арлуша.
И сами животные, и даже мысли о них всегда приводят меня в хорошее настроение. Может, именно поэтому я так люблю дельфинарий. Славикову Сороку я простила от всей души. Я шила и смеялась, и именно в таком виде и застал меня не совсем пришедший в себя после вчерашнего Алекс.
11. НА БЕРЕГУ ПОД ЛАСТОЧКИНЫМ ОБРЫВОМ
Жизнь после праздника снова вошла в привычную колею. Все работали, кроме Любы, которая упорно пыталась от работы отлынивать — с таким пылом, что если бы она эту энергию вложила в работу, то забор вокруг биостанции был бы покрыт краской в три слоя. Как-то раз, когда Вика пришла меня навестить на моем рабочем месте — пляже перед биостанцией, — мы с ней услыхали, как Вадик с чистой душой посоветовал ей применить метод Тома Сойера.
— А как это? — спросила наивная дева.
Тут уж растерялся Вадик — он не ожидал, что кто-то может не знать азбучной классики, — но, заметив, что я и особенно Вика внимательно прислушиваемся к их разговору, быстро нашелся:
— А вот как это делают наши поварихи.
Все режут и чистят с таким видом, как будто это им доставляет величайшее наслаждение… И тебе тоже хочется причаститься святых тайн, ты выпрашиваешь у них ножик, они тебе его в конце концов дают — с видимой неохотой, и наконец ты начинаешь чистить картошку. И тут выясняется, что тебя просто поймали на крючок — никакого особого удовольствия это тебе не доставляет, но теперь уже ты вынужден поддерживать марку. И ты делаешь вид, что самое прекрасное занятие на свете — это чистить картошку…
Люба, вся в подживающих царапинах, которые не добавили ей очарования, недоверчиво поглядела на нас, а мы, захихикав, пошли в лагерь.
— Тебе не кажется, что Люба в последнее время какая-то странная? Более угрюмая, чем обычно. И больше молчит.
— Да, после праздника. По-моему, она влюбилась в Витюшу, хоть он ее и уронил, — ответила Вика.
Приближался обеденный перерыв, и по дороге на кухню мы с Викой заглянули в наш ангар, чтобы оставить там приборы, которые забрали с пляжа. Когда я открыла дверь, Витя заметно вздрогнул, но успокоился, увидев, что это мы с Викой. На всякий случай он спросил:
— Вы одни?
Мы с Викой заговорили одновременно:
— А ты кого-то ждешь?
— Кажется, ты разочарован?
Витюше действительно нездоровилось; в ангаре было темно и сравнительно прохладно, и он зябко кутался в куртку от спортивного костюма. Он вяло откликнулся:
— Никого я не жду.
И в этот момент, как нарочно, в открытую дверь заглянула Люба:
— Витя, можно к тебе?
На нашего ассистента было страшно смотреть, и я над ним сжалилась:
— К сожалению, Люба, мы сейчас очень заняты. Тебе придется немного подождать. — И я склонилась над сложенными в углу аквалангами. Вика мгновенно мне подыграла и сделала вид, что складывает брезент, валявшийся на полу.
Люба, тяжело вздыхая, топталась у входа; я подумала, что у нее должно быть бешеное терпение. Но тут в дверях появилась Ляля; окинув нас холодным взором, она спросила:
— Люба, ты идешь купаться перед обедом, как мы договорились?
Люба, еще раз шумно вздохнув напоследок, отправилась за ней. Я перевела глаза на Витю; в ангаре было темновато, но мне показалось, что он даже побледнел под густым ашукинским загаром.
— Господи, да чего они все на меня накинулись? — пробормотал он.
— Господи, да ведь ты такой популярный у нас мужчина! — Я хохотала совершенно откровенно.
— Грешно смеяться над больными людьми, Таня. — В голосе Вити слышался пессимизм, но это был не пессимизм отчаяния, а, так сказать, философский. Вид у него в самом деле был больной.
— Ты упрекаешь нас, вместо того чтобы сказать спасибо за то, что мы тебя спасли? Сейчас же побегу за Любой! — пригрозила Вика.
— Ради Бога, не надо! Девочки, останьтесь лучше моими спасительницами! Вика, ты же врач и, в отличие от этой бессердечной ныряльщицы, давала клятву Гиппократа и обязана подумать о моем психическом здоровье! Хотя и тебе, Татьяна, должно быть небезразлично мое состояние — кто же будет за меня работать, как не ты!
Громко смеясь, мы с Викой выбежали из ангара и направились на кухню. На самом деле я сочувствовала Вите: я сама оказалась почти в таком же положении. Саша Ивановский, столкнувшись с соперником, стал повсюду ходить за мной по пятам, и порою нам с Алексом приходилось прибегать к титаническим усилиям, чтобы отделаться от его милого общества. Так что я хорошо понимала нашего ассистента.
Когда мы подходили к кухне, то уже издали услышали громкие голоса — это Ника и Гера Котин любезничали друг с другом, пытаясь перекричать шум бегущей из крана воды.
— Ну зачем я тебе нужна, Гера? — кокетливо вопрошала Ника. — У тебя и так жена и пять других баб одновременно!
— Как зачем? Ты будешь самой любимой!
Но тут мы вошли на кухню, и Вика спросила:
— Ника, что тут делают посторонние? Мешаются у тебя под ногами?
— Я не посторонний, — возмущенно ответил Гера. — Я костровой!
— Он не просто мешает мне работать, — пожаловалась Ника. — Он намеренно выводит меня из рабочей формы! Посмотрите! — И, вытянув руку с поварешкой, она указала на зеленую книжку в мягкой обложке, валявшуюся на деревянной скамейке. Это была «Книга о вкусной и здоровой пище» Елены Малаховец.
— Ничего подобного! Я просто повышаю ее квалификацию!
Тут Гера взял книжку в руки, раскрыл ее на первой попавшейся странице и принялся читать вслух:
— «Если к вам пришли гости, а у вас дома ничего нет, не теряйтесь. Вытащите из ледника баранью ногу…»
Ника бросила в него алюминиевую ложку, но промахнулась, тогда он отбежал в дальний угол, спрятался за холодильник и продолжал нас дразнить:
— Ну вот, из-за тебя потерял это место… Хорошо, давайте тогда про жаркое из телятины. — И он продолжал ровным дикторским голосом: — «Взять 3–4 фунта фрикандо от хорошей задней части телятины, мочить несколько часов в соленой воде, осушить, нашпиговать ее тоненькими, длинненькими кусочками ветчины, шпиком и миногами в таком виде, как их приготовляют для закуски, и шпиговать каждою вещью отдельно в разных местах; потом положить в кастрюльку с тоненькими пластинками лука-порея, сельдерея, петрушки, потом влить вина вейндеграфа и хорошего бульона столько, чтобы телятина была покрыта, всыпать туда тоже несколько зерен английского и простого перца и мелкоисшинкованной лимонной цедры, варить, пока мясо не будет мягко; тогда вынуть, нарезать, уложить на блюдо и облить следующим соусом: процедить оставшийся в кастрюльке бульон, прибавить свежей осетровой икры, а за неимением и хорошей паюсной, разведя ее бульоном, положить свежего сливочного масла, лимонного соку одну ложку…»
Но в этот момент нервы не выдержали одновременно у нас всех. Вика, у которой из-под стекол очков уже катились слезы, взялась за швабру, я выхватила у Геры книжку, чуть ее не порвав, а Ника с криком:
— Убирайся отсюда, Котин, со своими миногами, а то я заставлю тебя описывать, как делать бифштексы с кровью из мороженой ставриды! — слегка стукнула его по лбу поварешкой, от чего у него по лицу потекло что-то оранжево-красное, наверное, томатный соус.
Гера предпочел ретироваться, а чтобы отвлечь нас от преследования, он по дороге несколько раз ударил в гонг. Ника схватилась за голову — было еще без десяти два, и мы с Викой кинулись ей на помощь. На обед был вегетарианский свекольник, а на второе — жареная ставрида с картошкой; правда, ставриду мы уже ели в третий раз на этой неделе, но тогда она была в вареном и соленом виде.
Каким образом в Ашуко попала знаменитая поваренная книга, пусть в сокращенном советском издании, нам выяснить так и не удалось; несмотря на проведенное нами расследование по всем правилам классического детектива, сие так и осталось тайной за семью печатями.
Что же касается Геры, то он ухаживал за Никой, потому что просто не мог пропустить такую красивую женщину — такая уж у него была натура. Гера был завзятым бабником, но он предпочитал другое определение — донжуан. У него была даже своя теория на этот счет — своя классификация донжуанов.
Мы с Герой были в прекрасных отношениях, хотя он был намного младше меня — в мой последний тренерский сезон он впервые приехал в Ашуко еще студентом. Впрочем, возраст женщины его абсолютно не волновал, лишь бы она ему нравилась, а уж понравиться даме он умел.
Наверное, он был типичным донжуаном, или, скорее, казановой, потому что у него был дар: он так искренне влюблялся в предмет своей страсти — пусть на час, на день, — что женщина ощущала себя королевой и тут же таяла в его объятиях. Но ко мне он относился чисто по-дружески, как и я к нему, может, он просто не чувствовал во мне подходящий объект для искушения и соблазнения. Подозреваю, что я для него была слишком спортивна и голенаста — не его тип.
Как-то он поведал мне некоторые положения своей философии:
— Что я могу с собой поделать, если люблю всех женщин сразу? Да, я женат, так уж получилось, должна же у человека быть семья!
— А жена у тебя красивая?
— Нет, Валя не так уж хороша. Я спокойно уезжаю и оставляю ее дома, зная, что на нее никто не взглянет второй раз и рога мне не грозят. С другой стороны, она, с ее скромной внешностью, не должна вмешиваться в мои дела на стороне… Она у меня умная и старается об этом не догадываться.
— А зачем тебе столько баб?
— Но они же все прелестны! Без них жизнь была бы так скучна… И потом, я же никому не причиняю зла. Я не соблазняю невинных девиц, никогда ничего не обещаю, просто со мной женщине так же хорошо, как и мне с ней (по дошедшим до меня агентурным сведениям, это было истинной правдой). Может, я ей дарю самые прекрасные минуты ее жизни.
Пусть я — донжуан, но добрый донжуан, в отличие от некоторых наших знакомых.
— Например?
— Зачем далеко ходить — взять того же Диму Черкасова. Он через своих баб самоутверждается. Ему льстит, когда они за ним бегают и восхищаются им, а он до них снисходит. Иногда он доставляет себе удовольствие, специально их мучая. В общем, у нас с ним совершенно противоположный подход к женщине.