И на этот раз дегустация тоже прошла по однажды и навсегда заведенному шаблону. Правда, я уже забыла, как трудно было добираться от нас до Абрау-Дюрсо. Началось с того, что у нашего «уазика» окончательно отказали тормоза, и за шампанским поехал грузовик, чему все, кроме меня, были рады, потому что желающих надегустироваться оказалось множество.
Я, надо сказать, не очень-то люблю передвижение по горным серпантинам вообще и на нашем экспедиционном «газике» в частности. На этих узких дорогах над пропастью у меня голова идет кругом, и мне все кажется, что на очередном повороте мы вот-вот сверзимся с обрыва. Меня не могут отвлечь от этих мыслей ни изумительные кавказские виды, ни расстилающееся внизу бесконечное, столь любимое мною море, я просто боюсь, вот и все; должен же человек чего-нибудь в этой жизни бояться — у меня это, наверное, врожденный страх высоты.
Мне страшно ездить по горным склонам даже с асами, но шофер Василий Кузьмич, водивший в этом году «газик», к асам никак не относился. Он весь свой век, и немалый — ему было под пятьдесят, — работал водилой, но для меня осталось загадкой, как он выбрал такую профессию, не разбираясь в автомобилях и не умея с ними обращаться, и как он при этом еще умудрился остаться в живых. И какой идиот мог послать его в командировку из Москвы на Северный Кавказ, и как Тахир мог ему доверить управление? Впрочем, Тахир вынужден был брать, что дают…
Так вот, Василий Кузьмич отличался особым стилем вождения, совершенно неповторимым. Сколько я видела шоферов-алкоголиков, которые чувствовали себя в машине как рыба в воде или как птица в небесах! Совершенно же непьющий Кузьмич за рулем являл собой угрозу обществу.
Я до сих пор не понимаю, каким образом в наших местах, где здоровенные булыжники украшают неухоженную грунтовку и камнепады то и дело сужают и без того до предела узкую дорогу, когда из-за любого поворота навстречу тебе может вылететь мотоцикл с пьяным водителем и вываливающимися из коляски пассажирами, где машины то и дело летают с обрыва и люди порою просто чудом остаются в живых, — каким образом Кузьмич и мы с ним ни разу не попали в серьезную аварию.
У него была очень замедленная реакция, и на препятствия он реагировал уже после того, как их проезжал. Когда, например, он видел впереди яму, то сперва зачем-то увеличивал скорость, мы на полном скаку попадали в нее, и все, кто был в кузове, подпрыгивали чуть ли не до брезентового потолка, но это было только начало. Потому что после этого Кузьмич изо всех сил жал на тормоза — и в этот момент хуже всего приходилось его соседу по кабине, который чуть не пробивал головой лобовое стекло. Вот так, перепрыжками, мы и передвигались. К тому же у Кузьмича был отвратительный, занудный до безобразия характер, так что поездки с ним отличались особой прелестью.
Но на этот раз все обошлось. Нас в кузов набилось столько, что все скамейки вдоль бортов были заняты; мы с Викой устроились на самых удобных местах — на запасных покрышках сразу за кабиной; трясло здесь чуть меньше, хотя клубящаяся белая пыль доставала нас и тут.
Было очень тесно и весело, мы хохотали всю дорогу, и я почти забыла, где мы едем и что мне надо чуть ли не терять сознание от страха. И вот последний крутой спуск над самым озером, последний крутой поворот, и мы останавливаемся на центральной площади городка — паркуемся под самым знаком «Остановка запрещена».
Небольшая заминка: прежде чем выгрузиться, мы раздеваемся. Это вовсе не наше чудачество, а суровая необходимость: за время дороги все пропылились настолько, что нас можно выбивать, как ковры. Мы с Викой снимаем в машине верхние платья-балахоны, которые сослужили роль пыльников, и остаемся в относительно приличных, чуть ли не городских нарядах. Мальчики сбрасывают с себя грязные шорты и достают из заветных котомок выходную одежку. Красавец Дима одним гибким движением соскакивает на землю, чтобы припарадиться на свободе. Вика наблюдает за ним как зачарованная, действительно, вид сзади, когда он наклоняется и натягивает джинсы сначала на длинные красивой формы ноги, а потом на узкие бедра, просто потрясающий, и я вполне понимаю подругу — мне самой трудно отвести глаза от его стройной фигуры.
Впрочем, надеть на себя штаны Диме удалось далеко не сразу. Всем хотелось побыстрей сойти с ненадежной палубы на твердую землю. Поэтому вслед за Димой к заднему борту подобралась Люба, которую, судя по зеленоватому оттенку физиономии, здорово укачало, и перекинула ногу через бортик.
Галантный, как всегда, Дима тут же предложил ей руку, чтобы помочь спуститься; при этом он на миг забыл про свои штаны, и они тут же, воспользовавшись случаем, соскользнули с его идеально стройных бедер. Черкасов тут же подхватил их на уровне колен, однако Любину руку ему пришлось выпустить; Люба, и так нетвердо державшаяся на ногах, окончательно потеряла равновесие и стала падать вперед всей массой, и Дима вынужден был бросить непослушные джинсы, чтобы обеими руками удержать ее на весу. В конце концов левой рукой он попытался поднять штаны до пояса, а правой поддержать девушку, но и этот маневр окончился неудачей — джинсы окончательно вышли из подчинения, а Люба просто вывалилась из кузова и грохнулась бы всей своей немалой тяжестью об землю, если бы Дима ее не подхватил, окончательно махнув рукой на штаны, и бережно не опустил бы ее на асфальт. Только после этого он, побагровев, как осенний лист, смог закончить свой туалет.
Наш «газончик» остановился у самого входа в магазин — тот самый знаменитый магазинчик, где иногда продавалось настоящее «Абрау-Дюрсо». Перед Диминым носом по ступенькам поднималась какая-то старушка, в седых буклях и крошечной шляпке, явно из отдыхающих; она так смеялась, держась за перила, что из рук у нее выпала плетеная сумка с продуктами.
Конечно, именно нашему любезному зоологу с его безукоризненными манерами пришлось собирать рассыпавшиеся свертки и вручать плетенку старушенции, которая не менее вежливо, хоть и хихикая, его поблагодарила — чувствовалось еще дореволюционное воспитание. Румянец на щеках Черкасову шел; впрочем, когда он увидел, что хохочут все, даже у обожавшей его Вики текут слезы под стеклами очков, он решил не обижаться, а принять участие во всеобщем веселье. Правда, мне его смех показался натянутым. Бедняга, он так любил подшутить над окружающими, но не терпел, если сам оказывался в дурацком положении!
В магазинчике, как это часто бывало, на полках было хоть шаром покати, но нам повезло: в этот самый момент пришла машина с шампанским, и наши ребята для ускорения процесса отправились грузить ящики. Мы с Викой, с трудом оторвавшись от навязчивой генеральской дочки, которая разочарованно повисла на руке Ляли, совершили променад по торговой площади с ее лавочками и купили несколько заколок — ничего интереснее там не нашлось. Наконец, мы все собрались у дверей Института виноделия; мальчики были уже очень веселые — видно, несколько бутылок разбилось при погрузке. Когда ровно в час двери распахнулись, мы дружною толпою ворвались внутрь, в каменную прохладу дегустационного зала.
Я жалела и не жалела, что рядом со мной не было Алекса.
Он и Витюша вынуждены были остаться на базе, потому что сломалась самая главная камера, без которой эксперимент проводить не имело смысла, и они чинили ее всю ночь, даже не ложились спать, и все утро. Витя был страшно разочарован — я думаю, что дегустационный зал, безусловно, относился к тем самым злачным местам, о которых он страстно мечтал в мрачные годы солдатчины, так что даже Ванде стало его жаль, и она пообещала вместе с ним съездить в Абрау, как только наша работа закончится. Алекс же отреагировал на срыв поездки спокойно — по-моему, он настолько устал от бессонной ночи, от того, что прибор, как они ни бились, все равно не работал, что ему уже было на все наплевать, он хотел только одного — спать. И еще что-то мне подсказывало, что нам следует отдохнуть друг от друга, хотя бы полдня провести не вместе. До конца нашей работы оставалось совсем мало времени, но я страшно боялась, как бы мы не надоели друг другу раньше! Сегодня утром я почувствовала в его обращенном ко мне голосе раздражение и не захотела рисковать, потому и уехала в Абрау — от греха подальше.
В дегустационном зале нам встретились старые знакомые — актеры с озера. За время, прошедшее с праздника Нептуна, они здорово одичали: обросли, пообтрепались, обзавелись живописными прорехами на джинсах.
Загорелые до черноты, они походили теперь на робинзонов; еще большее сходство с робинзонами им придавала белесая пыль, припудрившая их темные патлы, так что они казались поседевшими.
После сеанса у нас оставался час до возвращения домой. Вика пошла звонить в Москву. Дима, как галантный кавалер, ее сопровождал; лаборанты и студенты мгновенно разбежались в разные стороны, будто испарились в жарком мареве. Я осталась одна и почувствовала, что полчаса одиночества — это как раз то, чего мне не хватает. Стараясь держаться в тени домов и деревьев, я направилась к озеру, знаменитому озеру Абрау-Дюрсо. Чем оно так знаменито, я до сих пор не знаю.
И тут, средь бела дня, при ярком солнечном свете — я бы сказала, при слепящем солнечном свете, когда все краски настолько ярки и насыщенны, что кажутся даже неестественными, тут я почувствовала, что волосы у меня на голове встают дыбом. Я затылком ощутила чей-то пристальный взгляд; оглянувшись, никого за собой не увидела, кроме нескольких лениво прогуливавшихся курортников. Да и кто мог преследовать меня в такой ясный день на виду у всех? И все-таки неприятное ощущение, от которого у меня по коже побежали мурашки — от шеи вниз до поясницы, — не проходило. Я шла по аллее вдоль озера и крутила головой, гадая, кто может прятаться в зарослях декоративных кустарников за моей спиной. Уж не залез ли этот «кто-то» на один из пирамидальных тополей, ровно и четко выстроившихся вдоль низкой каменной балюстрады, как солдаты на параде?
Может, это какая-нибудь зловредная любопытная соня на меня так уставилась? Но ведь сони не живут на тополях!