Если в воде находилось одновременно несколько человек, то Тошка терялся и начинал метаться. Обычно он подплывал к первому попавшемуся и буксировал его к берегу, потом бросал его на полпути и кидался спасать того, кто был дальше в море.
Такие ситуации очень его нервировали. Уплыть от Тошки было невозможно: лабрадоры плавают гораздо быстрее, чем профессиональные спортсмены.
Потерявших сознание людей лабрадоры вытаскивают из воды за волосы. Поэтому, если спасаемый объект не желал спасаться добровольно, то Тошка хватал его за волосы и тащил к берегу лицом вниз, а если тот пытался сопротивляться, то еще и слегка его притапливал, чтобы не мешал процессу. Один раз мы с Витей и несколькими студентами затеяли в воде веселую игру, и тут как на грех появился Тошка. Мы все бросились врассыпную, каждый надеялся на то, что спасать будут не его, а соседа. Я нырнула — Тошка нырять еще не умел, — а когда вынырнула, то он оказался совсем рядом. Я попыталась снова уйти под воду и таким образом от него удрать, но не тут-то было! Я недостаточно ловко проделала этот маневр, и Тошка успел ухватиться зубами за мои длинные распущенные волосы, а когда я попыталась увернуться, прошелся по моей физиономии передней лапой. Мне очень не понравился такой способ буксировки, при котором действительно трудно не наглотаться воды, поэтому я все-таки сумела зацепиться за его хвост, и дальше Тошка прокатил меня со свистом — к нашему взаимному удовлетворению. Но когда настало время обеда, то мое появление в столовой почему-то вызвало фурор.
Каждый счел своим долгом проехаться насчет моей внешности. Дима — после того достопамятного розыгрыша мы с ним все время пикировались — спросил меня, не слишком ли страстно целуется мой возлюбленный, а Максим сочувственно поинтересовался, в какую драку я умудрилась попасть или я побывала в бассейне у котиков? Ванда, увидев меня, только всплеснула руками, а Ника принесла из кухни зеркало. Я остолбенела. Оказывается, Тошка в процессе спасения слегка поцарапал когтем мне физиономию, но, очевидно, случайно задел какой-то сосудик, и под глазом у меня образовался огромный синяк. Я так и ходила с ним целую неделю — сначала он был густого синего цвета, а потом постепенно желтел, что дало новую пищу для дружеских комментариев.
Но кое-кто пострадал от Тошки и серьезнее. Ванда всегда предупреждала новых людей на биостанции, как надо вести себя с ее собакой в воде. Но один из студентов, делавших на биостанции диплом, решил, что кто-кто, а уж он-то плавает быстрее, чем какой-то несчастный пес. Этого парня, худого настолько, что он мог послужить моделью для памятника узникам концлагерей, мы прозвали Саша-тощий. Очень серьезный юноша в очках, он занимался йогой и восточными единоборствами, что само по себе, как объяснила нам Вика, дурной признак — когда кто-то слишком усиленно занимается подобными вещами, то скорее всего у него слишком много комплексов.
Так вот, что возомнил о себе Саша-тощий, я не знаю, может быть, он решил, что в состоянии, как йог, левитировать над поверхностью воды, но только на берегу в этот момент сидела Ника, а к Нике он был явно неравнодушен. Возможно, он просто хотел обратить на себя ее внимание — и обратил, причем не только ее, но и всего лагеря. Он смело прыгнул в воду с причала, и когда Тошка поплыл за ним, чтобы вернуть заблудшего на твердую землю, то стал удирать от него изо всех сил. Но сил не хватило, и когда Тошка догнал его, то ему пришлось слегка его притопить, чтобы он не сопротивлялся. Дальше лабрадор собирался тащить его к берегу за волосы, но, увы, Саша-тощий был пострижен слишком коротко, и Тошка никак не мог ухватиться за них зубами; тогда псу пришлось буксировать жертву, придерживая ее за ухо. Ухо потом Саше пришили в Новороссийске.
Так на самом берегу Черного моря, а то и в самом море, в июле среди милых моему сердцу зверей и симпатичных мне людей и проводила я свой отпуск, выполняя приятную работу, за которую мне еще и платили. На взгляд бледнолицего жителя средней полосы, это просто райская жизнь! И я окунулась в эту жизнь, как в мое любимое море, и как море всегда смывает с меня не только грязь телесную, но и грязь душевную, все тревоги и печали, так и это эдемское существование избавляло меня от переживаний, исцеляло меня.
Я все реже и реже вспоминала о Сергее, а когда думала о нем, то как о человеке, который когда-то был мне близок, но ушел из моей жизни много-много лет назад, как тот мальчишка из моей школы, с которым у меня был роман в старших классах. Я даже считала, что по этому поводу я должна была бы испытывать угрызения совести, но не испытывала, я просто жила и наслаждалась жизнью.
Мне даже стало казаться, что я сильно поспешила, сменив из-за развода работу. Что может быть прекраснее для советского человека, чем ненормированный рабочий день! И где в Москве можно найти такую работу, до которой не час езды на трех видах транспорта, а пять минут ходьбы самое большее? И пусть мы порой работали с раннего утра и до самой темноты, это была не та работа, от которой устаешь — во всяком случае, я иногда уставала чисто физически, но никак не морально, как, бывает, устаешь от капризных пациентов и придирок невыспавшегося врача.
Тем более что наша суета вокруг Аси начала приносить плоды. Ася явно повеселела, стала больше двигаться и даже начала есть — правда, все равно она скорее играла с рыбкой, чем ее поглощала, так что дрессировать ее было все так же трудно, но, главное, вид у нее уже был здоровый, и ее можно было готовить к эксперименту.
Так что Фифу в центральном бассейне мы со спокойной совестью оставили физиологам (впрочем, они ее нам и не собирались отдавать).
Я была рада, что мы будем работать с Асей, я успела к ней привязаться, да и Ася меня тоже выделяла из остальных. Мне иногда даже казалось, что нас связывают какие-то невидимые нити взаимной симпатии.
Что меня больше всего раздражает в ученых-биологах, это то, что они считают смертельным грехом приписывать животным человеческие чувства. По их мнению, животные не умеют мыслить, они не могут любить или ненавидеть, а тем более ревновать. Я согласна, что животные не думают — они просто понимают. Может быть, даже самые умные из животных, такие, как дельфины и собаки, стоят по своему разуму несравнимо ниже человека, но много ли счастья принесла людям их способность рассуждать? Дельфины не воюют против себе подобных, не нападают на своих ближних, а, наоборот, помогают друг другу. Даже рожать дельфиниха не может в одиночку — ей обязательно должны помогать тетушки-повитухи. Дело в том, что дельфиненок рождается со спавшими легкими, и чтобы сделать первый вдох, ему обязательно надо добраться до воздуха, а сам новорожденный этого сделать не может, его обязательно должны вытолкнуть на поверхность взрослые дельфины.
Если же самка во время родов остается одна, то ее детеныш идет ко дну — его удельный вес в этот момент тяжелее воды.
Так что сама природа похлопотала о том, чтобы дельфины заботились друг о друге. Я убеждена, что они способны испытывать самые разные эмоции. Как-то во время обеда зашел разговор о том, что маленькие дети ревнуют родителей к своим только что появившимся на свет братьям и сестрам — точно так же, как собаки ревнуют, если в доме появляется другое домашнее животное…
Тут вмешался Валерий Панков, преподаватель из университета.
— Животные не ревнуют, нельзя приписывать им человеческие чувства, — назидательным тоном произнес он.
Еще как ревнуют! Я вспоминаю дельфиниху Галку — очень сообразительное, гениальное на дельфиньем уровне существо, красу и гордость Севастопольской биостанции, куда я попала еще студенткой. Галку тренировал Андрей Малютин, который был тогда в меня влюблен. Галка была совершенно ручная, подходила ко всем людям, позволяла на себе кататься, но мне она не позволяла к себе приблизиться и ни разу даже не соизволила принять у меня из рук рыбу. Если это не ревность, то что же?
Но Ася относилась ко мне совсем по-другому; я ей явно нравилась, и она однажды нашла способ это доказать.
Я в тот день с утра отправилась звонить в Абрау; до поселка меня подвез экспедиционный «газик», отправлявшийся на рыбозавод в Темрюк за рыбой для наших зверей, а обратно мне пришлось добираться своими силами. Я отношусь к той категории пешеходов, которых всегда подвозят на попутках, и меня на этот раз тоже подвезли, но не до конца — почти до самой базы меня могли довезти только пограничники, а их в тот день не было. Так что мне пришлось пройти около восьми километров по горным дорогам — не так уж много для тренированного человека, а я на свою форму не жалуюсь. Но стояла страшная жара — тридцать пять градусов в тени, и когда я добралась до нашего пляжа, где сидели Инна с физиком Вадимом, размораживая ставриду для Аси, вид, наверное, у меня был еще тот, во всяком случае они посмотрели на меня с сочувствием, и Инна проговорила:
— Татьяна, у тебя тепловой удар! Сейчас же лезь в воду!
Я до этого ощущала себя совершенно нормально, но как только она мне об этом сказала, то перед глазами у меня тотчас пошли крути, голова закружилась, и я почувствовала, что вот-вот в беспамятстве опущусь на гальку. Скинув с себя шорты и майку и оставшись в купальнике, я тут же полезла в воду, но Инна попросила меня подождать и подозвала Асю, которая ошивалась в коридоре у самого берега, с любопытством за нами наблюдая.
Инна протянула ей рыбку, Ася ее взяла, я вошла в воду и крепко, изо всех сил — я вдруг почувствовала, что их у меня почти не осталось, — взялась за ее спинной плавник. Подбадриваемая словами Инны: «Держись крепче!» — я погрузилась в воду, ощущая каждой клеточкой тела ее божественную прохладу. Главное было — намочить перегретую на солнце голову (я всегда хожу с непокрытой головой). Ася очень медленно и плавно повезла меня по коридору по направлению к каракатице; доплыв до глубокой воды, она начала медленно кружить, держась у самой поверхности. Нет, она не пыталась ни скинуть меня, ни нырнуть — все то время, которое мне было нужно, чтобы прийти в себя, она вела себя чуть ли не как нянька, выхаживающая раненого (то есть в данном случае перегревшегося). Но как только она почувствовала, что я оживаю (каким образом она это узнала — не имею понятия; может, она ощутила разницу в напряжении моих мышц или я усилила свою хватку?), так вот, как только она это почувствовала, то сразу же резко ускорилась и начала со мной играть в нашу обычную игру «а ну-ка догони». Мы снова устроили с ней привычную веселую кутерьму. Ася от меня удирала, иногда поджидая, чтобы я не слишком от нее отставала, и снова ускользала буквально из-под рук; потом ей это надоело, и она позволила мне покататься у нее на хвосте, причем безбожно ныряя так, что удержаться было непросто.