– Ладно, – сказал бармен, указав на мой стакан. – Зовите, если понадобится добавка.
Я поблагодарил, и он вернулся за стойку. Я пил виски и пытался успокоиться, но мысли наскакивали друг на друга и неслись потоком, как будто где-то у меня в голове прорвало дамбу. Слова Клаудии проступали в памяти даже ярче всего того, что случилось в доме Бернарда. Я практически слышал ее голос. Видел ее лицо, тело, темные глаза и кошачьи движения. Невозможно вообразить менее похожих людей, тем не менее, я ощущал между нами связь. Мы оказались в одиночестве, страдали и боялись, каждый по-своему. По правде сказать, с тех пор как мы встретились, она и ее слова не выходили у меня из головы, и я не мог сказать с уверенностью, оставят ли меня когда-нибудь мысли о ней.
Бар сотряс удар грома.
Наконец начался дождь, но я мог думать только о Клаудии и о том, не уехала ли она еще из города.
Я прикончил стакан и сделал знак бармену, чтобы он принес еще.
Я промок до нитки, пока бежал до машины.
Дождь лил сплошным потоком, и вокруг стало темно как ночью. Из-за яростного ливня езда превратилась в настоящее испытание. Практически сразу стало прохладнее, хотя жара еще держалась.
Залив в себя три стакана виски с содовой, я направился по шоссе к Нью-Бедфорду.
Видимость была отвратительной, а к тому времени как я достиг города, дождь еще больше усилился. Черное небо то и дело рассекали стрелы молний, каждые несколько секунд, как по таймеру, гремел гром. На улицах никого не было, даже оживленная обычно трасса опустела.
Я свернул на проспект Мильнера, как обычно заброшенный, и подъехал к дому Клаудии. Весь район был погружен в непроглядную тьму. По моим воспоминаниям, над ее дверью была лампочка, но и она не горела. В темноте сквозь потоки ливня я смог разглядеть дом, только когда свернул к нему и медленно подъехал вплотную, включив дальний свет. Участок был залит водой, потоки дождя превратили его в путаницу луж и ручьев. Я поднес руку поближе к свету приборной панели и посмотрел на часы. Начало десятого. Клаудия была совой и вряд ли ложилась в такое время. Скорее всего, она уже уехала из города.
Все еще не совсем понимая, зачем сюда явился, я стер дождевые капли с лица и шеи и какое-то время сидел, глядя на дом, как будто надеялся на внезапное откровение.
И оно пришло – в виде едва заметно мигнувшего огонька.
Я подался вперед, включил дворники и всмотрелся в дождь. В темноте качался крохотный огонек.
Я выключил дальний свет и подождал. Через несколько секунд входная дверь приоткрылась на несколько дюймов. Я высунулся из машины под дождь.
– Клаудия?
– Кто там? – спросила она из-за двери, ее голос был едва различим за ревом грозы.
– Алан.
– Кто?
Я заглушил двигатель, но оставил фары включенными, и сказал:
– Платон. Это Платон.
Дверь открылась пошире, и я увидел отраженный в ее глазах свет.
– Что ты здесь делаешь?
Я выбрался из машины. Дождь обрушился на меня, как рой водяных пуль.
– Я надеялся с тобой поговорить.
– Мы же уже говорили, нет? – Она подняла ладонь, заслоняя глаза от света фар, так что я их выключил. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что Клаудия держит в руках свечу. Она открыла дверь еще шире, но я не мог разглядеть ничего, кроме ее лица.
– Что тебе нужно? – спросила она.
– Для начала было бы неплохо спрятаться от дождя.
– Езжай домой, у тебя дома ведь есть крыша, правда?
– Мне надо с вами поговорить.
– Опять?
– Да блин, понятное дело.
Может быть, она едва заметно улыбнулась, но я не мог сказать наверняка. Какое-то время Клаудия смотрела на меня, потом мотнула головой, приглашая войти. Я проскакал по лужам и грязи к двери. Дождь катился по волосам, заливал глаза и лицо. Одежда промокла насквозь и липла к телу, как вторая кожа. Клаудия подняла свечу повыше, чтобы лучше меня разглядеть.
– Я не был уверен, что тебя застану.
– Я и сама точно не знала, как долго еще буду здесь торчать.
Она открыла дверь, чтобы пропустить меня внутрь, и отошла в сторону. Как только я переступил порог, дверь закрылась, и Клаудия оказалась рядом. Свеча выхватывала из темноты части предметов вокруг нас. На Клаудии было только большие белое полотенце, и ничего больше. Ее волосы были почти такими же мокрыми, как мои.
– Что тебе нужно? Какого черта ты снова сюда явился?
Я стоял, заливая водой пол. Дождь колотил в стекла, потоками лился из желобов на крыше, собирался в лужи посреди грязного двора.
– Я просто… я надеялся, что мы сможем немного поговорить.
– Ты пил. Я чувствую, что от тебя пахнет.
– Да, немного.
– Значит, ты из тех, кому надо принять для храбрости?
– Я уже не знаю, кто я теперь такой.
Она покачала головой, одновременно с раздражением и удивлением.
– Слушай, я же ясно сказала. Я этим больше не занимаюсь.
– Это я понял.
Клаудия отвернулась, прошла к старенькому дивану и села. Она поставила свечу на хлипкий столик перед собой, оказавшись в круге света, в то время как меня обступила тьма.
– Я принимала ванну, отдыхала и пыталась насладиться дождем. Если ты не возражаешь, мне бы хотелось вернуться к этому занятию. И если ты не заметил, уже ночь. Это мой дом. И ты заявился сюда без приглашения. Во второй раз. Так что я спрошу снова: что тебе нужно?
Я придвинулся ближе к ней и к свету.
– Почему ты не включаешь свет?
– Электричество отключено. Завтра я уезжаю, так что какая разница?
Вспышка молнии на секунду залила комнату синим светом.
– Мы идем в разные стороны, – сказала Клаудия. – Ты бежишь во мрак, я бегу от него прочь. Я попыталась отнестись к тебе по-хорошему, честно рассказала все, что тебе хотелось узнать, так какого хрена ты снова выносишь мне мозги?
– Клаудия, я вовсе не хочу тебе надоедать. Я…
Она взглянула на обручальное кольцо у меня на пальце.
– Иди домой к жене, Платон.
– Моей жены нет дома.
Она сморгнула в свете свечи.
– У меня тут что, по-твоему, клуб разбитых сердец?
– Прости, что вот так заявился, – сказал я. – Я просто…
– Просто что? Боже ж ты мой, ты хоть одну фразу сегодня договоришь до конца? – Клаудия встала, крепко прижав полотенце на груди. – Ты думаешь, что можешь вот так просто заявиться, весь из себя офигенный самец, и поиметь меня, так, что ли? Или ты просто решил прогуляться по темному району в поисках приключений? Жена ушла, сам нажрался, так чего бы и нет? А этой потрепанной потаскушке все равно нечем заняться, так почему бы не раздвинуть для тебя ножки, правда? Ну ты просто душка, спасибо, что заглянул.
– Я ничего такого…
– Выметайся. – Она обошла кофейный столик. – Просто выметайся.
– Я хочу только поговорить.
– Ни фига ты не хочешь говорить.
Я стоял и смотрел на нее, мокрый и жалкий, как забредший с улицы щенок. Никогда еще я не чувствовал себя так глупо и одиноко.
– Бернард когда-нибудь здесь бывал? – спросил я.
Она оставила свечу на столе и встала рядом со мной в темноте.
– Да, несколько раз. Что с того? Тебе что за дело?
Мы стояли так близко, что я слышал ее дыхание.
– Ты когда-нибудь чувствуешь его присутствие?
Она закрыла глаза, как будто надеялась, что если не смотреть на меня, то я пропаду.
– Я уже больше почти ничего не чувствую.
– Клаудия…
– Выметайся и оставь меня в покое.
– Опусти на время эту стену и позволь поговорить с…
– Это хорошая, добротная стена. Я ее строила много лет. За ней я в безопасности.
– Из-за нее ты совсем онемела, – сказал я. – Я это знаю, потому что сам прожил за ней много лет.
– Лучше онемение, чем боль.
– По крайней мере, боль означает, что ты еще жива.
– Чтобы чувствовать боль, не обязательно быть живым. – Ее глаза заблестели. – Мертвым тоже может быть больно. – Она вышла из комнаты, пробормотав: – Убирайся. – Но оказавшись в коридоре, позволила полотенцу соскользнуть, продемонстрировав в смутном свете свечи обнаженную спину и изгиб ягодиц.
Я пошел за ней. Коридор был коротким и узким, сначала шла ванная комната. Внутри вокруг ванны, раковины и туалетного столика горели свечи. Я остановился в дверях, но внутри никого не было, и я пошел дальше, в спальню в конце коридора. Здесь тоже горели свечи, но они едва могли разогнать темноту. В комнате были только комод и старая неубранная кровать. Простыни кучей свалены в ногах. Над кроватью висел поблекший черно-белый плакат с изображением Билли Холидей. Голый пол. Я стоял в дверях и смотрел на то, что выхватывали из темноты огоньки свечей – в том числе на Клаудию, которая стояла у кровати, все еще удерживая полотенце перед грудью.
Наши взгляды встретились и сцепились, казалось, не на один час, и хотя мы не произнесли ни звука, между нами произошли бесчисленные беседы.
Полотенце упало на пол и свернулось у ее ног.
Невероятных размеров татуировка ползла вверх от левой лодыжки, обвивалась вокруг бедра, обхватывала ее за талию и заканчивалась, разделяясь, под пупком. Раздвоенный змеиный язык обвивался вокруг ее тела, отмечая его.
Кожа казалась еще бледнее в сравнении с темными волосами на голове и между ног, но татуировка настолько выделялась, что невозможно было смотреть на что-то другое. Без одежды Клаудия казалась меньше – крошечной и хрупкой, простой и вовсе не такой непреклонной. Но ее суть, физически закаленная природа оставалась неизменной даже в свете свечей. Большинство шрамов, собранных Клаудией на протяжении жизни, были духовными, но часть их была на виду: разбросанные по всему телу материальные напоминания о жестоком прошлом.
В каждом ее движении и позе было что-то животное, и, даже обнаженная, она была неукротимой и опасной, непредсказуемой, как тигр, только что выпущенный из клетки. Я вообразил, что в постели она бывала агрессивной и дикой, может быть, даже жестокой. Мое сердце стучало, глаза ощупывали ее тело. Когда я, наконец, поднял взгляд на ее лицо, она посмотрела на меня одновременно завлекательно и вызывающе.