Руина. Памятник уничтоженного мира.
– Лютик.
– Да?
– В последнее время все, что могло пойти плохо, пошло плохо. И мне кажется, что это я всему виной. Все, к чему я в последнее время прикоснулся – все сделал неправильно.
– Тебе так кажется?
– Мне так кажется.
– Ну значит точно так и есть. Комментариев не жди. Надоело мне комментировать. А теперь, если можно, пожалей себя молча. Я как раз творю, твои стенания у меня сбивают концентрацию.
Лютик уселся на поваленную колонну, сдвинул берет на затылок, заложил ногу на ногу, подкрутил колки лютни.
Дрожит свеча, огонь погас
Холодный ветер дунул зябко…
И действительно, дунул ветер, внезапно и неожиданно. А Лютик перестал играть. И громко вздохнул.
Ведьмак обернулся.
Она стояла у входа в аллейку, между треснувшим цоколем нераспознаваемой статуи и запутанной гущей сухого кизила. Высокая, в обтягивающем платье. С головой сероватой масти, что больше свойственна корсакам, чем чернобуркам. С острыми ушами и вытянутой мордой.
Геральт не шелохнулся.
– Я обещала, что приду, – в пасти лисицы заблестели ряды клыков. – В один прекрасный день. Этот день сегодня.
Геральт не шелохнулся. На спине он чувствовал знакомую тяжесть обоих своих мечей, тяжесть, которой ему так не хватало целый месяц. Которая обычно давала ему спокойствие и уверенность. Сегодня, в эту минуту, тяжесть была просто тяжестью.
– Я пришла… – агуара блеснула клыками. – Сама не знаю, зачем я пришла. Может, чтобы попрощаться. Может, чтобы позволить ей попрощаться с тобой.
Из-за спины лисицы выглянула худенькая девочка в обтягивающем платьишке. Ее бледное и неестественно неподвижное лицо все еще было наполовину человеческим. Но, пожалуй, все же уже больше лисьим, чем человеческим. Изменения происходили быстро.
Ведьмак покачал головой.
– Ты вылечила… Оживила ее? Нет, это невозможно. Так, значит, она была жива там, на корабле. Была жива. Притворялась мертвой.
Агуара громко тявкнула. Ему потребовалось время, чтобы понять, что это был смех. Что лисица смеется.
– Когда-то мы могли многое! Мы могли наводить иллюзии волшебных островов, показывать пляшущих в небе драконов, создавать видимость огромного войска, приближающегося к стенам города… Когда-то, раньше. Сейчас мир изменился, наши способности уменьшились… и сами мы стали карликами. Мы уже больше лисицы, чем агуары. Но по сей день даже самая маленькая, даже самая юная из нас способна обмануть иллюзией ваши примитивные человеческие чувства.
– Впервые в жизни, – сказал он, помолчав, – я рад, что меня обманули.
– Неправда, что ты сделал все неправильно. А в награду ты можешь коснуться моего лица.
Он откашлялся, косясь на острейшие зубы.
– Хмм…
– Иллюзии – это то, о чем ты думаешь. Чего боишься. И о чем мечтаешь.
– Прости?
Лисица тихонько тявкнула. И изменилась.
Темные фиалковые глаза, пылающие на бледном треугольном лице. Кудри цвета воронова крыла, вьющиеся словно буря, каскадом спадают на плечи, блестят, отражают свет как павлиньи перья, волнуются и вьются при каждом движении. Губы, дивно узкие и бледные под помадой. На шее черная бархатная лента, на ленте обсидиановая звезда, искрящаяся, рассылающая вокруг тысячи бликов…
Йеннифэр улыбнулась. А ведьмак коснулся ее щеки.
И тогда сухой кизил зацвел.
А потом дунул ветер, рванул куст. Мир скрылся за завесой кружащихся белых лепестков.
– Иллюзия, – услышал он голос агуары. – Все есть иллюзия.
Лютик кончил петь. Но не откладывал лютню. Сидел на обломке поваленной колонны. Смотрел в небо.
Геральт сидел рядом. Думал о разном. Разное в себе укладывал. А точнее, пробовал уложить. Строил планы. В большинстве своем абсолютно нереальные. Обещал себе разные вещи. Сильно сомневаясь, что хоть одно из обещаний сможет сдержать.
– Вот ведь ты, – внезапно отозвался Лютик, – никогда не похвалишь мои баллады. Столько их я уже при тебе сочинил и спел. А ты никогда мне не сказал: «Красиво это было. Я хотел бы, чтобы ты спел еще раз.» Ты ни разу этого не сказал.
– Все так. Я не говорил, что хотел бы. Хочешь узнать, почему?
– Почему?
– Потому что не хотел бы.
– Тебе это так тяжело? – не сдавался бард. – Так трудно? Сказать: «Сыграй это еще раз, Лютик. Сыграй «Как проходит время».
– Сыграй это еще раз, Лютик. Сыграй «Как проходит время».
– Ты это без души сказал.
– Ну и что? Ты же все равно сыграешь.
– Вот даже не сомневайся.
Дрожит свеча, беда с огнем.
Холодный ветер дунул зябко.
Проходит время
День за днем —
Бесшумно, как на лисьих лапах.
Ты рядом вновь, и мы вдвоем,
Пускай не все у нас и гладко.
Проходит время
День за днем —
Бесшумно, как на лисьих лапах.
Дорог, которыми идем,
Нам не забыть, восток иль запад…
Проходит время
День за днем —
Бесшумно, как на лисьих лапах.
Давай же, милая, споем
И ощутим победы запах.
Проходит время
День за днем —
Бесшумно, как на лисьих лапах.
Геральт встал.
– Пора в дорогу, Лютик.
– Да? И куда же?
– Не все ли равно?
– В общем-то, верно. Поехали.
Эпилог
На пригорке белели останки строения, превращенного в руины так давно, что те уже совсем заросли. Плющ обвил стены, молодые деревца пробивались через треснувшие плиты пола. Это был когда-то – но Нимуэ не могла этого знать – храм, резиденция жрецов какого-то забытого божества. Для Нимуэ это были просто руины. Куча камней. И дорожный знак. Знак, что она идет верной дорогой.
Ибо сразу за пригорком и руинами тракт раздваивался. Одна дорога вела на запад, через верещатники. Вторая, идущая на север, исчезала в густом и темном лесу. Погружалась в черную гущу, тонула в мрачной тьме, растворялась в ней.
И это была ее дорога. На север. Через дурной славы Сойкин Лес.
Байками, которыми ее пытались напугать в Ивало, Нимуэ не заморачивала себе голову; за время путешествия она уже много раз встречалась с чем-то подобным – у каждой местности был свой фольклор ужасов, местные страхи и пугала, подходящие для того, чтобы нагонять жути на проезжих. Нимуэ уже пугали водницами в озерах, берегинями в речках, вихтами на перекрестках и духами на кладбищах. Каждый второй мост обещал быть логовом троллей, в каждой второй роще кривых верб ждала стрыга. Нимуэ в конце концов привыкла, страхи стали повседневностью и перестали пугать. Но никак не получалось справиться со странным беспокойством, охватывающим перед входом в темный лес, на тропку меж курганов в тумане или на стежку среди покрытых испарениями болот.
Сейчас, перед темной стеной леса, она тоже чувствовала это беспокойство, от него сохло во рту и мурашки бегали по спине.
«Дорога наезженная, – повторяла она про себя, – вся в выбоинах от возов, истоптана копытами коней и волов. Ну что с того, что этот лес выглядит пугающе, это ж не какой-то дикий медвежий угол, это востребованная дорога в Дориан, ведущая через последний клочок первобытного леса, что уцелел от топоров и пил. Многие здесь ездят, многие здесь ходят. И я пройду. Не боюсь.
Я Нимуэ верх Вледир ап Гвин.
Вырва, Гуадо, Сибелл, Бругге, Кастерфурт, Мортара, Ивало, Дориан, Анхор, Горс Велен».
Она оглянулась проверить, не подъезжает ли кто. «Было бы, – подумала она, – веселей в компании». Но тракт, как назло, именно сегодня, именно сейчас, востребованным быть не желал. Был буквально вымершим.
Выхода не было. Нимуэ откашлялась, поправила на плече узелок, крепко сжала посох. И шагнула в лес.
Среди деревьев преобладали дубы, вязы и старые, сросшиеся между собой грабы; были, впрочем, и сосны с лиственницами. Нижний ярус леса захватил густой кустарник, переплетенные друг с другом боярышник, лесной орех, черемуха и жимолость. Обычно такой кустарник бывает полон лесных птах, однако в этом лесу царила враждебная тишина. Нимуэ шла, уставившись в землю. И с облегчением выдохнула, когда в какой-то момент из глубины леса донесся стук дятла. «Что-то живое здесь все же есть, – подумала она, – я не абсолютно одна».
Она остановилась и резко обернулась. Никого и ничего не заметила, а ведь только что была уверена, что кто-то ее преследует. Чувствовала, что за ней наблюдают. Скрытно следят. Страх стиснул ей горло, дрожью потек по спине.
Она ускорила шаги. Лес, как ей показалось, начал редеть, стало светлее и зеленее, ибо среди деревьев стали преобладать березы. «Еще поворот, еще два, – подумала она лихорадочно, – и лес закончится. Останется позади вместе с тем, что за мной крадется. А я пойду дальше.
Вырва, Гуадо, Сибелл, Бругге…»
Она не услышала даже шелеста, и лишь уголком глаза уловила движение. Из густого папоротника выстрелил серый, плоский, многоногий и невероятно быстрый силуэт. Нимуэ вскрикнула, увидев щелкающие клешни размерами с косу. Лапы в шипах и щетинках. И многочисленные глаза, короной окружающие голову.
Почувствовала, что ее вздернуло что-то, подняло и резко отбросило. Она упала спиной на спружинившие кусты орешника, вцепилась в них, готовая подняться и бежать. Но замерла, глядя на безумный танец на дороге.
Многоногая тварь прыгала и вертелась, вертелась пугающе быстро, махала лапами и щелкала кошмарными жвалами. А вокруг нее еще быстрее, так быстро, что буквально расплывался в глазах, плясал человек. Вооруженный двумя мечами.
На глазах окаменевшей от страха Нимуэ в воздух взлетела одна, потом вторая, потом третья отрубленная лапа. Удары мечей обрушились на плоский корпус твари, из которого брызнули струйки зеленой вязкой жидкости. Тварь билась и рвалась, но в итоге без оглядки бросилась в лес, пытаясь сбежать. Далеко не ушла. Человек с мечами догнал ее, наступил сверху и с размаху пригвоздил к земле клинками обоих мечей сразу. Тварь еще долго молотила по земле лапами, потом затихла.