[42] или «Мертвая голова». У нее очень дурная слава. Там, где она появляется, обычно что-то происходит.
– Что например?
– Там экипаж наемников, которых будто бы можно нанять на что угодно. А для чего, по твоему мнению, нанимают наемников? Для строительных работ?
– Мне надо идти. Прости, Коралл.
– Что бы ни произошло здесь, – сказала она медленно, глядя ему в глаза. – Что бы ни случилось, я не должна быть в это впутана.
– Не беспокойся. Я не собираюсь звать тебя на помощь.
– Ты неправильно меня понял.
– Безусловно, ты права. Прости, Коралл.
Сразу же за обросшей плющом колоннадой он налетел на возвращающуюся Мозаик. Удивительно спокойную и холодную посреди жары, шума и суматохи.
– Где Лютик? Покинул тебя?
– Покинул, – вздохнула она. – Но вежливо извинился, и перед вами велел извиниться. Попросили его выступить приватно. В комнатах дворца, для королевы и ее фрейлин. Не мог отказаться.
– Кто его попросил?
– Мужчина, похожий на солдата. Со странным выражением глаз.
– Мне надо идти. Прости, Мозаик.
За убранным цветными лентами павильоном собралась небольшая толпа, здесь подавали еду – паштеты, лосося и утку в желе. Геральт прокладывал себе дорогу, высматривая капитана Роппа или Феррана де Леттенхофа. Вместо этого попал прямо на Фебуса Равенгу.
Ресторатор выглядел как аристократ. Одет он был в парчовый дублет, голову же покрыл шляпой, украшенной пучком пышных страусовых перьев. Компанию ему составляла дочь Пирала Пратта, шикарная и элегантная в черном мужском костюме.
– О, Геральт, – обрадовался Равенга. – Позволь тебе представить, Антея. Геральт из Ривии, знаменитый ведьмак. Геральт, это госпожа Антея Деррис, коммерсант. Выпей с нами вина…
– Простите, – извинился ведьмак, – но я спешу. С госпожой Антеей, кстати, я уже знаком, хоть и заочно. На твоем месте, Фебус, я бы ничего у нее не покупал.
Портик над входом во дворец какой-то ученый лингвист украсил транспарантом, гласящим: CRESCITE ET MULTI-PLICAMINI[43]. А Геральта остановили скрещенные древки алебард.
– Вход воспрещен.
– Я должен срочно увидеться с королевским инстигатором.
– Вход воспрещен, – из-за алебардистов показался начальник караула. В левой руке он держал эспонтон. Грязный палец правой направил Геральту прямо в нос. – Воспрещен, понимаешь, уважаемый?
– Если не уберешь палец от моего лица, я тебе его сломаю в нескольких местах. Вот, вот так, сразу гораздо лучше. А теперь веди к инстигатору!
– Сколько раз ты натыкаешься на охрану, столько раз и скандал, – откликнулся из-за спины ведьмака Ферран де Леттенхоф, судя по всему, шедший вслед за ведьмаком. – Это серьезный дефект характера. Может привести к неприятным последствиям.
– Не люблю, когда кто-то воспрещает мне вход.
– А ведь именно для этого и бывают стражи и караулы. Они не были бы нужны, если б везде вход был свободный. Пропустите его.
– У нас приказы от самого короля, – наморщил лоб начальник караула. – Никого не впускать без досмотра!
– Ну так досмотрите его.
Досмотр был очень тщательным, стражники не ленились и обыскали хорошо, не ограничились поверхностным ощупыванием. Ничего не нашли; кинжал, обычно носимый в голенище, Геральт с собой на свадьбу не взял.
– Вы удовлетворены? – инстигатор глянул на капрала свысока. – Теперь расступитесь и дайте нам пройти.
– Ваша милость изволит простить, – процедил тот. – Но приказ короля был абсолютно ясным. И касался всех.
– Что-о? Не забывайся, мужлан! Ты знаешь, кто перед тобой?
– Никого без досмотра. – Капрал кивнул стражникам. – Приказ был четким. Пусть ваша милость не устраивает неприятностей. Нам… и себе.
– Да что тут сегодня происходит?
– На этот счет прошу к начальству. Мне велели досматривать.
Инстигатор тихо выругался, однако согласился на досмотр. Не имел при себе даже перочинного ножа.
– Хотел бы я знать, что все это значит, – сказал он, когда, наконец, они двинулись по коридору. – Я серьезно обеспокоен. Серьезно обеспокоен, ведьмак.
– Ты видел Лютика? Будто бы его пригласили во дворец на певческое выступление.
– Мне об этом ничего не известно.
– А известно тебе, что в порт вошла «Ахеронтия»? Говорит тебе что-то это название?
– Многое говорит. А беспокойство мое растет. С каждой минутой. Поспешим!
По вестибюлю – в прошлом внутреннему саду храма – крутились вооруженные протазанами гвардейцы; сине-красные униформы мелькали и на галереях. Топот сапог и возбужденные голоса доносились из коридоров.
– Эй! – инстигатор задержал проходящего мимо солдата. – Сержант! Что тут происходит?
– Прошу прощения у вашей милости… Спешу по приказу…
– Стой, говорю тебе! Что тут происходит? Требую объяснений! Случилось что-нибудь? Где принц Эгмунд?
– Господин Ферран де Леттенхоф.
В дверях, под знаменами с синим дельфином, сопровождаемый четырьмя рослыми здоровяками в кожаных куртках, стоял собственной персоной король Белогун. Он где-то оставил атрибуты королевской власти, и потому не выглядел королем. Выглядел крестьянином, у которого только что отелилась корова. Причем теленочек оказался очень милым.
– Господин Ферран де Леттенхоф, – в голосе короля тоже слышалась радость от приплода. – Королевский инстигатор. То бишь мой инстигатор. А может, не мой? Может, моего сына? Ты заявился сюда, хотя я тебя не вызывал. В принципе быть здесь в данную минуту – твоя служебная обязанность, но я тебя не вызвал. Пускай, подумал я, Ферран развлекается, пусть поест-попьет, кого-нибудь снимет и трахнет в беседке. Я Феррана не вызову, не хочу, чтобы он здесь был. А знаешь, почему не хочу? Потому что не уверен, кому ты служишь. Кому служишь, Ферран?
– Служу, – инстигатор глубоко поклонился, – Вашему Королевскому Величеству. И абсолютно Вашему Величеству предан.
– Все слышали? – Король театрально огляделся по сторонам. – Ферран мне предан! Хорошо, Ферран, хорошо. Такого ответа я и ждал, королевский инстигатор. Можешь остаться, пригодишься. Выдам тебе сейчас задания в самый раз для инстигатора… Эгей! А этот? Кто таков? Сейчас-сейчас! Уж не тот ли это ведьмак, что занимался махинациями? Которого нам указала чародейка?
– Оказался невиновен, чародейку ввели в заблуждение. На него был донос…
– На невиновных не доносят.
– Было постановление суда. Дело закрыто ввиду отсутствия улик.
– Но дело было, а значит, запашок был. Постановления судов и приговоры проистекают из фантазии и амбиций судебных чиновников, а вот запах идет от самой сути дела. Довольно с меня этого, не буду терять времени на лекции по юриспруденции. В день собственной женитьбы могу проявить добросердечность и не прикажу его посадить под замок, но пусть этот ведьмак скроется с моих глаз немедля. И никогда более мне на глаза не показывается!
– Ваше королевское величество… Я обеспокоен… Говорят, что в порт вошла «Ахеронтия». В этой ситуации соображения безопасности требуют обеспечить охрану… Ведьмак мог бы…
– Что он мог бы? Заслонить меня собственной грудью? Поразить покушающихся ведьмачьими чарами? Ведь именно такое задание дал ему Эгмунд, мой любящий сын? Защищать отца и обеспечивать его безопасность? Пойдем-ка со мной, Ферран. А, черт с тобой, иди и ты, ведьмак. Я вам кое-что покажу. Увидите, как надо заботиться о собственной безопасности и обеспечивать себе охрану. Присмотритесь. Послушайте. Может быть, чему-то научитесь. И что-то узнаете. О себе. Вперед, за мной!
Они двинулись, поторапливаемые королем и окруженные здоровяками в кожаных куртках. Вошли в большой зал; здесь на помосте под потолочной росписью с морскими волнами и чудовищами стоял трон, на который Белогун и уселся. Напротив, под фреской, изображающей стилизованную карту мира, на скамейке, под стражей таких же здоровяков, сидели королевские сыновья. Принцы Керака. Черный, как ворон, Эгмунд и светлый, как альбинос, Ксандер.
Белогун раскинулся на троне. Смотрел на сыновей сверху взглядом триумфатора, перед которым на коленях просят милости разгромленные в битве враги. На картинах, которые Геральту доводилось видеть, триумфаторы все же имели на лицах серьезность, достоинство, благородство и уважение к побежденным. На лице Белогуна же искать этого не стоило. Отражалась на нем лишь ядовитая издевка.
– Мой придворный шут, – сказал король, – вчера разболелся. Просраться никак не может. Вот, думаю, невезение, шуток не будет, забав, смешно не будет. Но я ошибался. Уже смешно. Так смешно, что бока болят. Ибо это вы, вы оба, сыновья мои, вы смешные. Жалкие, да, но смешные. Целые годы, я обещаю вам, с женкой моей в кровати, после забав и любовной скачки, каждый раз, как вспомним о вас обоих, об этом дне, до слез будем смеяться. Ибо нет ничего смешнее глупца.
Ксандер, как нетрудно было заметить, боялся. Бегал глазами по залу и непрерывно потел. Эгмунд, напротив, страха не проявлял. Смотрел отцу прямо в глаза с той же самой издевкой.
– Народная мудрость гласит: надейся на лучшее, но будь готовым к худшему. Вот я и был готов к худшему. Ибо что может быть хуже предательства родных сыновей? Среди ваших самых доверенных товарищей я разместил своих агентов. Ваши сообщники предали вас тут же, как только я их прижал. Ваши фавориты и прихлебатели как раз сейчас бегут из города.
– Так, сыновья мои. Думали, что я слепой и глухой? Что старый, заплесневелый и ни на что не годный? Думали, я не вижу, что вы оба мечтаете о троне и короне? Что желаете их так, как свинья трюфелей? Свинья, что почует трюфели, глупеет. От жадности, от вожделения, похоти и безумного аппетита. Свинья бесится, визжит, роет, ни на что не обращает внимания, лишь бы дорваться до трюфелей. Чтобы ее отогнать, надо крепко вломить дубиной. И вы, сыновья, как раз такими свиньями и оказались. Вынюхали гриб, свихнулись от неуемной жадности и желания. Хрен вам, а не трюфели. А вот дубины как раз испробуете. Вы, сыновья, против меня выступили, покусились на мою власть и меня лично. А здоровье людей, которые против меня выступают, обычно резко ухудшается. Это факт, подтвержденный всей медицинской наукой.