Но отделаться от Нарцисса было непросто, и он от нее не отвязался:
— А скажите, может быть, у вас есть с собой какая-нибудь литература на эту тему?
— Я в отпуске, а в отпуске я читаю только детективы.
Мы плескались на мелководье, а он все продолжал, глядя на нас сверху вниз:
— А какие бессознательные факторы участвуют во внушении?
Тут Вика окончательно разозлилась, и в голосе ее появились металлические нотки:
— Если вас это так интересует, приходите ко мне в Москве на Арбат, 22, я веду там платные консультации по четвергам во второй половине дня.
Он обиделся и ретировался, а мы наконец вылезли на прибрежную гальку и посмеялись. Впрочем, Вика все еще была раздражена и сказала:
— Хорошо еще, что он не пристал ко мне, когда я сидела на горшке!
Потерпев неудачу с поварихами, Алексей принялся за меня. Конечно, я не такая престижная особа, как почти кандидат наук Ройтман или не только красавица, но еще и умница Вероника Лисина. Я всего лишь массажистка, но все-таки в дельфинарии я занималась очень экзотичным, особенно для женщины, делом, да и на лицо не слишком страшна. И он обратился ко мне с просьбой помассировать его — якобы он потянул мышцы спины. В его тоне легко было уловить нотки снисходительности; я должна была понять, какую честь он мне оказывает, подставляя мне свою благородную спину.
В Ашуко я никогда не отказывала людям в подобных просьбах — им это приятно, а мне нетрудно; тем более чувство долга никогда мне не позволит лишить помощи человека с травмой, даже если он мне чем-то неприятен.
Все предыдущие пять лет я ездила в отпуск в качестве массажистки при спортивных командах на олимпийские базы в Сухуми и Сочи — там я массировала спортсменов чуть ли не с утра до ночи, но уставала не от этого, а от тренерских интриг. В Ашуко я занималась массажем прямо на пляже — мне не хотелось превращать свой домик-пятихатку в пропахший мазями и кремами медпункт, а свою собственную кровать — в кушетку для массажа. И я помассировала Нарцисса. Как я его помассировала! Я не оставила на его чересчур полном для такого молодого человека теле ни единого живого места. Это было как раз перед самым гонгом на обед, и на пляж выполз чуть ли не весь трудящийся народец, поэтому все слышали мои комментарии относительно его недоразвитых мышц спины, излишней жировой прослойки на животе, неправильного развития костей таза, заросшего солевыми отложениями позвоночника. Моя совесть при этом была чиста — я не выдавала никакой секретной медицинской информации, я говорила чистую правду, все это окружающие могли видеть и сами. Он попытался вырваться, но не смог — я уже говорила, что руки у меня очень сильные. Не драться же ему было со мной на глазах у всего лагеря! И я уж домассировала его до конца, под аккомпанемент одобрительных возгласов благодарных зрителей.
Когда я его наконец отпустила, физиономия у него была багрово-красная — и отнюдь не от массажа. Он не убежал с пляжа, а медленно ушел, стараясь сохранить остатки собственного достоинства, но забыл свои полотенце и рубашку. Я представляю, какой удар нанесла я по самолюбию человека, который, как рассказывали мне мальчишки, вставал в душе перед зеркалом, и, приглаживая свои ухоженные волосы — даже в Ашуко он привез с собой какой-то специальный заграничный шампунь, — говорил, любуясь своим отражением:
— Разве похоже, что этот парень два года занимался каратэ?
Больше он никогда не просил меня его помассировать.
Но такие люди, как Нарцисс, были исключением. Он даже у вечернего костра на Красной площади казался чужим и перестал туда ходить. Ему было скучно. А без вечерних посиделок представить себе дельфинарий невозможно.
Поводов для них можно было найти бесконечное множество: чей-то приезд, отвальная, день рождения, День шампанского — такие дни объявлялись просто так, когда не было других праздников, благо Абрау-Дюрсо был рядом, и наконец великий праздник — День рыбака. Но о нем разговор особый.
Вообще если сотрудники дельфинария не работали, то они скорее всего где-нибудь кучковались — когда за чаем и кофе, но чаще на столе стояло что-нибудь более крепкое.
Трезвенников среди нас не наблюдалось, но и до положения риз обычно тоже никто не напивался. Наутро заспанные поварихи недосчитывались обычно кружек, да и мисок тоже.
Первое время после смерти Сергея я предпочитала вечерами общаться с людьми постарше, которых я знала давно, но как-то вечером Ника и Вика зашли за мной к Ванде, с которой я чинно пила чай, и потащили с собой на Красную площадь. На костре на решетке жарилась рыба; за ней следил, присев на корточки, Саша-толстый. Рядом с ним на деревянном ящике, заменявшем стол, были расставлены кружки, и Ляля нарезала хлеб; я поняла, куда делась та таинственным образом пропавшая буханка, о чем целый день сокрушалась Елена Аркадьевна. Все полукругом расселись у костра на всяких чурбачках и дощечках, и вдруг я оказалась одна — подруги мои каким-то образом умудрились занять свободные места так, чтобы к ним можно было подсесть. Впрочем, Вика сама подвинулась поближе к Диме, который соизволил обратить на нее свое благосклонное внимание; с другого бока рядом с ней уселся Вадик и начал громко говорить о чем-то умном, перебивая Диму, а Вика молчала и блаженно улыбалась. Недаром она стала постоянно носить парадно-выходной купальник из ткани, напоминающей бархат, подумала я. К Нике подсел Саша-тощий, буквально поедавший ее глазами.
Тут костровой объявил, что рыба готова, и она попросила влюбленного студента за ней поухаживать. Пока он выбирал для нее рыбку поподжаристее, у костра появился Славик; Ника улыбнулась ему, и он тотчас же сел рядом с ней, заняв место Алешкина. Саша остался стоять перед ними как истукан, и Ника милостиво приняла у него рыбку. Но дальше все ее внимание безраздельно принадлежало Славику.
Я следила за уловками моих подружек, усмехаясь про себя. Как мне все это было знакомо! Как будто совсем недавно я и сама занималась такими маневрами, поощряя застенчивых ухажеров и разжигая ревность более дерзких поклонников! Как это все-таки приятно — нравиться! Но, увы, на мою долю выпал Саша-толстый. Он, сопя, уселся рядом со мной и положил мне на колени газетный лист, а на него — самую-самую поджаристую рыбку из всех. Что ж, и за это надо сказать судьбе спасибо.
Периферическим зрением я наблюдала, как Витя о чем-то тихо переговаривается с Лялей, у которой был такой же серьезный вид, как днем в лаборатории. Мне стало смешно: едва заметив, что я подхожу к костру, Витя куда-то ретировался, но через пять минут появился снова — уже в ушанке. Ни на берегу, ни на каракатице он сегодня не появлялся.
Все наслаждались жизнью, только генеральская дочка с унылым видом сидела одна, никто не обращал на нее внимания. По кругу пошли кружки с домашним вином, терпким, по вкусу слегка напоминавшим «Изабеллу».
Кто-то из ребят достал гитару и тихо запел себе под нос:
…Бесконечная голубая волна
Все течет, все течет — не кончается
Море Черное, словно чаша вина,
На ладони моей качается.
Несколько голосов подхватило мелодию, и нестройный вначале хор запел дальше:
Я все думаю об одном — об одном,
Точно берег надежд покинувший,
Море Черное, словно чашу с вином,
Пью во имя твое, запрокинувши.
Это моя любимая песня, мне нравятся в ней и мелодия, и стихи, и сам автор — я просто влюблена в песни Окуджавы. Но сегодня на самом-самом берегу Черного моря это звучало как-то по-особенному, правда, чашами нам служили украденные с кухни кружки, ну а за кого выпить — это всегда найдется, если есть что.
6. ВЛЮБЛЕННЫЕ И ПОКЛОННИКИ
Тот дух легкого флирта, шутливой, кокетливой игры, что так был заметен на Красной площади, очень хорошо повлиял на девочек и на меня саму тоже — отраженным светом. Впрочем, возможно, эту атмосферу создавал сам Ашуко, не только его уникальная природа, но и уникальное влияние самой природы на людей. Может быть, животные, содержавшиеся на биостанции, создавали какое-то особое биополе? Но каждый, кто попадал на Ашуко, как будто освобождался от всех сдерживающих рамок, раскрепощался, становился самим собой — таким, каким бы он никогда не посмел быть в любом другом месте. Люди менялись на глазах, как только ступали на ашукинскую землю: примерный муж внезапно становился донжуаном, а серая, заезженная жизнью мышка превращалась в покорительницу сердец; человека, проповедовавшего в Москве здоровый образ жизни, посреди ночи с трудом дотаскивали до постели, а серьезный кабинетный ученый оказывался первостатейным хохмачом.
В Ашуко люди как бы проявлялись, из черно-белых негативов вдруг получались многокрасочные изображения, и иногда в характере их появлялись такие черты, о которых сам человек и не подозревал. Я, например, считаю себя особой весьма приземленной, рациональной, чуть ли не циничной; но в Ашуко меня вдруг захлестывает романтика. Меня охватывает дух авантюризма, я совершаю несвойственные мне в городе импульсивные поступки, и, главное, я влюбляюсь. Только на Ашуко мне удавалось влюбляться очертя голову. Пусть пробуждение потом бывает очень болезненным, это все равно прекрасно — любовь в Ашуко!
Прожив на биостанции чуть больше недели, мы с девочками были уже далеко не те бледные, чуть ли не изможденные повседневными заботами создания, которые встретились в аэропорту. Нет, мы загорели, окрепли, были полны сил, и в глазах у всех нас троих появился подозрительный блеск. Как только я пришла в себя, я стала вести такой же образ жизни, как и мои подруги, то есть, не забывая о работе, находила время и для развлечений. Мы постоянно, по московским меркам, недосыпали — у нас на сон оставалось от силы часа три-четыре, но тем не менее чувствовали себя прекрасно. И выглядели мы при этом отнюдь не как сонные мухи.
Я вообще загораю очень хорошо — несмотря на относительно светлые волосы, у меня смуглая кожа, это, наверное, наследство моей бабушки-еврейки, и так как я весь свой рабочий день проводила на море, то вообще вскоре превратилась в шоколадку. Рассматривая себя в осколок зеркала, который я нашла в кладовой у Ванды, я осталась довольна: загар мне идет, кожа от солнца и соленой воды, как ни странно, становится гладкой без всяких кремов и лосьонов; волосы, слипающиеся от соли, выглядят тем не менее более пышными и высоко поднимаются надо лбом. У меня правильные черты лица, правда, нос чуть вздернутый, но мне самой моя физиономия кажется какой-то обезличенной, чуть ли не лишенной индивидуальности: как-то раз по телевизору показывали видеозапись заплыва, в котором я участвовала, и я с ужасом увидела, что в резиновой шапочке и закрытом стандартном купальнике меня невозможно отличить от других спортсменок. Загар же придает мне индивидуальность: бронзовый цвет кожи подчеркивает высоту скул и вообще делает более четкими контуры лица, а глаза из просто карих превращаются в искрящиеся золотисто-каштановые.