— Значит, он — злой донжуан, а ты — добрый… — Боже мой, у Вики положение даже хуже, чем я себе представляла, с тревогой подумала я. — А что ты можешь тогда сказать о Никите Вертоградове?
— Никита — в первую очередь романтик. Он влюбляется в женщин романтически, он их идеализирует, он говорит с ними о поэзии, пишет им стихи. Он пел бы им серенады, если бы это не вышло из моды. Для него самое главное — процесс, а не цель, этим он отличается от истинного донжуана. Тем более что на самом деле ему никто, кроме Инны, не нужен. Не думаю, чтобы он был ей чересчур верен, но когда женщина превращается из Прекрасной Дамы в любовницу, очень земную и с женскими капризами, он тут же теряет к ней интерес и возвращается и мыслями, и чувствами, и телом к жене.
— А-а…
Я, может, и не совсем поняла эту классификацию — в конце концов, я же женщина, и мужская психология в какой-то мере навсегда останется для меня загадкой. Но одному я была рада: Алекс явно никак не походил на донжуана — ни на доброго, ни на злого, ни даже на романтического.
После обеда, когда я зашла к себе в хатку, тут же объявился Алекс. Сегодня в руках у него был фотоаппарат. Он заявил, что хочет меня снимать — в конце концов, он профессиональный фотограф, ну, почти профессиональный.
Я вообще-то не очень люблю сниматься — я не слишком хорошо выхожу на фотографиях. Но в данном случае… Нет, я не могла ему отказать, более того, я с удовольствием стала ему позировать. И не только я.
Вслед за Алексом явилась Люба, которая тут же, по-детски всплеснув руками, заявила, что она тоже хочет фотографироваться. Я едко заметила, что именно сейчас она необыкновенно фотогенична (ее ссадины еще не зажили, а только покрылись темной корочкой), но Люба по своему обыкновению пропустила мою иронию мимо ушей. Вздохнув, Алекс навел на нее объектив и щелкнул затвором. Но так просто отделаться от нее не удалось. Она потащила Алекса к своему домику, где она жила вдвоем с Лялей, и заставила запечатлеть для вечности ее быт:
— Пусть родители посмотрят, в каких диких условиях мы тут живем!
Люба относилась к той категории зануд, которым легче отдаться, чем объяснить, почему нельзя. Впрочем, генеральские дочки (а я, кроме Любы, знакома еще с двумя) все такие: напор, абсолютное отсутствие такта, приказной тон, как будто полученный в наследство от папаши, и при этом еще дикие комплексы. Впрочем, при такой внешности, как у Любы, у меня тоже были бы комплексы.
Алекс попытался было сопротивляться, но я подтолкнула его, шепнув на ухо:
— Так мы быстрее от нее отделаемся. — И он, вздохнув, пошел за ней.
На наше счастье, вскоре пришла Ляля, и я услышала ее громкий голос:
— Люба, как ты смеешь рыться в моих вещах! — Видно, она действительно разозлилась — обычно она говорила тихо, ровно, чуть ли не монотонно.
— А чего я такого сделала? Подумаешь, поставила на стол наш большой чайник и закопченную кружку и положила твой ножик для антуража. Мне просто хочется иметь карточку на память. — Это уже был плаксивый Любин голос. Люба ко всем ее выдающимся достоинствам отличалась еще и фантастической неряшливостью, и мне стало жаль Лялю.
— Девочки, да успокойтесь же, — пытался вразумить их Алекс.
Впрочем, он очень скоро был снова у меня с фотоаппаратом наготове, и съемки начались.
Он сфотографировал меня на пороге домика; меня, высовывающуюся из окна; меня в обнимку с Тошкой, который пришел проверить, нет ли у меня для него еще чего-нибудь вкусненького; меня с букетом желтых мачков, которые стояли на тумбочке в банке из-под компота… Я уже ощущала себя топ-моделью из какого-нибудь «Плейбоя» или «Пентхауса», тем более что была в мини-бикини и чуть ли не первый раз в жизни ощущала себя именно «сексуальным объектом». Я видела, как он старается поймать такой ракурс, чтобы все изгибы и выпуклости моего тела смотрелись в наиболее выигрышном свете.
От меня, очевидно, исходили какие-то флюиды; впрочем, это нельзя было назвать плодом моего воображения — было очень жарко, и от моей влажной кожи действительно поднимались испарения. Я ощущала себя любимой и желанной; глаза Алекса, когда не прятались за камерой, ласкали и гладили мою кожу. Казалось, закон всемирного тяготения изменил свое направление — нас тянуло совсем не к земле, а друг к другу… и тем не менее мы все еще не решались сократить разделяющее нас расстояние, сделать последний шаг… Впрочем, до этого оставалось совсем недолго.
Прибежали девчонки и тоже Захотели сфотографироваться. Я им обрадовалась — уж они-то нам никак не помешали. Алекс постелил под кустами возле тропинки одеяло, на котором мы и расположились. Мы все трое принимали самые соблазнительные позы, а Алекс крутился возле со своей камерой.
Мы действительно ощущали себя, как три грации! Мы хохотали, нам было весело — и так хотелось остановить эти мгновения.
Фотографии лежат передо мной сейчас, когда я пишу эти строки.
В этот день мы работали и после ужина, до позднего вечера; уже смеркалось, когда я добралась до своей пятихатки. Рядом у девочек раздавались голоса; я быстро переоделась и заглянула к ним. Вика принимала гостей, усталая Ника после тяжелого дня на кухне отлеживалась на кровати, повернувшись носом к стене. Я вошла и присела к ней, стараясь ее не потревожить. Напротив меня рядом с Викой расположились Вадик — на этот раз без Гоши, который уже уехал в Москву, — и, главное, Дима Черкасов. Именно из-за него Вика была так оживлена. Не успела я усесться и получить свою порцию кофе, как вошли Витюша и Алекс. Алекс тихо примостился рядом со мной, а Витюша, размахивая над головой литровой бутылкой с чем-то темным, воскликнул:
— Я принес «Изабеллу»! Я принес «Изабеллу»!
Ника, которая казалась спящей, вдруг резко поднялась и села на кровати; глаза у нее были широко открыты — она хлопала ресницами.
— Уж не собираетесь ли вы пить без меня?
Тут же налили и ей. Как всегда, гости размножались в геометрической прогрессии. Аромат «Изабеллы» просто магически притягивал к нашей хибарке не только ближних, тех, кто был рядом и мог его учуять, но и дальних. Заглянул на огонек Славик и принес с собой алычовое варенье — все, что осталось после приготовления его фирменного напитка. Вошел Саша Алешкин, который от своей безответной влюбленности в Нику казался еще более худым, чем обычно, так что живот у него, и так втянутый, просто прилип к позвоночнику. Он уселся напротив нас и уставился на Нику немигающим взором. Пришел, как всегда со своей кружкой, Миша Гнеденко — и сразу в хатке стало как-то веселее.
— У вас тут так уютно, девочки, — говорил он, встряхивая головой, а потом убирая со лба волосы цвета воронова крыла. — Я тащил к вам Котина, но тот упирался как осел. Упрямый черт. Пошел в поселок, говорят, там девушки — отдыхающие из Киева приехали. То есть не совсем говорят, это я ему сказал. Кто-то действительно приехал, вот только девушки или бабушки, я не уверен…
Когда же в дверном проеме показалась массивная фигура Саши Ивановского, Алекс сжал мне руку; мы переглянулись, и одновременно нам обоим в голову пришла одна и та же мысль: пора отсюда сваливать.
Мы поднялись и направились к выходу; двигались мы настолько быстро и целеустремленно, что наш обходной маневр удался, и мы просочились мимо Саши-толстого, так и оставив его в дверях с разинутым ртом.
К этому времени уже совсем стемнело, но показалась луна, и потому вполне можно было ориентироваться без фонаря. Мы прокрались в мой домик; при мерцающем лунном свете, проникавшем в комнату сквозь открытое окно, можно было смутно видеть очертания предметов. Алекс снял с кровати второе одеяло, которым она была прикрыта вместо покрывала, свернул его и сунул себе под мышку; я взяла полотенца, и мы уже готовы были ускользнуть, как вдруг услышали голоса.
— Пусти меня! Татьяна пошла к себе, я точно знаю! — Это был Саша Ивановский, и тут же раздался громкий, я бы сказала, нахальный стук в дверь.
— Вот видишь, там никого нет! — Это уже был голос Ники.
— Нет, она дома, и я войду.
Дверь заколебалась, приоткрылась на несколько сантиметров, но тут же захлопнулась.
Алекс обнял меня в темноте; мы оба тряслись от подавленного смеха, но надо же было что-то делать! Ника героически обороняла дверь, но долго бы она не продержалась.
Второй раз обойти Сашу-толстого нам вряд ли удастся.
Оставалось только окошко — узкое, к тому же перед ним сплошной стеной разросся кустарник. К сожалению, при свете дня я не удосужилась проверить, что именно там росло: то ли какая-нибудь вполне безобидная черная бузина, то ли, что было более вероятно, держидерево или почти столь же кусачая ежевика. Что ж, теперь мы должны были познать эти ботанические тонкости на собственной шкуре.
Алекс отдал мне одеяло и забрался на тумбочку перед окном, чуть не сбросив стоявшую на ней банку с цветами; при этом раздался такой треск и скрип, что казалось, она вот-вот развалится — а что еще можно ожидать от казенной мебели?
Саша-толстый возобновил атаку на дверь, но теперь, судя по голосам, к Нике присоединился Славик, и оба они грудью встали на мою защиту.
Алекс перемахнул через подоконник, но дальше произошла небольшая заминка: ноги его уже были снаружи, но плечи застряли в оконном проеме. Но он все-таки исхитрился, развернулся боком, с трудом протиснулся через узкое отверстие и мягко приземлился под окном. Судя по тому, что он не издал ни звука, держиморды там все-таки не оказалось.
Я протянула ему одеяло и полотенца и последовала за ним; на тумбочку я становиться побоялась и забралась на подоконник прямо с кровати. Мне удалось пролезть в окошко без всяких затруднений, и через мгновение я уже находилась в объятиях Алекса, а еще через секунду — на твердой земле.
Конечно, с моей спортивной закалкой мне ничего не стоило спрыгнуть хоть с крыши домика и благополучно встать на ноги, но как приятно чувствовать крепкую мужскую руку, поддерживающую тебя в трудную минуту, и вообще ощущать себя слабой женщиной!