— Что случилось?
— То же самое, мать их, что в Тисах, Роговизне, Соснице. Только не как обычно, а на самой опушке леса. И не на поляне, а на дороге. Налетели на путников. Троих убили, двоих детей украли. Так случилось, что я с отрядом был поблизости, мы сразу ринулись в погоню и вскоре их увидели. Двоих амбалов, огромных, как бугаи, и одного несуразного горбуна. И этот самый горбун в меня из арбалета пальнул.
Констебль сжал зубы, коротким жестом показал на забинтованное бедро.
— Я приказал своим, чтобы меня оставили и за ними гнались. Не послушали, олухи. Ну и упустили их в итоге. А я? Что с того, что меня спасли? Если мне сегодня ногу отрежут? Лучше бы мне, курва, скопытиться там, но еще увидеть, пока глаза не закрылись, как они ногами дрыгают в петлях. Не послушались приказа, балбесы. Теперь вон там сидят, стыдно им.
Подчиненные констебля, все как один с кислыми рожами, оккупировали скамью под стеной. Компанию им составляла никоим образом не вписывающаяся в эту компанию сморщенная старушка в совершенно не сочетающемся с ее сединами венком на голове.
— Можем начинать, — заявил тип в черном кафтане. — Пациента на стол, крепко привязать ремнями. Посторонних прошу покинуть избу.
— Минуточку, — Геральт выпрямился. — Кто решил, что ампутация необходима?
— Я так решил, — черный тип тоже выпрямился, но все равно вынужден был сильно задрать голову, чтобы посмотреть Геральту в лицо. — Я мессер Люппи, специально присланный лейб-медик бейлифа из Горс Велена. Осмотр показал, что рана инфицирована. Я вынужден отнять ногу, иного способа спасти его нет.
— Сколько берешь за операцию?
— Двадцать крон.
— Здесь тридцать, — Геральт вынул из мешка три десятикроновые монеты. — Собирай инструменты, пакуй манатки и возвращайся к бейлифу. Если спросят, скажешь, что пациенту стало лучше.
— Но… Вынужден протестовать…
— Пакуйся и возвращайся. Какое из этих слов тебе непонятно? А ты, бабка, сюда. Размотай повязку.
— Он, — старушка указала на лейб-медика, — запретил мне раненого касаться. Потому как я будто бы знахарка и ведьма. Грозился, что донесет на меня.
— Плюнь на него. Он все равно уже уходит.
Бабка, в которой Геральт сразу распознал травницу, послушалась. Осторожно размотала повязку. Торквил в это время вертел головой, шипел и стонал.
— Геральт… — простонал Франс. — Что ты задумал? Медик говорил, что нет другого выхода… Лучше ногу потерять, чем жизнь…
— Брехня. Ни хера не лучше. А теперь заткнись.
Рана выглядела паскудно. Но Геральт видывал и похуже. Вынул из торбы ящик с эликсирами. Мессер Люппи, уже собравший вещи, присматривался и крутил головой.
— Ни к чему тут декокты, — заявил Люппи. — Ни к чему лжемагия и знахарские штучки. Шарлатанство, и только. Как медик, вынужден выразить протест…
Геральт повернулся и посмотрел на медика. Тот вышел. Поспешно. Споткнувшись на пороге.
— Четверо, ко мне, — ведьмак вынул пробку из флакона. — Придержите его. Сожми зубы, Франс.
Вылитый на рану эликсир сильно запенился. Констебль мучительно застонал. Геральт подождал минуту, вылил второй эликсир. Этот второй тоже пенился, а кроме того шипел и испускал дым. Торквил закричал, задергал головой, выгнулся, закатил глаза и потерял сознание.
Старушка выудила из узелка горшочек, набрала оттуда пригоршню зеленой жижи, толстым слоем наложила на кусок сложенного полотна, прикрыла рану.
— Живокость, — догадался Геральт. — Компресс из живокости, арники и календулы. Хорошо, бабуля, очень хорошо. Пригодился бы еще зверобой, кора дуба…
— Видали такого, — перебила бабка, не поднимая головы от ноги констебля. — Травничеству меня учить будет. Я, сынок, травами лечила уже тогда, когда ты еще няньку молочной кашкой обрыгивал. А вы, дорогуши, отойдите, бо свет мне заступаете. И смердите невыносимо. Менять онучи надобно, менять. Время от времени. Пошли вон из избы, кому говорю?
— Ногу надо будет обездвижить. Взять в длинные лубки…
— Не учи меня, сказала. И сам тоже на улицу выносись. Чего тут стоишь? Чего ждешь? Благодарностей, что великодушно свои магические ведьмачьи лекарства пожертвовал? Обещания, что он не забудет этого, пока живой?
— Хочу его кое о чем спросить.
— Поклянись, Геральт… — абсолютно неожиданно отозвался Франс Торквил, — что найдешь их. Что не простишь им…
— Дам ему кой-чего для сна и от горячки, бредит же. А ты, ведьмак, выйди. Подожди перед халупой.
Долго ждать Геральту не пришлось. Бабка вышла, подтянула юбку, поправила покосившийся венок. Села рядом на завалинке. Потерла стопой о стопу. Стопы у нее были необычайно маленькие.
— Спит, — сообщила она. — Авось выживет, ежели ничего плохого не случится, тьфу, тьфу. Кость срастется. Ногу ты ему спас ведьмачьими чарами. Хромым навсегда останется и на коня, сдается мне, уже не сядет, но две ноги — не одна, хе-хе.
Полезла за пазуху, под вышитый сардак, от чего еще сильнее запахла травами. Вынула деревянную коробочку, открыла ее. После минутного колебания подсунула Геральту.
— Нюхнешь?
— Нет, спасибо. Не употребляю фисштех.
— Я же… — травница втянула наркотик в ноздри, сначала в одну, потом вторую, — Я же так, только, время от времени. Хорош, зараза. Для ясности мысли. Долголетия. И красоты. Ты только глянь на меня.
Глянул.
— За ведьмачье лекарство для Франса, — бабка потерла слезящийся глаз, шмыгнула носом, — спасибо тебе, не забуду. Знаю, что ревниво бережете эти ваши декокты. А ты ему их просто так уделил, без раздумий. Хотя ведь тебе самому может не хватить, когда понадобится. Не страшно?
— Страшно.
Она повернула голову в профиль. И в самом деле была она когда-то красивой женщиной.
Однако было это чертовски давно.
— А теперь, — повернулась, — говори. О чем Франса спрашивать хотел?
— Неважно. Он спит, а мне в дорогу пора.
— Говори.
— Гора Кремора.
— Так бы сразу. Что хочешь знать об этой горе?
Хата стояла довольно далеко за деревней, под самой стеной леса, который начинался уже за оградой сада, полного яблонь, ветви которых гнулись от плодов. Остальное не выходило за рамки сельской классики — овин, сарай, курятник, несколько ульев, огород, куча навоза. Из дымовой трубы тянулась полоска светлого и приятно пахнущего дыма.
Болтающиеся рядом с забором цесарки заметили его первыми, огласив округу адским верещанием. Дети, которые крутились во дворе — трое — ринулись в сторону дома. В дверях появилась женщина. Высокая, светловолосая, в фартуке на домотканой юбке. Ведьмак подъехал ближе, спрыгнул с коня.
— Будьте здоровы, — поздоровался он. — Хозяин дома?
Дети, все до одной девочки, вцепились в мамину юбку и фартук. Женщина смотрела на ведьмака, и в ее взгляде напрасно было искать симпатии. Неудивительно. Она хорошо видела рукоять меча над плечом ведьмака. Медальон на шее. Серебряные заклепки на перчатках, которые ведьмак не прятал. Даже демонстрировал.
— Хозяин, — повторил он. — Отто Дуссарт, значит. У меня к нему дело.
— Какое?
— Личное. Он дома?
Она глядела молча, слегка склонив голову. Была в ней, как оценил ведьмак, типичная красота крестьянки, а значит, ей могло быть от двадцати пяти до сорока пяти лет. Более точная оценка, как и в случае с большинством сельских жительниц, была невозможна.
— Дома?
— Нету его.
— Тогда подожду, — забросил поводья кобылы на жердь, — пока вернется.
— Это может затянуться надолго.
— Как-нибудь дождусь. Хотя, по правде говоря, лучше бы в избе, чем под забором.
Женщина какое-то время мерила его взглядом. Его и его медальон.
— Гость в дом, — произнесла наконец. — Приглашаю.
— Приглашение принимаю, — ответил ведьмак как принято по обычаю. — Правил гостеприимства не нарушу.
— Не нарушишь, — с сомнением повторила женщина. — Но меч носишь.
— Такова профессия.
— Мечи калечат. И убивают.
— Жизнь тоже. Ну, так что с приглашением?
— Добро пожаловать в дом.
Вход, как обычно в подобных селениях, вел через сени, темные и захламленные. Сама изба оказалась довольно просторной, светлой и чистой, следы копоти на стенах имелись только рядом с кухней и дымоходом, в других же местах стены радовали глаз белизной и цветными ковриками, везде висела также различная домашняя утварь, пучки трав, косички чеснока, связки перца. Тканая завеса отделяла избу от кладовки. Пахло кухней. То есть капустой.
— Прошу садиться.
Хозяйка все стояла, комкая в руках фартук. Дети уселись на невысокой скамье рядом с печью.
Медальон на шее Геральта дрожал. Сильно и безостановочно. Бился под рубахой, как пойманная птица.
— Этот меч, — сказала женщина, подходя к печи, — надо было в сенях оставить. — Неприлично это, с оружием за стол садиться. Только разбойники так делают. Ты разбойник?
— Ты прекрасно знаешь, кто я, — отрезал ведьмак. — А меч останется там, где он есть. Как напоминание.
— О чем?
— О том, что опрометчивые поступки имеют опасные последствия.
— Тут нет никакого оружия, потому…
— Ладно, ладно, — неучтиво перебил Геральт. — Не прикидывайся, милсдарыня хозяйка. Дом и подворье кмета — это арсенал, не один уже пал от мотыги, не говоря уж о цепах и вилах. Слыхал об одном, убитом пестом от маслобойки. Причинить вред можно чем угодно, если захочешь. Или вынужден. И раз уж мы об этом заговорили — оставь в покое этот горшок с кипятком. И отойди от печки.
— Ничего такого я не собиралась… — быстро ответила женщина, явно обманывая. — А там не кипяток, а борщ. Угостить хотела…
— Спасибо. Но я не голоден. Поэтому не прикасайся к горшку и отойди от печи. Сядь там, рядом с детьми. И спокойно подождем хозяина.
Сидели в тишине, прерываемой только жужжанием мух. Медальон дрожал.
— В печи котелок с капустой доходит, — прервала тяжелое молчание женщина. — Вынуть надо, помешать, а то пригорит.
— Пусть она, — Геральт показал на самую маленькую из девочек, — это сделает.