Но внезапно в кругу света появился Дима и отвлек меня от этих наблюдений. Он нагнулся, схватил здоровенного лабрадора на руки и с обращенными ко мне укоризненными словами:
— Ванда уже полчаса ищет Тошку по всему лагерю! — понес его обратно к хозяйке; раздосадованный Тошка ворчал, но не вырывался.
Вика провожала глазами стройную фигуру красавца зоолога, зачарованно следя за его движениями; через несколько минут он вернулся и уселся рядом с ней прямо на землю. Я облегченно вздохнула. Когда ты сама счастлива, хочется, чтобы всем вокруг было так же хорошо.
Дима взял в руки гитару, и над притихшей Красной площадью поплыли звуки старой пиратской песни:
Был случай однажды такой
На шхуне «Святая Мария»,
Где я простым матросом
Плавал тогда впервые.
Корабль наш стоял на рейде,
Под сенью тропической ночи,
Команда сошла на берег,
Хотел бы сойти я очень.
Песня с довольно сложной мелодией, но кое-кто ее подхватил, и я тоже, несмотря на почти полное отсутствие слуха. Но эту песню я знала, и знала про нее то, что было неизвестно, пожалуй, никому из присутствовавших, считавших ее плодом народного творчества. На самом деле ее когда-то, в давно прошедшие времена, написали на Белом море Рахманов и Лапин — тогда еще студенты-биологи; мне об этом рассказала Ванда.
Вдруг тишину ночную
Разрезал протяжный крик,
И в нашу лагуну на всех парусах.
Ворвался пиратский бриг.
В эту минуту я понял,
И волосы дыбом встали,
Что это тот самый корабль,
От которого мы бежали…
Звуки гитары, слегка охрипшие голоса, легкое потрескивание горящего хвороста, языки пламени, выбрасывавшие высоко вверх внезапно вспыхивающие и тут же гаснущие искры, — все это так гармонировало с моим настроением. Я, откинув голову, смотрела в бесконечное звездное пространство, пусть не тропическое («Южный Крест там сияет вдали», — негромко пел стройный хор следующую песню), но все равно южное…
Звездочка упала, и я не успела бы загадать желание, если бы оно не было у меня уже наготове, — заветная мысль промелькнула у меня в голове в то же самое мгновение, за которое яркая вспышка чиркнула по небосклону и исчезла.
После этого я уже не следила больше за небом, не обращала внимания ни на кого вокруг. Мы с Алексом пили пиво из одной кружки и тихо переговаривались; он спросил меня, долго ли я пробуду в Ашуко. Я ответила, что мне надо уезжать в самом конце июля. Но, как выяснилось, его командировка кончалась еще раньше; мы оба посерьезнели, когда осознали, что в запасе у нас всего недели две; он крепко сжал мне руку. Я поняла, что мы оба думаем об одном и том же. У нас так мало времени! Но торопиться мы оба не хотели.
В тот вечер, провожая меня до моего домика, Алекс в первый раз меня поцеловал, прежде чем пожелать доброй ночи.
Наутро я встала против обыкновения рано и пошла на море, чтобы поплавать всласть до завтрака. На пляже, как всегда в это время, никого не было — биологи в большинстве своем поздние пташки. Никого, кроме Алекса. Он стоял у кромки воды и глядел куда-то вдаль; его силуэт четко вырисовывался на фоне серебристо-голубой глади — ни рябинки сегодня не было на ее поверхности.
«Писаный красавец?» — подумала я. Нет, конечно. Он высок и плечист, но для мистера Вселенной его широкие плечи чересчур покаты, а бедра, пожалуй, широковаты. Давно нестриженные светлые волосы, еще больше выгоревшие на солнце, и голубые глаза составляли особенный его шарм, но круглое лицо с курносым, типично русским носом не было красиво в общепринятом смысле слова. Впрочем, таков, как он есть, он меня более чем устраивает.
Алекс спиной почувствовал мое присутствие и обернулся; на лице его появилась радостная улыбка, так гармонировавшая с его большим ртом и широкими скулами. Я подошла к нему; мы молча взялись за руки и вошли в море.
Теплая вода гладила кожу, ласкала тело, и мы медленно заходили все дальше и дальше, но очарование этого постепенного погружения было вдруг нарушено: когда вода дошла мне до пояса, я оступилась и упала, увлекая за собой Алекса и подняв тучу брызг. Захохотав, мы поплыли; мы плыли лениво, высоко задрав головы, чтобы случайная волна нас не захлестнула и ничто не мешало нам разговаривать.
О чем мы говорили? У меня прекрасная память, но я не могу вспомнить слов. Я помню только ощущения — мое невесомое тело скользит по самой поверхности воды, лучи солнца гладят кожу прямо через теплую прозрачную воду, и рядом — его белая голова, причем светлые волосы, намокнув, кажутся не темнее, а еще светлее.
Мы плывем и разговариваем, и мне кажется, что нет ничего, кроме этого момента, нет ни прошлого, ни будущего, есть только море, ощущение радости — и Алекс.
Но, очевидно, этот момент здорово растянулся, потому что когда Алекс осторожно спросил меня, не пора ли возвращаться, и я остановилась и поглядела на берег, то с удивлением увидела, что его почти не видно. Пропал из вида не только пляж, но и весь лагерь; недокрашенный Любой забор исчез, и только здание ангара в поле зрения выглядело как крошечный игрушечный домик с двускатной крышей, но без окон. Только по этому временному Витиному пристанищу можно было заподозрить, что на берегу что-то есть, — вся территория лагеря смотрелась с этой точки зеленой полосой, над которой возвышались горы, чьи поросшие темной зеленью склоны контрастно выделялись на фоне глубокого голубого цвета неба.
— Посмотри, как великолепно выглядит отсюда старушка Лысая гора, — сказала я Алексу.
Он отреагировал на это мое заявление как-то странно, отделавшись неопределенным междометием. Всмотревшись в его лицо, я поняла, в чем дело, — он просто устал! Я совершенно забыла, что плаваю чересчур быстро.
Внешне я не слишком похожа на здоровенную пловчиху, которая запросто обгоняет мужчин на любом расстоянии, но тем не менее даже с высоко задранной головой — а любой, кто учился плавать по-настоящему, знает, что это абсолютно неправильное положение тела, — я передвигаюсь в воде достаточно быстро. То есть если на первых ста — двухстах метрах обогнать меня ничего не стоит — и действительно обгоняют, — то на протяжении длительной дистанции мало кто может выдержать мой темп. Я по природе своей стайер, а так как плавать для меня столь же естественно, как и ходить, то я могу плыть часами с одной и той же скоростью, не уставая.
Незаметно мы отплыли от берега километра на полтора, и Алекс здорово выдохся, но его мужское самолюбие не позволило ему предложить вернуться раньше. Ничего себе, чуть мужика не утопила! Со мной такое и раньше бывало, но тех мужчин, которые пытались со мной соревноваться, мне если и было жалко, то только по-человечески, они для меня ничего не значили. С другой стороны, как это, наверное, стыдно для мужчины, когда его буксирует к берегу баба, которой он еще четверть часа назад хотел показать, какой он супермен!
Я подплыла к Алексу поближе и услышала, что он тяжело дышит; но вслух он сказал только:
— Пора возвращаться, а то опоздаем к завтраку.
Я согласилась, и мы медленно поплыли назад, ориентируясь на голую верхушку Лысой горы. Я старалась передвигаться еле-еле, поддерживая при этом светскую беседу. Когда мы наконец выбрались из воды, он был бледен под загаром, но делал вид, что все в порядке, а я притворилась, что ничего не заметила.
На завтрак мы, естественно, опоздали.
8. ВЛИЯНИЕ ИЮЛЬСКОЙ ЖАРЫ НА ЖАР В КРОВИ
Ах эти первые дни, когда наши тела тянулись друг к другу, но мы держали их в узде, боясь нарушить те неписаные правила игры, которые сами же для себя и установили! Так мало времени — и нельзя, ни в коем случае нельзя торопиться!
Собственно говоря, почему — если мы оба хотим одного и того же? Это же экспедиция, нас никто и ни за что не осудит, экспедиционные романы порою так же эфемерны и необязательны, как и курортные. Но, как мне кажется, не так пошлы. В экспедицию приезжают не скучающие дамочки и уставшие от семейных забот мужчины, а люди дела, которые едут в первую очередь не развлекаться, а работать, что, впрочем, не мешает им развлекаться. Но любовь — развлечение разве для таких донжуанов, как Гера Котин, который жизни себе не представляет без баб. Или для Димы Черкасова — я подозревала, что для него игра в любовь именно игра, и не больше, которая тешит его мужское самолюбие.
Нет, в экспедициях люди влюбляются всерьез — и часто даже надолго. Я уже писала, что и я, и мои подруги познакомились со своими будущими мужьями в дельфинарии. А сколько еще моих знакомых встретили своих суженых в экспедиции!
В то же время любовь на берегу Черного моря, где встречаются друг с другом люди молодые и увлеченные, резко отличается от романов, возникающих где-нибудь на северных широтах, например, в одной из столиц (для меня, коренной ленинградки, город, в котором я выросла, — это столица не номер два, а номер один). Да разве можно сравнивать хотя бы ту безрассудную страсть, которой когда-то воспылали мы с Сергеем, с тягучей и монотонной привязанностью, соединяющей меня с доктором А-Кимом! Летняя палящая жара, полуобнаженные тела, ласковая чувственность морских волн — все это действует как-то по-особому, и нежные чувства здесь вспыхивают, как подожженный спичкой сухой валежник. Порой кажется, что время здесь течет совсем в ином темпе, раз в десять быстрее, чем в той же Москве. Иногда от первого взгляда друг на друга до регистрации брака проходит неделя, как это было с Мишей Голевским и Машей — фамилию ее я забыла. Он приехал в Ашуко в качестве сезонного рабочего, а Маша была лаборанткой в составе группы ученых с Камчатки, изучавших сивучей.
Они увидели друг друга, влюбились — и тут же поженились. Естественно, расписаться так быстро им было непросто. Максим в качестве начальника экспедиции написал очень серьезную бумагу с печатью в местный сельсовет, где в красках расписал служебную необходимость, в связи с которой Машу и Мишу нужно поженить немедленно: жениху надо возвращаться в Москву, а невесту ждет ее работа на Дальнем Востоке. На свадьбе гулял весь дельфинарий, воспоминания об этом знаменательном событии сохранились в памяти гостей гораздо дольше, чем сама новая ячейка о