельница, Евсей Наумович.
– По-дель-ница?!
– Именно! – воскликнул Зусь. – Лицо, которое обвиняет вас в подстрекательстве к избавлению ее от ребенка.
– Так я. – пролепетал Евсей Наумович.
Зусь резко вскинул руку ладонью к клиенту и предложил не перебивать, слушать и вникать.
– Именно подельница! На что и направлена версия следствия. Согласно нашему с вами договору я ознакомился с делом, и нахожу его перспективным для дальнейшего своего участия. Если договоримся о вознаграждении.
Сдвинутые к переносице брови Евсея Наумовича слились в единую темную полосу из-под которой тревожно глядели карие, без блеска, глаза.
– А подробней, я сейчас не о гонораре, я по существу дела, – Евсей Наумович старался говорить спокойно.
Опытный адвокат Григорий Ильич Зусь отлично разбирался в психологии своих клиентов, и особенно в момент их первого ознакомления с деталями своих дел. В то время как следователи избегают нагружать подследственных деталями, адвокаты, наоборот, стараются поподробней раскрыть перед клиентом картину и нащупать козырной эпизод для построения защиты. Вот и Зусь старался детальней изложить добытую им информацию. Вся история началась в специализированном родильном доме. Согласно приказу Комитета по здравоохранению туда свозили рожениц без документов, не состоящих на учете в консультациях, и вообще бомжей – лиц без определенного места жительства. Понятное дело, такие мамаши нередко отказывались от своих младенцев. Чем и пользовались сотрудники спецроддома. Они подыскивали граждан, желающих заиметь детей со стороны, но при условии строгой секретности. Выкупали или, припугнув, просто изымали у девчонок-мамаш их обременительный «груз» и продавали страждущим. И так несколько лет. Все бы хорошо, пока дело не коснулось какой-то строптивой юной мамаши, не захотевшей, чтобы деньги за дитятю ушли в чужие руки. Более того, мамаша не поделилась барышом с патронажной сестрой. А та, в отместку, сообщила в милицию. Дело обрело всероссийскую известность. Количество фигурантов увеличивалось от допроса к допросу.