ович выразил водителю свое недовольство, а тот помалкивал и лишь презрительно кривил тонкие жесткие губы пожилого сефарда. Причиной конфликта послужила туристка, которая заблудилась в галереях художников и сувенирных лавчонках Цфата. Водитель не хотел ее ждать и нервно придавливал педаль газа, заставляя свирепо подвывать мощный двигатель автобуса. Гид и восемнадцать туристов беспокойно глядели в окна, проклиная любительницу сувениров. Когда она, наконец, появилась – растрепанная, запыхавшаяся, с каким-то пакетом в руках – и взобралась на ступеньку автобуса, водитель нервно закрыл дверь, едва не прищемив ее в проеме. Чем вызвал общее возмущение туристов. Но они молчали, все, кроме Евсея Наумовича.
В дороге гид подсел к возмущенному Евсею Наумовичу и, пытаясь его успокоить, рассказал, что водитель прошел три войны, что был одним из героев-командос знаменитой операции «Энттэбе» по вызволению из аэропорта Уганды заложников-израильтян. Что в Израиле эти люди окружены большим почетом и любая жалоба на них будет оставлена без внимания. На что Евсей Наумович заметил, что водитель, хоть и герой, но хам. Гид миролюбиво согласился. Но между тем заметил, что водителя, как и самого гида, раздражает эта группа туристов. Сплошь барахольщики и болтуны. Неспроста Евсей Наумович сидит в одиночестве на последнем сиденье автобуса! А когда автобус прикатил к гостинице и Евсей Наумович покидал салон, водитель не удержался и мстительно бросил ему вслед сквозь зубы: «Руси курдюк». Евсей Наумович оскорбился, но сделал вид, что не расслышал. Курдюк – это даже не сам баран, а тот жир, что висит на заднице барана и, вероятно, в понимании водителя-сефарда – самое обидное ругательство.
Так что опаздывать сегодня к автобусу Евсей Наумович никак не хотел и, проснувшись в своем уютном номере хайфской гостиницы «Кармель», решил время до отъезда в Иерусалим провести, как и вчера, на пляже.
День снова обещал быть безветренным и непривычно жарким для середины декабря, известного обильными, холодными дождями.
Евсей Наумович подтянул босые ноги, оставляя на песке две глубокие борозды. Сцепил пальцы замком и закинул руки за голову, словно подложил под затылок подушку.
Отрезанный с одной стороны громадой гостиничного комплекса, а с другой стороны морем, пляж был пуст. Измочаленная ветрами вышка спасателей напоминала ветхий деревенский курятник. Довершали унылый ландшафт несколько разбитых зимними штормами кабинок для переодевания. Вчера, в это же время, на пляже было довольно много людей. Все в основном пожилые эмигранты из России. Кто совершал пробежку вдоль кромки моря, кто делал зарядку, кто просто валялся на подстилке под неожиданно жгучим декабрьским солнцем. А сегодня почему-то пляж пустовал. Может быть, стряслось что-нибудь? В этой стране все может случиться.
Этот вопрос Евсей Наумович и собирался задать метельщику Борису, чью забавную фигуру он увидел у душевой кабины. С Борисом знакомство состоялось в тот же день, когда Евсей Наумович впервые появился на хайфском пляже Хоф-Кармель. Бывший инженер по тепловым установкам, бухарский еврей Борис служил бригадиром уборщиков. Он бродил по пляжу с длинной пикой в руке. Другой рукой он тянул за собой ржавый детский велосипед на трех колесах и картонной коробкой вместо сиденья. Заметив мусор – бумажку, огрызок яблока или пластмассовый пакет, – Борис пронзал его пикой и отправлял в коробку. Над пустыми бутылками Борис склонялся и, изрекая ругательства, стряхивал песок, прежде чем зашвырнуть бутылку в специальный мешок. Делать ему это было непросто из-за необъятного живота. Крупный, точно ухо, пупок едва прикрывала серая драная майка. Широкие шорты колыхались над толстыми коленями кривых, с пухлыми икрами, волосатых ног, продетых в старые шлепанцы. Что и говорить, Борис – с синими глазенками под длинным козырьком зачуханной кепчонки и перебитым шнобелем над узким ротиком – не был писаным красавцем, несмотря на приятный голос с басовитым тембром. «С таким голосом вы могли бы стать кантором в синагоге», – сказал ему Евсей Наумович при первом знакомстве. «Да, – согласился Борис, – именно из-за голоса меня взяли метельщиком на пляж: я могу при шторме перекричать море».
Потом Борис поинтересовался, не является ли Евсей Наумович олим-хадаш – новым репатриантом? А выяснив, что Евсей Наумович всего лишь турист из России, присел рядом. Рокочущим баском Борис принялся расспрашивать о России. Хитрец, он наверняка был прекрасно информирован о последних десяти-пятнадцати лет жизни своей бывшей родины – на пляже только об этом и поговаривали. Потом он принялся уговаривать Евсея Наумовича не переезжать сюда на постоянное житье, потому как многие туристы специально приезжают, чтобы посмотреть как и что. «Ни в коем случае, – сказал тогда бухарский еврей Борис, – сидите у себя, у вас все будет хорошо. А здесь – эти коренные евреи-сефарды, эти румынские и польские евреи, эти эфиопские и марокканские евреи и даже испанские и греческие евреи – грубые, жестокие люди. Не признают ни старших, ни младших. Тянут только своих. Устраивают свои партии, которых и без них в Израиле больше чем блох у шелудивого пса. Ведь каждый еврей – сам себе кнессет. А что делают эти божьи халявщики, эти датишники со своими вечнобеременными женами? Весь день морочат голову Богу молитвами, а ночами ломают кровать – у многих до пятнадцати детей. И со всей этой мелухой сидят на шее государства, забирая чуть ли не половину бюджета. В то время, когда вокруг одни арабы, которые готовы сожрать еврея даже с говном». А на вопрос Евсея Наумовича, почему Борис не возвращается к себе в Ташкент, метельщик тяжко вздохнул и ответил, что такая у него судьба, что он пророс Израилем, что в Хайфе похоронена его жена Роза и сын Аркаша, убитый терраристом-шахидом среди белого дня у самой Стены Плача, на Храмовой горе, в Иерусалиме.
Евсей Наумович тогда спешил к автобусу перед поездкой на север страны, в Цфат, и не стал особенно донимать метельщика вопросами. Он и сегодня собирался к автобусу перед поездкой на юг страны, в Иерусалим. Но если Борис добредет до него со своим велосипедом, можно будет еще перекинуться с ним несколькими фразами.
Море блестело до самого горизонта. Какой-то кораблик стремительным резцом бесшумно вспарывал стеклянную гладь. По очертаниям – военная канонерка. Вскоре корабль исчез из поля зрения где-то на траверзе городка Акко, что севернее Хайфы. Как здесь все рядом, все скученно, подумал Евсей Наумович – и вправду, страна размером с носовой платок, а сколько вокруг нее страстей.
Черные птицы камнем падали на воду и, едва коснувшись поверхности, взмывали вверх то ли с добычей, то ли впустую.
Евсей Наумович вчера хотел искупаться, ну хотя-бы чтобы просто разок окунуться в Средиземное море. Но тронув пяткой воду, передумал. Не хватало еще здесь простудиться.
Так что сегодня он решил просто подышать утренним морским воздухом, проиграть в памяти вчерашний день. Вспомнить древний Цфат, прильнувший белыми, в мавританском стиле домами к склонам зеленых гористых холмов, пронзенных студеным воздухом. И расположенное невдалеке от Цфата, на самой границе с Ливаном, небольшое поселение Метуллу, где в каждом ухоженном дворе, точно в Раю, бродили индюшки с распущенными радугой хвостами. А за колючей проволокой вдоль шоссе – границей с Ливаном – на выжженном солнцем песке скорбно стояли какие-то арабские развалюхи, под перископом минарета.
Потрясенные контрастом туристы, балдея, метали взгляды от окон с правой стороны салона автобуса к левой и обратно.
Туристическую путевку Евсей Наумович купил горящую, толком ничего не разузнав о своих спутниках. Ему хотелось поскорее вырваться из Петербурга. И уже в самолете – когда началось крикливое братание и выпивон – Евсей Наумович понял, что влип с этой группой разбогатевших на чем-то молодых и наглых парней и девиц. Разница в возрасте позволила Евсею Наумовичу держаться в отдалении. Естественно и без высокомерия. Что самое удивительное – после того как Евсей Наумович защитил незадачливую любительницу сувениров, отношение к нему со стороны группы стало еще более официальным – они как будто обиделись на то, что он выставил их трусами. Особенно Евсея Наумовича раздражали два великовозрастных болвана, что занимали впередистоящее кресло. Один – высокий, с ленивым выражением узкого носатого лица и ришельевской бороденкой – предприниматель из Орла. Второй – маленького роста, толстый, с золотым перстнем на пухлом пальце – работал в каком-то петербургском банке. Мало того что они безумолку болтали о всякой чепухе, – все виденное вызывало у них желчную критику с антисемитским душком.
Хорошо, что эти молодые болваны не выходят утром на пляж, думал Евсей Наумович – спят еще. Или жуют свой шведский стол, тайно распихивая по сумкам все, что можно слямзить со столов, обильно уставленных едой на подиуме, протянувшемся вдоль просторного зала.
Скрип ржавых колес велосипеда нарушил ленивые размышления Евсея Наумовича. Вскоре скрип оборвался и раздался низкий голос уборщика пляжа с характерным вопросом: «Ну, что слышно?»
– Где люди, Боря? – в ответ спросил Евсей Наумович. – Вчера пляж кишел, а сегодня никого. Что случилось?
– На Дадо возводят менору. Скоро праздник. Ханука! Люди побежали смотреть. Дадо – это главный пляж. За гостиницей «Меридиан». Пойдете смотреть?
– Нет. Скоро подадут автобус.
– Большая менора. Говорят, даже больше чем в центре Нью-Йорка. Вы были в Нью-Йорке?
– Был. Но менору не видел. Тем более такую большую.
– Врут, наверно. Все у них большое, а страна с пятак. На карте название не умещается, обозначают цифрой.
– Боря, вы так ненавидите Израиль? – усмехнулся Евсей Наумович.
– Я за Израиль готов умереть, – уборщик подогнул кривые ноги и присел. – Я ненавижу ихнее правительство. Кому они платят шекели за ту менору? Палестинцам с территорий! Утром они поднимут менору, а вечером подложат под нее бомбу.
– Ну, вечером палестинцев увозят обратно, на территорию, – ответил Евсей Наумович. – Их же привозят только на работу.